Отвечал я бойко, уверенно, даже весело. Смело сочинял себе родственников и рассказывал о них первое, что приходило в голову. Офицеры слушали и записывали с таким видом, что я не мог понять, верят они мне или нет. Наконец «биографическая» часть окончилась.
— Как вы проникли в военный порт? — холодно осведомился седоусый подполковник с аксельбантами.
— Да очень просто, ваше высокородие, на поезде.
— А разве вам неизвестно, что здесь запретная зона и что въезд сюда разрешается только по пропускам?
— Никак нет, не известно.
Тут я первый раз не соврал и подробно рассказал, как было дело в военном порту.
Офицеры переглянулись очень многозначительно. Подполковник сардонически усмехнулся:
— Не думаете ли вы, сударь, что мы простаки? Не понимаем, с кем имеем дело?
— Ну что, ваше высокородие! Конечно, понимаете. Сами видите, парень я простой, мастеровой. Ищу работенки, какая подвернется.
— Ну, хватит, — металл звякнул в баритоне подполковника. — Чем дальше станете запираться, тем вам будет хуже. Мы прекрасно понимаем, что вы шпион.
Вот так да! Я ожидал чего угодно, но такое… Только этого мне не хватало!
— Какой такой шпион?! — воскликнул я.
— Это вас надо спросить, какой. Скорее всего германский, — свистящим шепотом прошелестел поручик.
— Герма-анский?! Да что вы, ваше благородие. Ну, посмотрите на меня, — я расставил руки в стороны и сам оглядел себя, — ну разве шпионы такие бывают?!
— Советую вам на досуге подумать над своим положением, — веско отчеканил подполковник. Он нажал кнопку звонка, — Отвести в камеру.
Совет подполковника был лишним — думал я и без него…
Очутившись снова в камере, я прежде всего кликнул дежурного.
— Поесть-то дадите чего-нибудь?
— Здесь не положено. На ваши деньги — пожалуйста, принесут. У вас их при обыске оказалось шестнадцать рублей.
— Ничего себе порядочки! Тебя посадили, и ты же за это плати!
Но ничего не попишешь. Я попросил, чтобы купили колбасы и хлеба на полтинник.
На следующее утро не успел я приняться за завтрак, как вошел полицейский.
— Скорей управляйтесь. Сейчас вас поведут в крепость.
— В крепость?! — Я не на шутку разволновался. — Почему в крепость?!
— А это вам надо было спрашивать вчера подполковника, что допрос вел.
Вскоре под конвоем двух солдат с винтовками я шагал в Либавскую крепость.
Крепостная тюрьма оказалась угрюмым трехэтажным кирпичным зданием. Она непосредственно замыкала стены крепости и мрачно глядела на внешний мир своими подслеповатыми зарешеченными окнами. Неизбежная процедура приема, и я очутился во втором этаже следственного корпуса, в камере номер шестьдесят четыре…
Потянулись длинные дни. Никуда не вызывали, и меня стали одолевать тревожные раздумья: уж не раскрыли ли, кто я такой на самом деле? Или наводят справки? Если так — плохо мне будет. Придется изучить географию тюрем всей Российской империи — от Балтийского моря до далекой Лены. Вот это будет университет!
Месяц сидения был на исходе, когда меня снова вызвали к знакомому подполковнику.
— Так ты говоришь, искал работу?
Ого, появилось обычное «ты»! Добрый знак!
— Так точно, ваше высокоблагородие.
Подполковник нажал кнопку и приказал вошедшему солдату:
— Свидетеля Никодимова сюда.
В комнату вошел агент по вербовке рабочей силы — тот самый холеный мужчина в инженерской фуражке. Только теперь его нижняя губа была аккуратно подобрана. Он подтвердил, что я действительно просился на работу. То же самое подтвердил и другой свидетель — помощник агента.
— Хорошо. Вы свободны, — отпустил их подполковник. — Ну, вот, молодой человек, счастлив твой бог! Оснований привлекать тебя к военному суду нет. Передаем тебя гражданским властям. Пусть займутся тобою они.
Вот так да!.. Гражданским властям — значит, полиции.
Конвоиры доставили меня в крепостную контору и передали с рук на руки городовым. Меня ждало пересыльное отделение городской тюрьмы…
В одну камеру со мной попали трое студентов-технологов и несколько крестьян, Студенты объяснили, что они уклоняются от призыва и их должны отправить на родину в Москву. Крестьян забрали как беспаспортных бродяг. Они тоже ждали путешествия этапом. Один я не знал, что со мною будет.
Дня через три снова вызвали на допрос. На этот раз мной занялся жандармский ротмистр. Когда я вошел в его кабинет, он перелистывал паспорт. Мой?! Ротмистр положил паспортную книжечку на край стола:
— Тэ-эк-с, юноша… — Почему жандарм назвал меня юношей, я так и не понял — было мне в ту пору под тридцать, и к тому же носил я бороду, которая меня отнюдь не молодила. — Скажи-ка мне… Живы твои родители?
— Да, — наугад ответил я.
— Вот как? — переспросил жандарм, и я понял, что попал впросак.
Я поправился:
— Когда уезжал из дому, были живы.
— Ах, вот как, были живы, когда уезжал? И папаша и мамаша?
— Ну да.
— Тэ-эк-с… Что-то не сходятся твои показания с ответом из волости, — ехидненько взглянул на меня ротмистр. — Вот что, братец, ты уж лучше не морочь нам голову, скажи прямо: твой это паспорт?
— Мой, конечное дело, а то чей же, вашбродь?
— Да-с… Не хочешь говорить правду — твое дело. Свезем тебя на опознание в твою волость. Ежели паспорт чужой — пеняй на себя! Будем судить как бродягу, проживающего по подложному виду. А может, того хуже? Может, ты человека убил и украл его паспорт? А?
Из шпионов — в убийцы!
— Да что вы, ваше благородие, какой же я убивец?
— Вот мы все выясним. Если врешь, сгниешь в тюрьме, юноша!
Побег
Через несколько дней меня и трех студентов вызвали в контору. Студентам выдали их чемоданчики, чайник. Мне возвращать было нечего: я был гол как сокол.
Отвели нас на вокзал. У перрона уже стоял пассажирский поезд. К нашему удивлению, нас ввели в первый от почтового обычный вагон третьего класса, очистили от пассажиров крайнее купе.
— Повезло вам, что не этапом отправили, — весело сказал высокий молодой жандарм — он был старший. — Мигом доедете и вшей не наберете.
Больше для вида, чем для настоящей изоляции от остальных пассажиров, жандармы не велели поднимать одну полку. Вот и все.
Такой оборот дела меня очень обрадовал: значит, не считают важным преступником. Ну, Петрусь, теперь не дремли!..
Поезд тронулся. Прощай, Либава-мачеха!
Студенты, должно быть, были парни состоятельные, в деньгах не нуждались. Почти на каждой станции жандармы бегали по их поручениям купить чего-нибудь то к завтраку, то к обеду, то к ужину. У меня прямо-таки слюнки текли — уже целые сутки я жил «наизусть». Чтобы не видеть, как вся компания то и дело принимается весело жевать, я повернулся на своей полке лицом к стене и притворился, что сплю.
Но студенты были не из тех, кому на такие вещи плевать.
— Слушай, приятель, — обратился ко мне один из них, — ты что, болен, что ли?
— Здоров, — неохотно процедил я.
— А чего ж ты ничего не ешь?
— Он же чист, как турецкий святой! — захохотал молодой жандарм.
Второй, с длинными усами и с медалью, тоже рассмеялся:
— Точь-в-точь святой! Ни у него, ни у нас ни копейки его денег нету.
— Что ж ты нам ничего не говоришь? — рассердился студент. — Эдак не годится. Мы же товарищи по несчастью. Ты, брат, так не доедешь. А ну-ка, слезай с полки, присоединяйся!
Я слез и присел к столику.
Дело шло к вечеру, и мои новые друзья собрались ужинать.
— Послушай, господин жандарм, — обратился к старшому тот самый студент, который предложил мне вступить в их компанию, веселый паренек со светлой, колечками, бородкой, в расстегнутой рубашке под студенческой курткой. — Купил бы ты на следующей станции бутылочку хлебного? Ну что нам шестерым от бутылки станет? Ровным счетом ничего. Только малость веселья прибавится.
Стражи ломались недолго: видать, сами были не прочь выпить на дармовщинку. На станции усатый жандарм сбегал в вокзал и, вернувшись, извлек из кармана своей шинели желанную бутылку.
— Только, господа, без шума, — попросил молодой жандарм. — Потише. Тогда все будет в порядке. И вам хорошо, и нам.
Приготовили ужин.
— А ну, служба, подсаживайтесь и вы. Артель так артель! А то через два дня будем дома, тогда всему аминь!
Студенты чокнулись с жандармами, выпили.
— А ты что же?
— Не пьющий, — со смиренным видом отвечал я.
— Ну-у?! — изумился другой студент, наголо бритый, сверкавший круглым черепом. — А ну-ка, дай-ка на тебя посмотреть. Первый раз непьющего вижу.
— Ты что, может, обет дал? — заинтересовался третий, здоровенный детина, которому было в пору в цирке гири поднимать. — Или маманька с папанькой не велят? Так ведь они не узнают. А эти дяденьки, — указал он на жандармов, — ничего им не скажут. Они мужики неплохие, — подмигнул он мне. — Мы на них не в обиде — что ж, служба у них такая. Жить-то надо…
Жандармам очень понравились слова студента — вишь, мол, даже «скубент» сочувствует нелегкой жандармской доле. Они скорбно вздыхали и поддакивали.
Поезд почему-то долго стоял.
— Ну что это — одна склянка?! — проговорил бритый студент, разглядывая бутылку на свет. — Словно ее и не было!
На этот раз ушел за выпивкой молодой жандарм. Второй сел за проходом у бокового столика. Двое студентов завели с ним какой-то игривый разговор, а тот, что с бородкой, уселся около меня и тихо спросил:
— Тебе ехать на родину можно?
— Нет, нельзя.
— Мы, брат, так сразу и поняли. У нас глаз наметанный. Ну, слушай. Ты уж бегал с жандармом за кипятком. Пойдешь и за покупками, уж мы устроим. Жандармы привыкнут, что ты телок, никуда от них не денешься. А там увидим. Мы с ребятами еще подумаем, как лучше тебе помочь.
— Спасибо, — от всего сердца сказал я.
В это время вернулся старшой.
— Скат у одного вагона меняют, вот и стоим. — Он водрузил на столик бутылку.