Когда я спрашивал разных людей, почему так вышло, ответ был почти единодушный: потому, что никто не думал и не верил, что советская власть может вдруг вот так вот рухнуть. Но тогда встает другой вопрос: почему никто не думал и не верил? Неужели не было никаких симптомов, признаков, никаких серьезных оснований для предположения именно такого поворота событий, какой случился?
В России слишком большое внимание уделяется прошлому. На обдумывание, обсуждение прошлого мы тратим, по моим наблюдениям, в три раза больше текущего настоящего времени, чем на «обслуживание» будущего. В прошлое мы углубляемся, вспоминаем мельчайшие детали, смакуем подробности давно минувших событий, переживаний, часто присочиняем к тому, что было, много такого, чего не было и в помине; словом, для нас прошлое – отдых, отрада, огромное удовольствие, огромное неотъемлемое, неконфискуемое богатство, тут мы даже в пору зрелого социализма были полновластными частными собственниками. К будущему люди у нас проявляют гораздо меньший и какой-то, я бы сказал, беглый, несистематический и несистемный интерес. Если мои наблюдения верны, не исключено, что этим перевесом прошлого над будущим в структуре ежедневных затрат времени объясняются многие явления нашей жизни. В том числе наши неудачи в реформировании экономики, политической системы и многого другого.
Но вот что еще любопытно. Наше столь активное обращение к прошлому малопродуктивно, оно носит в основном созерцательный, эмоциональный, а не аналитический характер. Прошлое для нас не столько учебник жизни, сколько музей незабываемых картин. Поэтому мы наблюдаем, казалось бы, невозможные вещи: люди забыли сталинщину, забыли фашизм, забыли гнет цензуры. Гораздо меньшее сегодняшнее зло легко вытесняет из нашей памяти уроки зловещих недавних лет. Наши головы сегодня забиты, зашиблены таким густым потоком яркой информации, что, пожалуй, пора уже подумать о какой-то национальной службе напоминания. Я не знаю, как и кем может быть организована такая служба, но совершенно очевидно, что, если ничего не предпринимать, страшное прошлое может неожиданно обернуться страшным настоящим, и тогда уже никакие службы не понадобятся.
Обратите внимание, результаты выборов у нас не выражают подлинных интересов граждан – это скорее презентация заблуждений, предрассудков различных слоев общества. Выборы показывают соотношение господствующих в массах ложных уверенностей. Избиратели поддерживают тех, кто их более умело обманывает.
Политические партии различаются в основном тем, что обманывают разные группы избирателей. Каждая партия специализируется на обмане «своего» контингента. Партия власти обманывает преуспевающих бизнесменов. Коммунисты обманывают трудящихся. «Яблоко» обманывает скептически настроенную интеллигенцию. Фашисты обманывают разномастный люмпен. У каждой партии свой участок, свои методы популистского манипулирования сознанием людей, интересы которых она якобы представляет.
Это не мы поставили их над собой – это они нашими руками поставили себя над нами.
Я помню, как в 1992 году молодые реформаторы, только что обретшие власть и влияние, не подпускали, оттесняли, отчуждали экономистов-академиков, считая их представления о рыночной экономике полностью изжившими себя. Те пытались что-то посоветовать, подсказать – нет! Но вот прошло шесть лет, и сегодня происходит нечто зеркально обратное – теперь уже пожилые академики, востребованные к делу новым правительством, вытесняют, отгоняют, третируют молодых реформаторов.
Какие одинаковые разные поколения! Какой живучий, неукротимый демон бескомпромиссности!
Каждый, кто стоял в последние годы у рычагов власти или был во главе оппозиции, может сказать: «Я хотел иначе, я знал, как надо, но мне не дали!» Гайдару не дали, не дали Черномырдину, не дали Чубайсу. Кириенко, Явлинскому, Немцову, Лебедю, Зюганову, можно сюда еще добавить Руцкого, Хасбулатова – никому не дали. Власть не давала оппозиции, оппозиция не давала власти, президент не давал правительству, олигархи не давали президенту.
Всем мешали, всем не дали. Но кто же им не давал – Бог, черт, мировая война, невыгодное расположение звезд, эпидемия холеры? Вот они все, я их перечислил, сколько их там – девять, пятнадцать, двадцать пять, – они и не давали друг другу. Их можно собрать в одной комнате – пусть посмотрят друг на друга, пусть поближе познакомятся с теми, кто не давал.
Реформаторы, судя по всему, гораздо лучше себе представляли, что такое рыночная экономика – конечная цель реформ, чем советская экономика, которую они взялись переделать. Они значительно лучше знали инструменты, которыми предстояло сделать операцию, чем искалеченный организм самого пациента, которого быстренько положили на стол, даже не собрав толком положенные анализы. Это же была наша родная больная экономика, все в ней казалось понятным, выученным наизусть. Консультантов нанимали по той, чужой, вожделенной экономике, а упиралось-то все в нашу, кондовую, неповоротливую, тяжеловесную и, как все чаше оказывалось, малоизвестную. Даже малопонятную. Впрочем, не мной первым замечено, что самое трудное – отдавать себе полный отчет в том, с чем давно знаком, к чему привык как к собственному дыханию. Очевидное – самое невидное.
Эти несчастные реформы, боже мой, к чему они только не приспосабливались – к жестоким побоищам за власть, к страшной войне в Чечне, к грандиозной сверхдорогостояшей предвыборной президентской кампании, к игрищам олигархов вокруг объемных приватизаций, к безумным приступам самостийности ряда губернаторов, к непрекращающимся забастовкам шахтеров, к настоятельным требованиям международных финансовых организаций. И наконец, к непредсказуемому, мягко говоря, характеру «главного реформатора» Бориса Николаевича Ельцина. Как они еще продержались эти шесть лет, не рухнули раньше?
В современной российской истории наблюдается огромный дефицит компромиссного поведения. Это большая беда. Только за последние десять лет, уже в годы свободы, из-за амбициозной бескомпромиссности политиков на территории бывшего СССР погибли более двухсот тысяч человек. Неуступчивость, нетерпимость к инакомыслию, дикость этнического высокомерия – эти и другие подобные «ценности» зачастую господствуют в современном политическом мышлении. Ну и, конечно, сюда надо еще приплюсовать глупость – самую, пожалуй, активную участницу политического процесса последних лет.
Между тем философия компромисса имеет глубокие корни в человеческом бытии, ничуть не менее глубокие, чем философия борьбы. Правда, глубинные ее истоки не были до сих пор достаточно раскрыты, компромиссное поведение пока еще не сыграло в истории человечества такую же судьбоносную, эпическую роль, как насилие, как война. Но сейчас пришла именно та пора, когда культура компромисса выдвигается в качестве доминантной. Пришел ее черед, и это неотвратимо.
Главный, фундаментальный компромисс человека – смирение перед недолговечностью жизни. Взаимоотношения человека со своей неизбежной смертью – это школа, где человек учится управлять своей гордыней, вести трудный диалог с самим собой, с Всевышним, находить радость в смирении и красоту в поисках согласия. Кто пропустил эту школу, становится пленником царства глупости. Когда в этот плен попадает слишком много людей, в обществе начинаются свары, драки, конфликты, безумные политические войны наподобие той, которая привела к нынешнему кризису в России. Его причины ищут в случайном недосмотре неопытного премьера, в намеренном коварстве Всемирного банка, на самом же деле это кризис не финансовый, не экономический и даже не политический, а прежде всего умственный, интеллектуальный, духовный – из той категории кризисов, для преодоления которых Моисей водил евреев сорок лет по пустыне. Евреям повезло – это было три тысячи лет назад, тогда у истории было много свободного времени…
Двадцатый век, увы, все поставил с ног на голову. Если раньше настоящее всегда с надеждой взирало на будущее, теперь наоборот – будущее смиренно ждет милости от настоящего. На совести и разуме живущих поколений отныне и уже, по-видимому, на веки вечные лежит весь груз ответственности за продолжение истории. История утратила свою самовластную монументальность, она вся вдруг оказалась брошенной на слабые руки обыкновенных, затюканных своими заботами людей и государств, совершенно не подготовленных и не готовых исполнять новые обязанности. Это абсолютно другая ситуация, мы еще не отдаем себе до конца отчета в ее особенностях и требованиях. Ближайший конфликт, ближайшее противоречие новой эры, которое нам придется и уже приходится преодолевать, – это противоречие между глобальным характером новых опасностей и региональным, национальным характером идеологических, психологических потребностей народов. В этом контексте многие кровавые столкновения, происходящие сегодня в мире, в частности на территории бывшего СССР, в Югославии, на Ближнем Востоке, не имеют исторической перспективы, никак не оправдывают ни материальных, ни тем более человеческих потерь, которыми они сопровождаются. Но это не уменьшает их ожесточенности. В то самое время, когда в Югославии в борьбе за обретение национального суверенитета льется кровь, рядом происходит объединение народов Европы, добровольно жертвующих значительной частью своих вековых суверенитетов. Это непосредственное соседство двух противоположных непримиримых тенденций показывает, какой сложнейший кризис надвигается на сегодняшний мир, доживающий последние месяцы второго тысячелетия.
Кризис не кризис – жизнь продолжается. В России о бедности можно говорить не только как о беде, но и как о культуре. Не знаю, нужно ли этим гордиться, но у нас действительно есть культура бедности. Богатая культура бедности. В ее состав входят особые рецепты приготовления пищи «из ничего», перекройка, перелицовка, переделка одежды, мебели, перепланировка жилья. Наши коммуналки – выдающийся элемент этой культуры. Культура бедности – это не просто искусство скудного выживания, это способность быть радостным, даже счастливым, несмотря на нищету. Справлять незабываемые свадьбы, воспитывать прекрасных детей, собирать уникальные библиотеки, делать величайшие научные открытия – и все это при самом скудном жизнеобеспечении.