старики…
Последнее средство
Глубоко задумавшись, Ребекка стояла посреди кухни. На сей раз она бросила в плошку с солью не две, а четыре унции селитры, и муж ел с аппетитом, но даже при такой пропорции, сердце его будет работать еще несколько недель или даже месяцев, а Ребекке захотелось овдоветь немедленно.
Оставалось только одно средство — спорамин.
Ребекка хранила спорамин в чулане, на самой верхней полке, поэтому ей пришлось подставить скамеечку, чтобы взобраться туда и достать. Склянка стояла в углу, заваленная связками чеснока, прячась не от каких-либо посторонних глаз, которых здесь давно уже не было, а от самой Ребекки Сойер. Как ни гляди, а спорамин был самым настоящим грехом, в то время как селитра, подаваемая на стол незаметно, к тому ж, вместе с солью, даже как бы и не елась впрямую… Ребекка не могла объяснить себе этого, но сердцем чувствовала, что и по-христиански, и по-человечески была более права селитрой, чем спорамином…
Нога соскользнула с заплесневелой доски, и Ребекка растянулась на полу. Пол в чулане был также подернут плесенью, прямо перед глазами, поблескивая, о чем-то важном беседовали две мокрицы, быстро шел мимо ее щеки, как мимо высокой трещиноватой стены, серый могильный паук… Мелькнула коварная мысль: вдруг склянка разбилась, и тогда ей не надо будет… Нет. Склянка лишь спряталась за медным ведерком с метлой.
Вся эта грязь и слизь развелись давно — с тех самых пор, как пришлось продать служанку, которая знала старинные негритянские заклинания и умела заговаривать плесень, пауков, тараканов. Она умела заговаривать кур в курятнике и бобы в огороде, когда еще были куры и когда Сойеры могли себе позволить эту роскошь — выращивать бобы. Она умела лечить болезни, вылепив из глины куклу…
Ребекка поправила резинку чулка, рука задела шуршавую телеграмму.
— Голубая лента Атлантики, — вздохнула она вслух. — И все-таки корабль, а никакое не судно…
Войдя на кухню, Ребекка принялась готовить пилюлю. Она высыпала несколько крахмальных облаток на ладонь, таких желтеньких, в которых Том принимал снотворное, и на всякий случай заполнила порошком две штуки. Присев на лавку, зажав готовые пилюли в кулачок, а кулачок — между колен, задумалась…
Гек приезжает завтра утром. Он опять, как и десять лет назад, увидит чужую жену и больного друга. Все начнется сначала: короткие тайные встречи — тут, в этом чулане, на лестнице, или в курятнике за домом, полном куриных привидений, но там хоть можно будет лечь, правда, соседи, или сорванцы-мальчишки…
О, если бы мистер Клеменс прожил еще несколько лет, пока с Томми все не кончилось само собой! Старый добрый дядя Сэм… Он присылал достаточно денег, чтобы прокормить не только служанку, но и кур, гусей и даже — саму свинью… И никакой плесени, никаких тараканов, никакой соли, а если заболит голова — старая ведьма сделает куклу…
— Кукла! — вдруг вскрикнула Ребекка. — К дьяволу спорамин, прости меня Господи! Надо просто вылепить куклу.
Она бросила пилюли на полку, те покатились и замерли рядышком, сверкнув, как два зрачка, и будто бы глянули на нее… Подбежал таракан и деловито понюхал пилюли. Ребекка схватила с полки жестяную миску и кинулась в огород за глиной.
Страшная черная глина
Глина была скользкой и липкой, она просачивалась меж пальцев пластами, как из-под плуга земля… Ребекка согрела котелок воды, чтобы не застудить руки, и ловко замесила свое черное тесто.
Она хорошо знала секрет куклы, еще с детства, когда подсматривала за неграми на заднем дворе отцовского дома. Негры собирались во дворе и лепили свои страшные куклы, нашептывая заклинания. Затем негры кололи и резали свои куклы, плясали вокруг них, приходя в экстаз. Кончив с куклами, негры занимались любовью на земле. Главным в кукле было, конечно, то, что колдовать с ней можно лишь то тех пор, пока кукла не высохла.
Посчитав на пальцах, Ребекка скатала шесть шариков. Из самого большого она вылепила туловище, из самого маленького — голову. Остальные пошли на ручки и ножки. В довершение своей работы она воткнула в кукольное лицо глаза — те самые пилюли, которые подмигивали ей с полочки, подсказывая, как надо с ними поступить…
Ребекка была не лучшим скульптором, и кукла получилась неважной: маленькое туловище на массивных ногах, короткие ручки, крупная, шишковатая голова и глаза — огромные, золотистые, будто это была и не кукла вовсе, а какая-то муха…
Несмотря на все эти странности, кукла ей нравилась: Ребекка взяла ее на руки и, зажмурившись, прижала к груди. Ей так и не удалось забеременеть за всю свою женскую жизнь — ни от Тома, ни от Гека, ни от полдюжины других мужчин, и ее невостребованное материнское чувство проявлялось порой самым неожиданным образом: она могла, например, приласкать ощипанную курицу, прежде чем выпотрошить и расчленить, или рыбу, прежде чем бросить на сковородку, или даже баюкать брюкву, прежде чем перетереть ее в стружку…
Ребекка усадила куклу на дно молочного ковша, прилепив ее спиной, отступила на шаг, нахмурилась… Нет, это был не Том: чего-то ему не хватало — чего-то такого неуловимого, легкого, и не в самом кукольном облике, а где-то вокруг нее…
В прихожей завозились часы, Ребекка сосчитала удары, и на последнем, девятом ударе ей стало вполне понятно, что надо дать кукле, чтобы она ожила. Она ясно представила себе эту вещь, только забыла, как она называется: какое-то французское, что ли, слово, что-то от винограда и отца…
Подымаясь по лестнице, Ребекка бросила благодарный поклон семейной реликвии — старым напольным часам судьи Течера, сквозь мутное зеленое стекло, за которым двигался, мерно наращивая время, призрачный маятник, бесстрастно отмахавший и детство, и молодость, и старость.
Последний сон Тома Сойера, рассказанный им своей супруге
— Кошмар, Бекки! Ты даже представить себе не можешь, какой это был ужас.
— О, дорогой! Я так привыкла к твоим снам, будто они уже снятся мне самой, — Ребекка покосилась в сторону письменного стола, пытаясь отыскать среди груды хлама вещь, которая была нужна кукле.
— Мне приснился Робинсон, — значительно сказал Том.
— Робинсон Крузо? На острове? — не поняла Ребекка.
— Нет, доктор Робинсон, тот самый, которого зарезал индеец Джо, помнишь?
— Не очень. Это на самом деле было, или в книжке только? — Ребекка беспокойно шарила взглядом по куче мусора на письменном столе.
— И в книжке и на самом деле, — сказал Том. — У тебя что — провалы памяти?
— Какие провалы?
— Провалы, ямы, то есть. Доктор Робинсон тогда привел двух бродяг, выкопать на кладбище яму, ему нужно было тело для подпольного анатомического театра. И старина Джо, царство ему небесное, зарезал его на месте, как свинью.
— Том, — тихо сказала Ребекка. — Я вспомнила. Этого никогда не было.
Том устало вздохнул, как всегда вздыхают человеку, которому трудно объяснить самые простые вещи:
— Бекки, мы с Геком пошли на кладбище, с дохлой кошкой, сводить бородавки. И тут… Ты послушай! — Том взял с этажерки изрядно потрепанную книгу, полистал… Меж тем Ребекка украдкой осматривала комнату.
— Том, — сказала она. — Если об этом даже и написано в книжке, то это вовсе не значит…
— Вот! — перебил ее Том. — Дядюшка Сэм не даст соврать. Слушай:
— Господи, Том, они идут! Они идут! Это они! Что нам делать?
— Не знаю. Ты думаешь, они нас увидят?
— Ох, Том, ведь они видят в темноте, как кошки. И зачем только я пошел!
— Да ты не бойся, Гек… Может, они нас и не тронут. Ведь мы ничего плохого не делаем, ведь мы будем сидеть тихо-тихо, может, они нас и вовсе не заметят…
— Том! Опомнись! Вовсе не обязательно, что все это было на самом деле, даже если так написано в книжке у мистера Клеменса.
— Да? Ты хочешь сказать, что старик все это придумал? Так почему же тогда я сам это помню?
— Потому что ты слишком много читаешь эту книжку. И не читаешь больше ничего другого, даже Библию.
— Врешь! Я очень хорошо помню, как мы с Геком пришли на кладбище. С нами была дохлая кошка. Потом появился доктор Робинсон и эти двое. Потом доктор стукнул Мефа Поттера доской от гроба. Потом индеец Джо всадил нож Мефу Поттеру… то есть, тьфу! Доктору Робинсону в грудь по самые яйца, то есть… я хотел сказать — по самую рукоятку. Потом… Если не веришь, давай спросим самого мистера Клеменса. Кстати, я постоянно читаю Библию на ночь.
Том не на шутку разволновался, Ребекка внимательно осматривала его лицо: не показались ли уже пятна…
— Мистер Клеменс умер, — жестко и тихо сказала она. — А доктор Робинсон до сих пор жив, он прописывает тебе пилюли. Ты все перепутал, Том. Гек мне рассказывал… Вы действительно носили ночью на кладбище дохлую кошку, чтобы свести бородавки, чуть не наложили в штаны от страха, когда вспорхнула сова, бородавки так и остались на месте, а вы убежали домой.
— Доктор Робинсон жив, ты говоришь… — нахмурился Том. — Он снился мне только что. Снилось, как будто этот Робинсон купил отель в глуши и заманивает туда проезжих. Это, конечно, молодые парочки, которые хотят, ты сама знаешь что. За ужином им подсыпают снотворное и потом, в задней комнате, доктор устраивает анатомический театр. Каждую ночь он режет и режет на куски человеческие тела, и их пребывает все больше и больше…
— Замолчи, Том!
— Нет, слушай! И вот мы с тобой приехали в этот отель. Вспомнил, как он назывался: «Медовый месяц». Это как раз, чтобы привлекать парочки. И вот мы с тобой поужинали и ложимся в постель…
— Ох, не надо этих подробностей!
— Каких подробностей?
— Про постель.
— А про мясо?
— Боже мой, мясо! Сколько лет мы не ели мяса!
— Про наше мясо. Твое и мое мясо. Доктор Робинсон полосовал людей на мясо, Бекки, на мясо! На мясо…
Ребекка, наконец, нашла, что искала. И сразу, как только увидела, вспомнила, как называется эта вещь —