– Создатель польской «Солидарности» Лех Валенса как-то сказал, что именно герой «Премии» Потапов вдохновил его на борьбу. А Анатолий Смелянский назвал ваши пьесы «социологической сказкой про советскую жизнь». Как бы вы сами их оценили?
– В данном случае я больше доверяю Леху Валенсе, чем Толе Смелянскому. В разное время Смелянский называл мои пьесы по-разному. «Премия» – не сказка. Это правдивая наглядная политэкономия коренных пороков советского социализма «для чайников». И конечно, в фильме содержался призыв к действию, к решительному исправлению положения. На одной из демонстраций анархистов в Париже в качестве русского анархиста кто-то нес портрет Леонова – Потапова. Кстати, в Париже фильм «Премия» в одном из кинотеатров шел целый месяц. Но, пожалуй, нигде так остро не воспринимали мои пьесы, как в Польше.
– Можно сказать, что после «Заседания парткома» Олег Ефремов нашел своего драматурга. Ведь он поставил все ваши произведения…
– Вы знаете, чему я особенно радовался? Это когда поставили мою пьесу в двух самых известных театрах того времени – БДТ и МХАТе. Не огромному успеху спектаклей у зрителей, а тому, что мою первую пьесу Георгий Товстоногов и Олег Ефремов поставили точно так, как я ее написал. Не было ни одной просьбы ни от режиссеров, ни от актеров что-то изменить в тексте, сократить, переписать, дописать. Было, конечно, несколько цензурных изъятий, но театры приняли мой текст безоговорочно. Я этим гордился – ведь я драматург-самоучка и это моя первая пьеса. Это была очень трудная форма – время действия было равно реальному времени. Шло непрерывное собрание, заседание, где только говорили. Потом я написал еще три пьесы, основанные на этом классическом принципе, – «Мы, нижеподписавшиеся», «Наедине со всеми» и «Скамейку». Должен признаться, это тяжелая работа – непрерывно развивать действие от начала до конца и чтобы зрителю ни секунды не было скучно. Я думаю, качество текстов стало главной причиной нашего многолетнего сотрудничества с Олегом Ефремовым. Артистам было что играть. Ефремов сам играл в двух моих пьесах, играл замечательно. Нас объединяло одинаковое понимание того, что происходит в мире и стране. Мы были сторонниками социализма с человеческим лицом, мы надеялись, что перестройка будет развиваться в этом направлении. Но оказалось, от уродливого социализма можно перейти только к уродливому капитализму.
– В спектакле «Обратная связь» Иннокентий Смоктуновский, уже прославившийся как князь Мышкин, царь Федор Иоаннович, Гамлет и чеховский Иванов, играл первого секретаря горкома КПСС. Он принял эту роль без возражений?
– Однажды во время репетиций, в перерыве, Иннокентий Михайлович отвел меня в сторону: «Саша, – спросил он, – я вас очень уважаю, но скажите мне честно: бывают в жизни такие принципиальные секретари горкомов, как мой герой?» – «Очень редко, но бывают». И я рассказал о секретаре горкома, которого я знал, когда работал на строительстве Киришского нефтеперерабатывающего завода под Ленинградом. Однако по глазам Смоктуновского понял, что убедил его не до конца. «Только не говорите Олегу, что я об этом спрашивал», – произнес он. Спектакль этот принимать не хотели. Министр культуры Петр Демичев даже отказался его смотреть. Ефремов попросил содействия у одного из помощников Брежнева – Андрея Александрова-Агентова. Он посмотрел, попросил вычеркнуть несколько фраз и прислал генерала КГБ. Тот попросил вычеркнуть еще несколько фраз, и с большим трудом разрешили играть. Через месяц пришел на этот спектакль генсек Монголии Цеденбал с русской женой. Им очень не понравилось. Цеденбал пошел к Суслову: «Что у вас там ставят во МХАТе?» Над спектаклем снова нависла угроза. Как-то, не помню уже как, уладили. Кажется, тот же Александров-Агентов вмешался. Когда началась перестройка, Иннокентий Михайлович однажды подошел ко мне: «Саша, а ведь вы были правы, оказывается в „Обратной связи“ я играл Горбачева!»
– Я помню ефремовский спектакль «Мы, нижеподписавшиеся». Огромный электровоз, занимавший всю сцену, поворачивался к залу и устремлял свои фары на зрителей. В этот момент ты понимал, что эта махина готова тебя раздавить. И от всей души сочувствовал диспетчеру Лене Шиндину, которого потрясающе играл Александр Калягин. Он сражался за подписи под актом с такой страстью, словно речь шла о жизни и смерти. Жанр этой пьесы был обозначен как комедия, но перед нами разыгрывалась трагедия. Как рождался этот спектакль?
– Когда я работал на стройке, был такой случай: я ехал на электричке до Ленинграда, а в моем почти пустом вагоне моложавый мужичок поил водкой комиссию, которая не подписала акт о приемке какой-то пекарни. Он умолял подписать… два человека подписали, один отказался. Водку пил, а акт не подписывал… В конце концов и его уломали. Помню, он подписал и ручку, которой подписывал акт, выкинул в окно… Через много лет из этого случая родилась пьеса. Спектакль действительно был мощный. Эту пьесу еще поставил Театр сатиры. Там Андрюша Миронов очень искренне играл Шиндина. Потом Татьяна Лиознова сняла двухсерийный телевизионный фильм…
– Можно ли сказать, что мхатовская «гельманиада» складывалась легко?
– Я оказался везучим и в кино, и в театре. В моих пьесах и фильмах играли великие артисты, ставили меня выдающиеся режиссеры. Это касается, конечно, в первую очередь МХАТа. Жалко, конечно, что много сил приходилось тратить на преодоление цензуры. Если бы не настойчивость Олега Ефремова, многие мои пьесы остались бы у меня в столе. Олег был настоящий верный друг – и по жизни, и по делу, и по творчеству. Когда я приносил новую пьесу, он радовался, тут же просил меня прочитать. Я никогда не приносил куски – только готовый, выверенный текст, в котором я был уверен. Ему очень это нравилось.
– Вашу пьесу «Наедине со всеми» поставил в Москве не только МХАТ, но и еще один замечательный театр – «Современник». Художник Сергей Бархин вспоминал, что его репетировали в вашей комнате. Как же это происходило?
– Они не репетировали у меня дома, но часто вечером после репетиций приезжали ко мне – Алла Покровская, Петя Щербаков, Миша Али-Хусейн, Сережа Бархин. И мы до часу, до двух ночи выпивали, обсуждали репетиции, веселились. Потом Петя Щербаков на своем жигуленке развозил их по домам. Спектакль «Наедине со всеми» в «Современнике» мне очень нравился – Алла и Петя играли превосходно. Я рад, что он был снят для телевидения, сохранился на пленке. К сожалению, от мхатовского спектакля, где Олег Ефремов играл с Татьяной Лавровой, осталась только запись на радио….
– В отличие от перечисленных пьес «Скамейка» была пьесой о любви. Неслучайно ее ставили по всей стране и ставят до сих пор. Но тем не менее в свое время спектакль долго приходилось пробивать. Чем это было вызвано и как все-таки Ефремову удалось его выпустить?
– Это занятная история. Репертуар МХАТа утверждало Министерство культуры СССР. «Скамейку» вычеркнули – это, мол, про проститутку и алкаша, не надо. Тогда Олег попросил, чтобы пьесу прочитал министр Демичев. Тот прочитал – не надо МХАТу такой пьесы. Ефремов попросил министра написать свои замечания, мол, мы учтем. Министр передал пьесу своему заместителю Зайцеву. Мы пришли к Зайцеву – он категорически против. Ефремов говорит: «Будут играть Доронина и Табаков», – надеясь, что это подействует на Зайцева. Не подействовало. Я уже потерял надежду увидеть «Скамейку» на сцене. Но Ефремов никогда не сдавался. Он попросил Доронину пойти к Демичеву. И она пошла. Сказала: «Петр Нилович, неужели вы думаете, что я могу играть проститутку? Мне очень нравится пьеса, разрешите нам с Табаковым репетировать. Мы вас пригласим, если вам не понравится, мы не будем играть…» И пригласили. Он смотрел… с двумя чиновниками министерства. И я с женой. Сделал какие-то замечания, но разрешил.
– Александр Исаакович, в последние годы вы перестали писать пьесы. Зато стали сочинять стихи. Обычно «лета к суровой прозе клонят», а вас вдруг «поклонило» к поэзии. Чем это вызвано?
– Старость, приближение смерти. Смерть, конечно, не новость, не новая тема. Но для меня моя предстоящая смерть оказалась грандиозным вдохновляющим событием. В одном моем стихотворении есть строчка: «Жизнь – моя родина, смерть – моя муза». Это правда. Проснулись новые чувства, новое видение, новое ощущение себя, смесь скорби и усмешки, пыль и камень. У меня вышли две книги стихов – «Последнее будущее» и «Костыли и крылья». Стихи продолжают возникать.
– В одном из своих стихотворений вы написали, что знали Цензуру Никитичну и Цензуру Леонидовну. А при Цензуре Владимировне вам легче пишется?
– Дело в том, что Цензура Владимировна в поэзии почти не ощущается. Но на телевидении, в СМИ, то есть там, где идет интенсивное влияние на массы, она набирает силу, по существу, господствует. Я участвовал как один из трех сценаристов в создании документального телесериала «Свобода по-русски» (10 серий) – проект Андрея Смирнова. Все каналы отказались показать нашу работу. Ее можно увидеть только в интернете.
– Что вас сейчас больше всего огорчает?
– Заигрывание власти с той частью общества, которая не испытывает благоговения перед «человеческой жизнью». Интеллектуальный кризис власти, недооценка планетарных опасностей, которые нависают и уже нависли над миром. Все это не просто огорчает, а вызывает большую тревогу.
Вопросы задавала Елена Владимирова
«В гетто игра была спасением и безумием»[7]
Драматург и писатель Александр Исаакович Гельман попал в гетто в возрасте восьми лет и прожил там три года, потеряв всех родных, кроме отца. В 2013 году Александр Гельман рассказал проекту «Сноб» о том, как ребенок воспринимает войну и смерть, как его спасла способность беспрерывно играть и почему он считает, что сейчас в России созданы все условия, чтобы к власти пришли национал-фашисты и трагедия повторилась снова.