— Я начинаю действовать только после нашего совместного визита к нотариусу, — схватилась я за последнюю соломинку.
В принципе еще можно было дать задний ход.
Карен не моргнул глазом:
— Хорошо. Тогда завтра у нас следующая программа: нотариус, магазины и премьера в Доме кино.
— Какая еще премьера?
— Но ведь где-то ты должна с ним встретиться? А он известный любитель муз и непременно будет на премьере.
Последний гвоздь в мой гроб был забит!
Потом я получила подробные разъяснения, достойные Штирлица, и фотографию «клиента» — мужчины лет тридцати пяти с «боксерским» носом (с искривленной, перебитой переносицей) и тяжелым подбородком. «Некрасивый, — отметила я про себя. — Ах Господи, какая разница!»
Я только спросила:
— А кто он такой?
Последовал неопределенный ответ:
— Так, один крутой парень.
Напоследок я поклялась не брать в рот ничего спиртного, но здесь я его обманула. Как только за ним захлопнулась дверь, я с удовольствием выдула весь оставшийся коньяк.
Хмель меня не брал. Я размышляла, в какую очередную историю вляпалась. Информации минимум: втереться в доверие к этому типу с боксерским носом, но зачем? Разумеется, не для того, чтобы восполнить собой давнюю утрату или проверить, способны ли «крутые» парни быть однолюбами. Да что мне, в сущности, до этого? Кроме того, Карен вовсе не похож на Деда Мороза, а я плохо представляю себя в качестве рождественского подарка.
Тут я волей-неволей вернулась в мыслях к самому Карену. Мы разбежались с ним более двух лет назад, и единственное, что нас теперь связывало, — это квартира, в которой я жила и которая в действительности принадлежала ему. Чем он занимался с тех пор? Спросите что-нибудь полегче. Когда-то до меня еще долетали светские сплетни, и я слышала о его отъезде то ли в Америку, то ли в Германию, и все. Сегодня он для меня кот в мешке, но, помня его по прежней жизни, я не сомневалась: он играет по-крупному, и вряд ли его игры можно назвать детскими.
ГЛАВА 2
Карен был пунктуален. Он появился в квартире в десять утра, когда я еще принимала душ, и сразу постучал в дверь ванной комнаты:
— Ненаглядная, нельзя же сразу нарушать условия договора. По-моему, в десять мы уже должны были выехать?
Он произнес свое увещевание строгим тоном, но я сразу поняла, что на самом деле он в прекрасном расположении духа. Похоже, он уже был готов с моей помощью выиграть эту игру.
С утра, на трезвую голову, я чувствовала себя еще отвратительнее. Пока он сновал по квартире, насвистывая и что-то нетерпеливо бормоча себе под нос, я стояла, прижавшись спиной к холодной кафельной стене, и, опустив взгляд, наблюдала, как струйки воды текут по моим все еще стройным, несмотря на совершенно безалаберный образ жизни, ногам. Мне страшно не хотелось выходить из ванной.
— Ну скоро ты там? — В голосе Карена мне послышались звуки металла.
Я завернулась в махровую простыню и вышла.
— Ты свежа, как утренняя роза, — приветствовал меня Карен и заторопил: — Быстрей, быстрей!
Когда я оделась, Карен продемонстрировал мне набранную на компьютере бумагу — дарственную на квартиру:
— Едем к нотариусу, ненаглядная.
Он брал, что называется, круто.
Еще круче он стал выглядеть в моих глазах, когда буквально не глядя подписал дарственную у нотариуса. Я невольно вспомнила, как в годы нашей горячей любви он дарил мне по тем временам безумно роскошные вещи: золотую цепочку, импортные сапожки или красивое белье. Тогда я непременно должна была полдня демонстрировать ему его дары, восхищаясь, закатывая глазки, умильно сюсюкая. А уж как я «отрабатывала» их ночью! Глупая маленькая провинциалка, сиротка, заблудившаяся в московских джунглях, я принимала за любовь обыкновенную мужскую похоть. Впрочем, не исключено, что я получила по заслугам: ведь я тоже никогда не любила Карена. Как бы то ни было, а очередной его подарок мне еще только предстояло отработать. Надо отдать должное Карену — в походах по магазинам он тоже не поскупился. Для нужного случая в весьма дорогом салоне мне было куплено очень миленькое вечернее платье. Забыв обо всем, я выбирала и примеряла его не меньше часа, а Карен дожидался, терпеливо расхаживая вдоль рядов разноцветной одежды.
До сих пор мне казалось, что я равнодушна к этим внешним проявлениям внимания и заботы, что смирила в себе женскую страсть к вечному обновлению, а душу засушила, как цветок между страниц дешевого дамского романа. Ах, как я ошибалась!
Я с трудом остановила выбор на том единственном из платьев, которое женщина со вкусом найдет даже на ощупь, с завязанными глазами. А уж если смотришь на него, то сразу осознаешь — оно твое: нужное — подчеркнет, лишнее — изящно скроет. Прекрасное платье из натурального шелка цвета свежескошенной травы.
Как только прохладная ткань облегла мои ноги, в зеркале возникла иная женщина. Та, что оставалась по эту сторону, была, вероятно, немного полновата, не уверена в себе, издергана и имела серьезные основания считать себя неудачницей и алкоголичкой, но та, в зеркале, была словно из другого теста. Ее глаза играли, точно блики на морской воде, а волосы сияли, как церковные купола на солнце. Эта рыжеволосая дева взирала на меня с немым вызовом, в котором без труда читалось: «Да, это я. И вы можете взять меня, приласкать, посадить к себе на колени, но не надейтесь, что так будет всегда».
В обувном отделе мне сразу приглянулись модельные туфли с крошечными бантиками по бокам, изящные недотроги, похожие на сиамских котят, в испуге прильнувших друг к другу. Туфли оказались мне узковаты, но я уже просто не могла себе представить, что они достанутся кому-нибудь еще, кроме меня.
Кажется, своим новым обликом я произвела на Карена достаточно сильное впечатление. Во всяком случае, при моем появлении его левая бровь неуклонно поползла вверх. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы рослая разбитная продавщица не ввернула:
— Ну вот, теперь только норкового манто и не хватает!
Ни один мускул не дрогнул на одутловатом лице Карена, пока он расплачивался за покупки. Ничего удивительного, для него это не деньги, думаю, сопоставимую сумму он растрачивал в каком-нибудь модном заведении, дабы пустить пыль в глаза очередной — и не исключено, что провинциальной, — красотке. И они покупались, наверняка покупались, впрочем, какое мне дело до всех до них…
Норковым манто Карен меня все же не осчастливил, ограничившись песцовым, которое завез мне самолично ближе к вечеру. Скорее всего он позаимствовал его из гардероба моей более удачливой (пока!) соперницы.
Он доставил мне не только манто, но и приглашение на премьеру последнего шедевра того самого режиссера, который когда-то опрометчиво затащил меня на съемочную площадку. От стремительного развития событий я просто опешила, он не давал мне времени на раскачку.
— А зачем тогда, интересно, этот маскарад стоимостью в пять тысяч «зеленых»? — наседал Карен. — Чтобы ты мирно собирала бутылки в ближайших окрестностях?
Положим, насчет пяти тысяч долларов он, конечно, загнул, столько он на меня не потратил. Насчет бутылок — тоже, такими вещами я никогда не занималась. Хотя, говорят, от тюрьмы и от сумы…
Карен точно прочитал мои мысли:
— Дойдет и до этого, если я тебе не помогу. — Он, по своему обыкновению, искусно путал грешное и праведное. Получалось, что он мне помогал, а не безжалостно эксплуатировал. — А почему тебе и в самом деле немного не развеяться? — Карен широко ухмыльнулся, обнажив изрядно пожелтевшие зубы. — Твои бывшие подружки будут приятно удивлены, узнав, что ты еще жива. Только постарайся, чтобы от тебя не слишком несло нафталином, а то еще спугнешь нашего скромного героя. — Он просто-таки затрясся от смеха. Как всегда, его более всего веселили собственные остроты.
А меня здорово раздражали его желтые зубы. При его доходах мог бы, кажется, разориться и на фарфоровые. Тем противнее мне стало, когда он вознамерился повторить свои вчерашние маневры. Ну уж, на этот раз дудки! Я легонько отвела его руку:
— Не забывай, что сегодня вечером я должна хорошо выглядеть…
Карен не стал особенно возражать, сразу посерьезнел и пробурчал себе под нос:
— Только бы информация оказалась точной. Нет, он должен быть там, непременно должен быть. — И добавил, взяв меня за плечо: — Ну, будь умницей, крошка.
Легко ему говорить!
Пригласительный билет на премьеру поверг меня не просто в панику, а в самый настоящий священный ужас. Трудно сказать, что меня пугало больше: планируемая Кареном историческая встреча или малоутешительная перспектива безрассудно ступить в реку, успевшую много раз сменить свои воды. Я давно не бывала «в свете», и комплекс маленькой провинциалки, когда-то безжалостно загнанный на задворки души, теперь отвоевал себе исходные позиции. Поэтому в парадный подъезд я вошла под явственную дробь собственных зубов.
Действительность превзошла самые смелые мои ожидания. Меня поразили отнюдь не туалеты (их еще можно было как-то объяснить), а лица… Боже, как они изменились за эти несколько несчастных лет! Вечно всклокоченные гении превратились в набриолиненных плейбоев, единым взором оставляющих невыводимые автографы на сердце, а тоненькие большеглазые героини — в породистых скаковых кобылок с увесистыми платформами вместо копыт.
В общем, до первой рюмки я чувствовала себя в этой разряженной толпе немногим уютнее, чем в гинекологическом кресле. Я не узнавала никого, и меня не узнавал никто. И даже если в чьих-то глазах мелькала тень воспоминания, она тут же рассеивалась, как рябь на чистой воде.
Появление самого мэтра-режиссера было отмечено заметным оживлением в публике. Он пронесся через зал стремительной кометой, в хвосте которой имелись и непременная блондинка, и длинноволосый критик, и очередное юное дарование, открытое по случаю. Маэстро всегда славился замечательной причудой — для каждого нового шедевра находить неизвестных артистов в буквальном смысле на улице. Он выдергивал ничем не приметных золушек из очереди в булочной, чем, по его словам, добивался «правды образа», а потом, снискав причитающиеся лавры, навек о них забывал. Вероятно, золушки приходили к нему потом и, заламывая руки, вопрошали: зачем он увлек их из привычного плена повседневности в фейерверк карнавала, чтобы потом, после праздника, оставить одних на опустевшей площади, усыпанной затоптанным конфетти? Меня в этом смысле следовало отнести скорее к исключениям: все-таки он наткнулся на меня не в очереди, а в театральном училище, хотя и я испила свою горечь из чаши забвения. Но вряд ли он виноват в моей участи. И хватит, хватит о грустном.