Именно поэтому Стэйси не открывала глаз, старательно пытаясь загнать себя в те бесконечные коридоры из белых воздушных шаров.
Глава XXVI. Больше не Мэрилин
– Я говорю вам, Михаил Ильич, – торопливо докладывала медсестра, – она пришла в сознание. Я зашла проверить повязки, смотрю, а она глаз открыла и в потолок смотрит. Я сразу за вами побежала.
Это было правдой только отчасти. Медсестра Анечка действительно зашла в палату, где лежала сильно пострадавшая при пожаре американка. Но зашла она не «проверить повязки» (и что их проверять, когда за четыре дня больная ни разу не приходила в сознание), а потому что именно в этой палате у Анечки были припрятаны таблетки, которые она намеревалась вечером сбыть своим постоянным покупателям.
Михаил Ильич наклонился над кроватью Стэйси:
– Вы меня слышите?
Стэйси не открывала глаза.
– Да слышит она, слышит, – зашептала Анечка, – вон, веко дергается. Просто она по-русски не понимает.
– Она не понимает по-русски, а я не говорю по-английски, – заметил врач, – н-да, задача. Придется искать кого-то англоговорящего.
Найти среди сотрудников районной больницы человека, понимающего и, что еще важнее, говорящего по-английски было совсем не просто. Таким человеком оказался племянник врача-хирурга, студент-медик, приехавший навестить дядю.
На следующий день ровно в полдень делегация в составе лечащего врача, племянника, понимающего по-английски, и сгорающей от любопытства медсестры Анечки появилась в палате Стэйси.
Михаил Ильич открыл карту Стэйси, внимательно прочел, какие изменения произошли в состоянии пациентки со вчерашнего дня. Тем временем племянник студент тихонько поинтересовался у Анечки, кто такая эта пациентка.
– Да американцы это, – охотно объяснила медсестра, привычно строя глазки симпатичному студенту, – вроде как автобус их попал в аварию. Ну, они в деревню, а с печкой обращаться не умеют. Вот и подожгли дом. Хозяйка дома и ее сожитель так и сгорели, а эту вот успели вытащить. Но лучше бы не вытаскивали…
Племянник страшно удивился, он пока был всего на первом курсе и еще не успел обрасти махровым слоем цинизма.
– Это же хорошо, что успели спасти, – искренне произнес он.
Медсестра Анечка поджала губы:
– А что хорошего? При ней документы оказались, в кармане куртки. Такая красотка была – глаз не оторвать. Говорят, что эти американцы кино приехали сюда снимать. И она у них самую главную роль должна была играть.
Племянник все еще не понимал сакрального смысла произнесенной Анечкой фразы:
– И что?
– А то, – восхитилась его бестолковостью Анечка, – что какая теперь из нее героиня? Глаз один смогли спасти. Лицо все обожжено. У нас тут пластического хирурга нет. Хорошо, лекарства нужные на тот момент оказались. А то бы еще хуже могло быть.
Племянник хирурга неожиданно для самого себя вдруг проникся сочувствием к незнакомой девушке, которая вот так, в одно мгновение, потеряла красоту в результате неосторожного обращения с огнем.
Он подошел поближе и осторожно спросил по-английски:
– Вы меня слышите, – немного подумал и добавил, – мисс.
Стэйси медленно открыла правый глаз. Над ней склонился незнакомый молодой человек. Симпатичный, гораздо симпатичнее Мерлинуса. Но если Мерлинус смотрел на нее с плохо скрываемым восхищением, то во взгляде этого юноши читалось совсем другое – сострадание и боль. Она попыталась ответить, было больно шевелить губами, да и бинты облегали голову слишком плотно, оставляя лишь маленькую щель для рта. Наконец ей удалось выдавить из себя целое предложение:
– Что со мной произошло?
Юноша смутился и очень медленно, с трудом подбирая слова, произнес:
– Вы… Был пожар. Вас успели вытащить.
Стэйси устало закрыла глаз. Значит, вот так они все объяснили. Для идиотов очень неглупо. Интересно, кто из них додумался до этого? Что есть у местной полиции? Сгоревшая изба, труп Прохора… Обгоревший труп Прохора. Наверняка они запихнули его в горящий дом. Никто не будет расследовать это происшествие. То есть, будут, конечно, но формально. Чтобы написать заключение и закрыть дело. Вряд ли здешние криминалисты будут утруждать себя сбором улик.
– Вы слышите меня? – опять подал голос юноша, – С вами все в порядке?
Нет, с ней было далеко не все в порядке. Она открыла глаз:
– Это все неправда.
– Что? Что вы говорите? – удивился юноша.
– Меня в том доме уже не было, когда он загорелся по-настоящему. Меня подожгла женщина, она из той деревни. У нее был факел, они охотились за мной. Она нашла меня первой. И подожгла факелом.
– Что она говорит? – медсестра Анечка дернула студента за рукав.
– Странные вещи, – растерянно ответил он, – она уверяет, что ее подожгла какая-то местная жительница.
– Бредит, – уверенно заявила Анечка, – сейчас я вколю ей успокоительного.
Она повернулась и вышла из палаты. Студент на цыпочках подошел к дверям, выглянул, убедился, что в коридоре никого нет, и вернулся к Стэйси.
– Послушайте, – начал он, – вы, скорее всего, бредите. Но, может быть, вы говорите правду. Вы уверены в том, что рассказали?
Стэйси открыла глаз, она хотела объяснить этому молодому человеку, что когда испытываешь такую боль, врать сил не остается. Этот принцип был известен очень давно и широко использовался в Средневековье правовым институтом, известным как Святая инквизиция. Но на длинную речь ее вряд ли хватило бы, поэтому она просто сказала:
– Да, уверена.
– Я обязательно передам все, что вы сказали, в полицию, – заверил ее молодой человек, – Что я еще могу для вас сделать?
Она закрыла глаз, подумала и, решившись, произнесла:
– Дайте мне зеркало.
– Но… – юноша явно растерялся.
– Дайте мне зеркало! – повторила Стэйси.
– Здесь нет зеркала, – соврал он, поскольку зеркало в палате было, – висело над умывальником.
– Тогда принесите мне зеркало, когда придете в следующий раз, – прошептала Стэйси.
Юноша хотел заверить ее, что непременно принесет, но тут вернулась медсестра Анечка в сопровождении лечащего врача.
– Вот, Михаил Ильич, – горделиво заметила Анечка, – пациентка начала говорить. И рассказывает всякие ужасы. Что ее специально сожгли.
– Такое бывает, – заметил Михаил Ильич, щупая пульс Стэйси, – она пережила сильный шок, в том числе и болевой. Сознание могло немного помутиться. Вот что, Анечка, вколите ей лекарство и пусть девушка поспит. В ее состоянии это – самое лучшее лечение. Потому что главный шок у нее еще впереди.
Анечка кивнула и с удовольствием уточнила:
– Это когда бинты с лица снимут?
– Да уж, – задумчиво произнес Михаил Ильич, – такое зрелище – тяжелое испытание для любой женщины, а особенно для молодой и красивой.
Медсестра Анечка протерла руку Стэйси ваткой, смоченной спиртом, прицелилась и ловко воткнула иглу прямо в вену. Немного помассировав место укола, она положила на него ватку.
– Теперь проспит до завтра, как минимум.
– Она просила зеркало, – сказал студент.
Анечка вытаращила глаза.
– Зачем? Сейчас же все равно она ничего не увидит, кроме бинтов.
– Не знаю, – пожал он плечами, – я ей сказал, что здесь нет зеркала.
– Правильно, – одобрила Анечка, – надо рассказать это Михаилу Ильичу.
– Вы и расскажите, – попросил юноша, – а я все же заскочу в полицию…
– Это еще зачем? – удивилась Анечка.
– Надо все же написать заявление. Вдруг она сказала правду.
Племянник хирурга вышел из палаты, Анечка быстро подошла к тумбочке, выдвинула ящик и вытащила припрятанные там таблетки. Она уже собралась уходить, как со стороны кровати послышался стон. Анечка подошла, Стэйси лежала с открытым глазом. Анечка удивилась, почему пациентка не заснула, после вколотой дозы она должна была уже видеть седьмой сон.
Медсестра напряглась, судорожно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь по-английски. Вспоминалось с трудом, в школе Анечка была не слишком усердной ученицей.
– Привет, – сказала она по-русски, – Май нейм из Аня.
– Стэйси, – ответила пациентка, – Стэйси Ковальчик…
Разговор завял, Стэйси что-то спросила. То, что это был вопрос, Анечка определила по интонациям, но, к сожалению, она не поняла ни одного слова из произнесенной американкой фразы. Анечка посмотрела на часы, пора бежать, Герман уже ждет в условленном месте. Она наклонилась над Стэйси:
– Я вернусь скоро.
Стэйси ничего не ответила, глаз ее был закрыт. Анечка прислушалась к дыханию девушки, похоже, она все-таки заснула. Вот и отлично.
Герман топтался около дырки в заборе, проделанной родственниками, желающими навещать больных в неустановленные для посещения часы. Когда запыхавшаяся Анечка показалась из-за угла, он бросил на землю окурок.
– Принесла?
Она вытащила из кармана упаковку.
– Вот.
– Почему так мало, мы же договаривались на две.
– Послушай, это не так просто, как ты думаешь. У нас завтра комиссия приедет из района.
– По какому случаю? – вяло поинтересовался Герман.
– Пациентка, – важно ответила Анечка, – американку привезли сегодня ночью. Сильно обожженную. От лица почти ничего не осталось.
– Ну да? – по-настоящему заинтересовался Герман, – И откуда она здесь взялась?
– Говорят, что кино снимать приехали. Целая группа…
– У нас кино снимать? – засмеялся Герман, – Слышал, слышал… Не понимаю, о чем у нас тут можно снимать кино. Разве что фильм ужасов какой-нибудь…
– Не знаю, – честно призналась Анечка, – она ж по-русски не говорит. Хорошо, нашли человека, племянник Юрия Васильича, студент. Он сегодня с ней разговаривал.
– И?
– Она утверждает, что успела выбраться из горящей избы до того, как огонь разгорелся. Говорит, что за ней охотились, и что ее подожгла какая-то женщина.
Анечка помолчала минуту и деловито добавила:
– Думаю, что после нас она в психушку попадет.
– Это очень интересно, – сказал Герман, – я могу поговорить с этим племянником? И еще было бы неплохо, если бы ты провела меня в ее палату. Я бы сделал пару снимков. Это такой материал отличный.