Когда—то ночи были для неё иной реальностью, возможностью шагнуть в другие жизни, пережить заново моменты, которые не давали ей покоя. Она блуждала во снах, переходя из одного прошлого в другое, искала недосказанности, недопонятое, непрожитое. Теперь, закрывая ноутбук, Лия впервые осознала, что ночь для неё больше не портал, не дверь в другой мир. Она больше не ждала снов и не пыталась найти в них ответы. Всё уже произошло. Всё было завершено.
Она откинулась на спинку кресла, её тело расслабилось, дыхание замедлилось. Никаких тревог, никаких мыслей о том, что будет дальше. Впервые за долгие годы не возникало желания проснуться в другом времени, снова пройти давно исхоженные тропы, попытаться что—то исправить. Всё уже случилось, всё нашло своё место, а она, наконец, приняла это. Ни сожалений, ни попыток переиграть судьбу, ни страха перед тем, что может принести грядущий день. Она не искала других вариантов жизни, потому что знала: у неё была только эта, единственная, настоящая. И в ней не осталось незакрытых дверей.
Она сделала последний глоток вина, ощущая его терпкость, смыкающую мягкий, почти бархатистый вкус с нотками лёгкой горечи. Этот вкус напомнил ей осенние вечера в Ленинграде, когда они с Александром долго сидели за столом, обсуждая книги, погружаясь в разговоры, которые им не хотелось заканчивать. Теперь таких вечеров не было, но её не охватывала тоска – воспоминания не терзали её, они были просто естественным фоном, не пытаясь тянуть назад.
Ночью, когда город продолжал свой размеренный бег, когда машины всё так же проносились по мостам, а где—то в далёких окнах ещё горел свет, Лия впервые за десятилетия засыпала в полной уверенности, что завтра будет таким же, как и сегодня. Сон не манил её, не обещал ответов, не звал в прошлое, которое так долго оставалось её вторым домом. Никаких образов, никаких вспышек памяти, только мягкая, тёплая темнота, в которой не было ни событий, ни воспоминаний. Всё исчезло, оставляя лишь покой.
Но перед тем, как сознание окончательно растворилось в этом безмятежном забвении, мелькнула едва уловимая мысль, лёгкая, как тень на воде, но несущая в себе нечто большее, чем простое любопытство.
"Интересно, что бы было, если бы я выбрала другой путь?"
И в этот момент в самой глубине тишины что—то дрогнуло, словно реальность на мгновение содрогнулась от её последнего вопроса, ещё не зная, как ответить.
***
Мир наполнялся звуками, ещё не оформленными в осознанные ощущения: далёкий скрип половиц за стеной, приглушённые голоса, шум воды в трубах. Воздух был прохладным, свежим, с примесью чего—то знакомого, но давно забытого – лёгкий аромат утреннего солнца, впитавшего ночную прохладу, запах краски, тонкий, почти неуловимый оттенок пыли, скрывающейся в старых книгах.
Лия медленно открыла глаза. На мгновение комната расплылась перед взглядом, затем постепенно очертания стали чётче. Низкий потолок, простые стены, покрашенные в бледный, почти выцветший цвет, узкий шкаф в углу, рядом – аккуратно сложенная стопка книг, несколько потрёпанных тетрадей, деревянный стол с выдвижным ящиком. Всё это выглядело слишком обыденно, слишком реально, но не принадлежало ей.
Она пошевелила пальцами, сжала кулак, пытаясь почувствовать себя в собственном теле, но что—то было не так. Движения казались слишком лёгкими, слишком непривычными, словно они принадлежали другому человеку. В груди начало подниматься странное чувство – не страх, не тревога, а нечто глубже, сродни холодному осознанию чего—то необратимого.
Она медленно села на кровати, ощущая, как мышцы откликаются на это движение непривычной гибкостью, как лёгкость нового тела не совпадает с её ожиданиями. В голове было странное ощущение пустоты – не той, что бывает после пробуждения, когда сознание ещё держится за обрывки сна, а абсолютной, холодной, лишённой точек опоры.
Лия медленно оглядела комнату. Книги на полке – толстые учебники по математике и физике, несколько потрёпанных справочников, аккуратно подписанных на корешке. На стене – грамоты, отпечатанные на жёлтоватой бумаге, с аккуратными красными штампами. “За успехи в учёбе”, “Победителю городской олимпиады”.
Она медленно провела ладонью по простыням, чувствуя чужую шероховатость ткани, прислушалась к себе, пытаясь найти хоть что—то знакомое.
Она смотрела вокруг, но не находила ни одной вещи, способной пробудить в ней чувство принадлежности к этому месту. Это была чужая комната, в которой не осталось ни единого следа её прежней жизни, ни малейшего напоминания о том, кем она была раньше.
В груди нарастало чувство растерянности, но ещё не страха – разум слишком отчётливо фиксировал детали, медленно собирал их воедино, пытаясь найти объяснение.
За окном сиял день. Не просто светлый, не серый, не размытый, а насыщенно тёплый, солнечный, такой, каким она его помнила в далёком детстве. Казалось, этот свет пронизывал воздух, наполняя его пылью, золотым мерцанием, оживляя узоры на оконном стекле.
Лия подняла руку, посмотрела на неё, словно пытаясь найти опору, но пальцы, худые, юношеские, не отозвались привычным ощущением себя.
Она резко вдохнула, сжимая простыню, и, словно подчиняясь внутреннему зову, повернула голову к зеркалу, висевшему на стене напротив.
Её взгляд встретился с чужим отражением, и в этот момент осознание ударило по сознанию, пробуждая в ней холодный страх: тот, кто смотрел на неё из зеркала, был совершенно другим человеком. Это было не её лицо, не её глаза, не её выражение, но оно жило, двигалось, дышало, существовало, несмотря на её внутренний протест против увиденного.
В зеркале она увидела юношу – молодого, с резкими чертами лица, с выражением замешательства и лёгкой испарины на лбу. Тёмные, слегка взъерошенные волосы, худощавое лицо с чётко очерченными скулами, прямой нос, узкие губы, которые, казалось, не привыкли улыбаться. Чужие глаза – карие, глубокие, наполненные смесью ужаса и осознания.
Лия хотела отвернуться, но не могла. В этом отражении было что—то необратимое, что—то, что нельзя было перечеркнуть или развеять, как дурной сон.
"Я не Лия. Я… кто я?"
Мысль звучала в голове отчётливо, словно её произнёс кто—то другой, но это был её собственный голос.
Она попыталась вспомнить хоть что—то – имя, возраст, какие—то привычные образы, но сознание оставалось пустым, словно стёртым. Ни воспоминаний, ни намёков на прошлое – только растерянность, ощущение абсолютного разрыва между тем, кем она была и тем, кто теперь смотрел на неё из зеркала.
Словно подчиняясь внутреннему зову, она перевела взгляд на тумбочку у кровати.
Там, среди нескольких книг, лежал аккуратно сложенный лист бумаги.
Среди нескольких книг, сложенных на тумбочке, выделялся лист плотной бумаги, его край был чуть загнут, словно его не раз держали в руках. Это был школьный аттестат.
Лия медленно протянула руку, взяла его, развернула, увидела печати, ровный почерк, оформленный строго и официально.
Имя, напечатанное на документе, словно застывшее в безмолвии, глядело на неё с холодной официальностью: Максим Руднев.
Она смотрела на надпись, будто пыталась увидеть в ней другой смысл, словно можно было расшифровать этот текст, найти скрытое послание. Но буквы оставались на месте, холодные, неизменные, чётко зафиксированные на тонкой бумаге.
Имя, напечатанное на документе, было чужим, но от него невозможно было отвести взгляд. "Максим Руднев", – ровные буквы словно застыли на странице, отрезая все прежнее, привычное, знакомое. Лия читала их снова и снова, пытаясь найти хоть какой—то смысл, оправдание, намёк на ошибку, но реальность оставалась неизменной: она больше не Лия. Теперь она – Максим.
Лёгкое головокружение заставило её крепче вцепиться в лист, словно тот мог дать ей ответ. Но в нём не было ответа, только голая правда, сухая, зафиксированная штампами и датами.
Она опустила взгляд на свою руку, всё ещё держащую аттестат. Длинные пальцы. Чужая кожа. Чужая жизнь.
Всё вокруг становилось слишком отчётливым, слишком реальным.
"Я – восемнадцатилетний юноша, только что окончивший школу. Это не может быть правдой."
Но это было правдой.
Сознание металось между обрывками воспоминаний и реальностью, которая упорно не желала исчезнуть. Лия попыталась сосредоточиться, вглядываясь в аттестат, надеясь, что бумага вдруг растворится у неё в руках, оставляя лишь привычный мир её прошлого. Но документ оставался неподвижным, его холодные буквы, напечатанные строгим шрифтом, смотрели на неё безучастно, словно подтверждая: назад пути нет.
Имя, написанное на документе, будто высеченное в камне, глухо звучало в сознании, отделяя прошлое от настоящего: Максим Руднев.
Она повторила имя про себя, пытаясь уловить в нём хоть какие—то знакомые нотки, но оно звучало чуждо, будто принадлежало кому—то далёкому, случайному прохожему. Лия… нет, не Лия, а тот, кем она теперь была, глубоко вдохнула и медленно поднялась с кровати. Всё в этом движении казалось странным – неестественная лёгкость в теле, непривычные мышцы, реагировавшие быстрее, чем она ожидала.
Она посмотрела на свои руки: длинные, тонкие пальцы, не её, но подчинявшиеся ей без вопросов. В голове не было пустоты, как в момент пробуждения – напротив, там будто бы пересекались две реальности. Она знала, что в шкафу висят школьные костюмы, знала, какие книги стоят на полке, могла вспомнить заголовки статей в журналах, которые здесь лежали. Но всё это – не её знания. Они принадлежали кому—то другому, будто были вложены в её разум, как в пустой сосуд.
Лия – или теперь Максим – медленно подошла к шкафу и открыла его. На плечиках висели аккуратно выглаженные костюмы, серый, тёмно—синий, чёрный. Всё аккуратно разложено, каждая вещь на своём месте. Чьи—то заботливые руки следили за этим порядком, но не её.
На нижней полке стопками лежали книги. Физика, алгебра, черчение. Классическая литература встречалась реже – лишь несколько томов Тургенева, Пушкина, Достоевского. Рядом – старые выпуски «Науки и жизни». Она потянулась за одним из них, открыла наугад, пробежалась глазами по статье о перспективах космических полётов. Строчки были знакомыми, память тела знала этот текст, но сознание всё ещё не принимало происходящее.