енщину из соседнего племени, притащит её к себе в пещеру, оплодотворит, чтобы распространить свои великолепные гены на много километров вокруг… Хищный силач безо всяких моральных ограничений, привнесённых современностью, – вот каков идеальный мужчина! И ВОТ ПОЧЕМУ ДОМАШНЕЕ НАСИЛИЕ НЕИСКОРЕНИМО: ЖЕНЩИНЫ ВСЁ РАВНО БУДУТ ВЫБИРАТЬ ТИРАНОВ И МУЧИТЕЛЕЙ, ИБО ТАК ВЕЛЯТ ИМ ВЕКА ЭВОЛЮЦИИ.
Примечательно всё-таки, как любят сторонники домашнего насилия апеллировать к давно прошедшим эпохам, причём неважно, идёт ли речь о заре формирования человечества или о Средневековье. В их представлении канувшие в Лету времена – это некий утраченный рай для «сильных мужчин», которых они пишут, разумеется, с себя. Но давайте приглядимся, так ли это. Если эволюция шла именно по вышеописанному пути, то она должна была привести к формированию суперсамца – того, кто всех выше, мускулистее, агрессивнее. Однако это не подтверждается на практике: возьмём наших родственников-гоминидов, гориллу и шимпанзе, и поставим их рядом с человеком – что получится? Человек окажется среди них самым хилым. Горилла и выше, и мощнее, чем он, а шимпанзе хотя и ниже, но гораздо мускулистее – и при случае способен нанести человеку серьёзные травмы. С агрессивностью тоже вышла промашка: шимпанзе и горилла клыкасты, что охотно демонстрируют перед нападением, а если человек оскалит зубы, то его клыки, практически не выступающие из зубного ряда, напугают разве что самого маленького детёныша. Похоже, древние самки отдавали предпочтение не самым клыкастым и шкафообразным, а прямо-таки наоборот.
Оказывается, с эволюцией не всё так просто, как полагают сторонники представления о суперсамцовости насильника. Долгое время считалось, что клыки у предков современного человека уменьшились в связи с появлением каменных орудий, сделавших это естественное оружие (и средство устрашения) излишним. Однако теперь выяснилось, что клыки стали меньше задолго до изобретения первых каменных орудий (около 2,5 млн лет назад). Поэтому американский антрополог Оуэн Лавджой15 предположил, что это произошло по социальным причинам. Попросту говоря, самцы начали меньше враждовать из-за доминирования в стаде, из-за самок, из-за территории и к женским особям и детёнышам стали относиться более заботливо. Вот как пишет об этом А. Марков в книге «Эволюция человека»:
По мере укрепления парных связей предпочтения самок должны были постепенно сместиться от самых агрессивных и доминантных самцов к самым заботливым. У тех видов животных, у которых самцы не заботятся о семье, выбор самого «крутого» самца часто оказывается для самки наилучшей стратегией. Отцовская забота о потомстве в корне меняет ситуацию. Теперь самке (и её потомству) гораздо важнее, чтобы самец был надёжным кормильцем. Внешние признаки агрессивности (например, крупные клыки) начинают не привлекать, а отталкивать самок. Самец с крупными клыками с большей вероятностью будет повышать свой репродуктивный успех силовыми методами, при помощи драк с другими самцами. Такие мужья выходят из моды, когда для выживания потомства необходим старательный и надёжный муж-кормилец. Самки, выбирающие мужей-драчунов, выращивают меньше детёнышей, чем те, кто выбрал неагрессивных работяг. В итоге самки начинают предпочитать самцов с маленькими клыками – и под действием полового отбора клыки быстро уменьшаются.
В результате у наших предков сформировался социум с резко пониженным уровнем внутригрупповой агрессии. Возможно, была понижена и межгрупповая агрессия, потому что при том образе жизни, который предположительно вели ардипитеки, трудно предполагать развитое территориальное поведение. Неравномерность распределения ресурсов по территории, необходимость преодолевать большие расстояния в поисках ценных пищевых объектов, высокий риск попасть на обед хищнику – всё это делало затруднительным существование чётких границ между группами и тем более охрану этих границ.
Снижение внутригрупповой агрессии создало предпосылки для развития эффективной кооперации. Отсюда нетрудно вывести последующее освоение потомками ардипитеков совершенно новых типов ресурсов – в том числе переход к питанию падалью в саванне (это было, несомненно, весьма рискованным делом, требующим высокого уровня кооперации самцов), а затем и к коллективной охоте. Последующее увеличение мозга и развитие каменной индустрии в модели Лавджоя предстаёт как побочное – и даже в известной мере случайное – следствие того направления специализации, по которому пошли ранние гоминиды. Предки шимпанзе и горилл имели те же исходные возможности, но их «повело» по другому эволюционному маршруту: они сделали ставку на силовое решение матримониальных проблем и в итоге так и не стали разумными. Ранние гоминиды «избрали» нестандартное решение – моногамию, довольно редкую стратегию среди млекопитающих, – и это, в конечном счете, привело их к развитию разума.16
Таким образом, антропологи признают, что наши предки-самцы были не спринтерами-осеменителями, а заботливыми отцами, умеющими накормить семью. Первобытные люди – мускулистые завоеватели, которые заселяли территории за счёт того, что истребляли всё вокруг? Нет, оказывается, главное их оружие заключалось не в воинственности, а в умении устанавливать тесные связи, в формировании привязанностей, в эмпатии, а позднее – и в развитом интеллекте. Эволюционную гонку выиграли не те, кто проявлял агрессию направо и налево, а те, кто умел договариваться – в том числе и с членами собственной большой семьи: с поддержкой-то и выжить легче, и жить проще и вкуснее!
А вот агрессия против собственной самки и детёнышей – стратегия заведомо проигрышная. Запуганная и избитая самка оставит хилое и нездоровое потомство, у которого больше шансов погибнуть, а значит, не распространить дальше гены агрессивного отца. Homo sapiens выжил и размножился не за счёт издевательств над слабыми, что свойственно домашним насильникам, а за счёт коллективных действий и поддержки, которую он рано начал оказывать слабым, зависимым и даже, казалось бы, бесполезным.
Первобытные люди заботились о детях-инвалидах.17
Я далека от того, чтобы превозносить первобытные времена. Естественно, это был не мифический золотой век, жизнь была скудная и опасная. Я обращаюсь к нему здесь, только чтобы показать: нет никаких биологических подтверждений того, что абьюзеры стоят выше на эволюционной лестнице, чем заботливые мужчины, добрые мужья и отцы. Точно так же, как нет никаких тайных (но властных) генетических механизмов, которые толкали бы женщин в объятия тех, кто их бьёт.
Не только побои
Второй «обморок» в их семейной жизни произошёл через месяц после первого. Артём приехал домой поздно, и от него пахло алкоголем. «А где ты оставил машину?» – спросила Юля. После этого безобидного вопроса муж впал в ярость: «Какое тебе дело до моей машины? Это моя машина, не твоя! Ты-то даже не сдала экзамен на права, а знаешь почему? Потому что тупая!» Половину ночи он потратил на обвинение жены во всех возможных недостатках и проступках, а она робко ему возражала, приводила доводы в свою пользу, чем только распаляла его гнев. Наутро после пробуждения Юля чувствовала себя гораздо более виноватой, чем в первый раз: ведь если другой человек снова говорит о её недостатках, надо как следует задуматься, посмотреть на себя, может, она не замечает за собой чего-то, что видно другим! На этот раз она постаралась быть мудрой женой: встала рано, приготовила простенькую выпечку, подала её мужу к чаю… Артём был растроган. Он извинился за то, что было накануне: да, выпил, повёл себя, как дурак… за машиной надо будет заехать… «Прости, Юльчонок, это было в последний раз, клянусь!»
Но за этим «последним» разом случился ещё один, а потом ещё… Всё происходящее Юле очень не нравилось, но она утешала себя тем, что они так ещё недолго вместе и пока не приспособились друг к другу. Наверное, она просто должна быть терпимее, чтобы не упустить своё счастье: ведь на самом деле Артём – замечательный мужчина! Он иногда брал её с собой на встречу с деловыми партнёрами, которые непременно отмечали его выдержку и хладнокровие в трудных ситуациях. А как было трогательно, когда они поехали отвозить подарки в детский дом. Муж с такой неподдельной теплотой общался с детишками, оставшимися без родителей! Да, конечно, он самый лучший на свете, причина их ссор – в ней. Она должна исправиться, следить за собой, не принимать всякие пустяки так близко к сердцу…
Должна признаться, первоначальное название этой книги содержало слово «бьёт», но я от него отказалась. Почему? Потому что ассоциация между словами «домашнее насилие» и «бить», поддерживаемая журналистами и блогерами, – тоже проблема. Понятие насилия над женщинами сложнее и многообразнее, и физическое насилие – всего лишь один из его видов, настолько бросающийся в глаза, что затмевает все остальные – и мешает их распознавать. Нередко приходится сталкиваться с тем, что женщина приходит к психотерапевту в сомнениях: «Ну вот что касается насилия, его у нас в семье нет, он меня никогда не бил… Только плохо мне с ним что-то…» Домашний тиран рад поддержать её в этом пункте: «Что ты врёшь? Какое насилие! Я тебя хоть пальцем трогал?» И женщина остаётся в недоумении, готовая признать, что это с ней что-то не в порядке и никакого насилия она не испытывает.
Я не собираюсь умалять страдания избиваемых жён и партнёрш, так же как не собираюсь и утверждать, что психологическое или экономическое насилие хуже физического: в этих вещах не может быть «лучше» или «хуже». Любой вид насилия – это не то, что стоит выбирать. Но физическое насилие предоставляет женщине больший шанс понять, что в отношениях что-то идёт не так: всё-таки никто, кроме совсем уж одиозных личностей, не утверждает публично, что когда муж бьёт жену – это хорошо. Следы побоев – веский повод обратиться в травмпункт и зафиксировать в медкарте синяки, кровоподтёки и тем более переломы, что может быть использовано на суде. Это то, что могут увидеть все. А бывает насилие, похожее на повышенный радиационный фон: глазом не увидеть, а последствия тяжёлые.