ые были бенефициарами свободно плавающих обоснований (говоря по-моему), которые никто из их членов не должен был понимать. Cui bono? Пригодность группы должна превалировать над индивидуальной пригодностью ее членов, и если группы должны быть конечными бенефициарами, то группы должны быть и конкурентами. Однако отбор может происходить сразу на нескольких уровнях, благодаря соревнованиям на нескольких уровнях.
Критики долгое время насмехались над тем, что функционалисты ссылаются на что-то вроде мистической мудрости общества (как воображаемая мудрость Гайи), но Уилсон прав, настаивая на том, что нет ничего мистического или даже загадочного в том, что дюркгеймовские функции, благоприятные для группы, устанавливаются эволюционными процессами - если он сможет продемонстрировать процессы группового отбора. Распределенная мудрость муравьиной колонии, которая действительно является своего рода суперорганизмом, была глубоко и подробно проанализирована эволюционными биологами, и нет никаких сомнений в том, что эволюционные процессы могут формировать групповые адаптации в особых условиях, подобных тем, которые преобладают среди социальных насекомых. Но люди - не муравьи, или очень похожи на муравьев, и только самые упорядоченные религиозные ордена приближаются к фашистскому замкнутому шагу социальных насекомых. Человеческий разум - чрезвычайно сложное исследовательское устройство, едкий вопрошатель каждой детали мира, с которым он сталкивается, так что эволюция должна добавить несколько замечательных колокольчиков и свистков к своим приспособлениям для человеческой групповости, если у нее есть хоть какой-то шанс на успех по пути группового отбора.
Уилсон считает, что конкуренция между религиозными группами, а также дифференцированное выживание и репликация некоторых из этих групп могут породить (и "оплатить") те прекрасные конструктивные особенности, которые мы наблюдаем в религиях. Противоположный теоретический полюс - единственная альтернатива, или так кажется на первый взгляд - занимают теоретики рационального выбора, которые недавно возникли, чтобы бросить вызов широко распространенному предположению социологов, что религия - это своего рода безумие. Как отмечает Родни Старк и Роджер Финке (2000) с презрением отмечают: "На протяжении более трех столетий стандартной мудростью социальных наук было то, что религиозное поведение должно быть иррациональным именно потому, что люди идут на жертвы во имя своей веры - ведь очевидно, что ни один рациональный человек не стал бы так поступать" (с. 42), но, как они настаивают: Не нужно быть религиозным человеком, чтобы понять лежащую в основе религиозного поведения рациональность, так же как не нужно быть преступником, чтобы вменить рациональность многим девиантным поступкам (как это делают ведущие теории преступности и девиантности)... Мы хотим сказать, что религиозное поведение - в той степени, в какой оно имеет место, - обычно основывается на расчетах затрат и выгод и поэтому является рациональным поведением в том же смысле, в каком рационально другое поведение человека, [p. 36].
Религии действительно похожи на корпорации, утверждают они: "Религиозные организации - это социальные предприятия, цель которых - создавать, поддерживать и поставлять религию некоторому количеству людей, а также поддерживать и контролировать их обмен с богом или богами" (с. 103). Спрос на товары, которые предлагает религия, неэластичен; на свободном рынке религиозного выбора (как в США, где нет государственной религии и много конкурирующих деноминаций) существует активная конкуренция между деноминациями за доминирование на рынке - прямое применение экономики "предложения". Но, как отмечает Уилсон в полезном сравнении своей теории с их теорией, даже если допустить, что сейчас для членов церкви рационально принимать, по сути, рыночные решения о том, в какую религию вкладывать деньги (это предположение мы вскоре рассмотрим), это не отвечает на вопрос о R & D:
Но как религия приобрела свою структуру, которая адаптивно ограничивает выбор людей, стремящихся к максимуму полезности, именно таким образом? Мы должны объяснить не только структуру религии, но и поведение индивидов после того, как эта структура сформировалась. Были ли причудливые обычаи сознательно придуманы рациональными субъектами, пытающимися максимизировать свою полезность? Если да, то почему им было выгодно максимизировать общее благо своей церкви? Должны ли мы действительно приписывать все адаптивные особенности религии психологическому процессу рассуждений о выгодах и затратах? Разве не возможен процесс слепой вариации и избирательного сохранения? В конце концов, тысячи религий рождаются и умирают незаметно, потому что они никогда не привлекают больше нескольких членов (Stark and Bainbridge, 1985). Возможно, адаптивные черты тех немногих, которые выживают, похожи на случайные мутации, а не на продукт рационального выбора. [p. 82]
Уилсон прав, подчеркивая альтернативу слепой вариации и селективного процесса удержания, но, цепляясь за свою радикальную версию группового отбора, он упускает лучшую возможность: процесс эволюционного дизайна, давший нам религии, включает дифференциальное воспроизведение мемов, а не групп. 3 Уилсон кратко упоминает эту теорию в качестве альтернативы, но отвергает ее, едва взглянув на нее, в основном потому, что считает ее определяющей доктриной то, что религиозные черты должны быть дисфункциональными. По его мнению, теория мемов требует, чтобы все религиозные мемы были (снижающими пригодность) паразитами и редко, если вообще когда-либо, нейтральными по отношению к пригодности комменсалами или повышающими пригодность мутуалистами. Здесь Уилсона сбивает с пути распространенное недоразумение: Ричард Докинз, который ввел термин "мем", не является другом религии и часто сравнивает мемы, в частности религиозные, с вирусами, подчеркивая способность мемов размножаться, несмотря на их пагубное влияние на человека-носителя. Хотя это резкое утверждение следует рассматривать как одну из основных возможностей, не стоит забывать, что подавляющее большинство мемов, как и подавляющее большинство бактериальных и вирусных симбионтов, населяющих наши тела, нейтральны или даже полезны (с точки зрения приспособленности хозяина). Итак, вот моя мягкая меметическая альтернатива гипотезе Уилсона о групповом уровне: Мемы, способствующие групповой солидарности людей, особенно подходят (как мемы) в условиях, когда выживание хозяина (и, следовательно, его приспособленность) напрямую зависит от объединения хозяев в группы.
Успех таких групп, зараженных мемами, сам по себе является мощным "Изобретением командного духа" (The Invention of Team Spirit 185).
Это средство вещания, усиливающее любопытство (и зависть) аутгруппы и, таким образом, позволяющее легче проникать через языковые, этнические и географические границы.
Как и более радикальная теория группового отбора Уилсона, эта гипотеза в принципе может объяснить превосходство дизайна, встречающееся в религии, без постулирования рациональных дизайнеров (путь религии как корпорации). И она может объяснить тот факт, что в религиях индивидуальная пригодность, очевидно, подчинена групповой пригодности. Согласно этой теории, нам не нужно постулировать турниры по тиражированию групп, а только культурную среду, в которой конкурируют идеи. Идеи, побуждающие людей действовать сообща, группами (как Toxoplasma gondii побуждает крыс бесстрашно приближаться к кошкам), будут распространяться более эффективно в результате этой групповости, чем идеи, которые менее эффективно объединяют своих носителей в армии.
Используя взгляд со стороны мемов, мы можем объединить два "противоположных" полюса теории - колонии-анты и корпорации - и объяснить R & D человеческой группированности как смеси слепых и дальновидных процессов, включая промежуточные процессы отбора по каждому признаку знания. Поскольку люди не похожи на муравьев, а действительно вполне рациональны, их вряд ли будут поощрять вкладывать значительные средства в групповую деятельность, если они не видят (или думают, что видят) выгоды, стоящие этих вложений. Следовательно, идеи, которые максимизируют групповую активность, будут теми, которые, как говорят Старк и Финке, привлекают "вознаграждения, на которые существует общий и неисчерпаемый спрос".
Неожиданным бонусом этой единой перспективы является то, что она позволяет занять промежуточную позицию в отношении статуса религии, которая изменяет одну из самых тревожных черт модели рационального выбора. Старк, Финке и другие теоретики рационального выбора в отношении религии любят изображать себя защитниками тех, кто верит в религию, говоря, по сути: "Они не сумасшедшие, они умные!". Однако этот намеренно хладнокровный рациональный анализ рынка религиозных товаров глубоко оскорбляет многих религиозных людей.6 Они не хотят видеть себя в роли хитроумных защитников религиозной веры.
Инвестиции в самый эффективный поставщик сверхъестественных благ.
Они хотят видеть себя отбросившими все эгоистические соображения, передавшими свой рациональный контроль высшим силам.
Это объясняется теорией мемов. Согласно этой теории, конечными бенефициарами религиозных адаптаций являются сами мемы, но их распространение (в конкуренции с конкурирующими мемами) зависит от их способности тем или иным способом привлекать носителей. После захвата верности носитель превращается в рационального слугу, но первоначальный захват не обязательно должен быть - более того, не должен быть - рациональным выбором носителя. Мемы иногда нужно мягко внедрять в их новые дома, преодолевая "рациональное" сопротивление путем поощрения определенной пассивности или восприимчивости носителя. Уильям Джеймс, меметик своего времени, отмечает важность этой особенности для некоторых религий и обращает наше внимание на светский аналог: учитель музыки, который наставляет ученика: "Перестань стараться, и все получится само собой!" (1902, p. 206). Просто отпустите и очистите свой разум, и пусть этот маленький пакет информации, этот маленький рецепт привычки возьмет верх!