конечно, надеяться на пару совершённых Абсорбентом ошибок при следующем убийстве, но такие мысли озвучивать было нельзя, хотя все прекрасно понимали, что они отнюдь не лишены смысла. Лучше бы им найти что-то до следующего убийства. Или кого-то.
В который раз просматривая заметки по поводу последнего убийства – Маркуса Якобсона, – Хендрик тяжело вздохнул. Парк Паэ. Хааберсти, Нымме, Пыхья-Таллинн, Кристийне… и теперь Ласнамяэ. Таллинн, конечно, не самый крупный город на земле, но что толкает маньяка действовать столь неупорядоченно? И так неудобно для расследования. Что им с этим делать? Может, им и попадётся тот, кто действительно повстречал Абсорбента и сможет им помочь. Если, конечно, им повезёт и он всё ещё будет жив. Может быть, будет. Хендрик вздохнул и сел за компьютер. Может быть.
Но скорее всего – нет.
Глава 44. Синий абажур
Синий абажур – первое, что бросилось ему в глаза и надолго отпечаталось на сетчатке, когда он вошёл в её дом. Сестра Виктора племянника никогда не видела и этим обстоятельством была вполне довольна. Правда, после того как её братец убил свою жену и от радости или от чрезмерного содержания алкоголя в крови отправился изучать озёрное дно, да так и не вернулся в общество, познакомиться с племянником всё же пришлось.
Он тоже никогда не видел Лотту – так её звали, и имя ей очень шло, с её-то взбитыми лёгкими кудряшками белёсого песочного цвета, с которыми она жутко напоминала старого пуделя, и маленькими круглыми очочками в тонкой металлической оправе, сквозь которые она смотрела на него поначалу неодобрительно, а потом равнодушно.
Лотта была его единственным оставшимся в живых родственником, и потому её нашли, ей звонили, к ней приезжали и в конце концов привезли к ней его самого. Теперь она была его семьёй. Он не знал, могла ли Лотта отказаться от такого счастливого приобретения – «маленький проклятый ублюдок-племянничек», как она назвала его в разговоре с кем-то по телефону, – или, может, она добровольно согласилась принять его и жить с ним (что не означало заботиться, хотя все эти люди, бесконечно разговаривающие и успокаивающие его после того ужасного дня, хотели именно этого), чтобы хоть как-то развлечь себя на старости лет. Лотта была старше Виктора. Он не знал, общалась ли она с ним, но, кажется, с Линдой и с Софией она не желала иметь ничего общего (когда они были живы, теперь-то заиметь кое-что общее пришлось). Они трое знали о её существовании и нежелании общаться с семьёй брата, но никогда её не видели и тоже, впрочем, не горели желанием увидеть.
Лотта была старой девой (так, по крайней мере, считали все вокруг) – очевидно, из-за скверного характера и общей с Виктором ненависти к людям. Когда произошёл сбой в семье с фамилией Гросс и кто его туда привнёс, уже невозможно было понять, но каждый урождённый Гросс, вероятно, не слишком-то осчастливил своим присутствием окружающих. Вероятно, представители этой фамилии и между собой не слишком ладили, поскольку Виктор просто когда-то озвучил сам факт существования у него сестры, но более на эту тему не распространялся и Лотту не упоминал.
А она оказалась во многом похожа на брата. Когда он прожил у неё пару дней, он уже мог составить длинный список их сходств. Пила она ещё больше, чем Виктор в свои последние недели; впрочем, что ещё ей оставалось делать? Глаза у неё были такие же водянисто-серые, и в них проскакивали все те выражения, что он видел у Виктора, в точности такие же, до мельчайших нюансов, а особенно неразличима была злость, от которой и лицо у неё становилось схожим с викторовским: если отбросить эти вычищенные до блеска очочки и пуделевские волосы, больше напоминающие парик, то можно было представить, что видишь Виктора, настолько они были одинаковы в злости – видимо, это у них было семейное. Фирменная черта семьи Гросс. Он много раз изображал злость перед зеркалом, пытаясь найти в себе то же фирменное фамильное сходство, но каждый раз с облегчением терпел неудачи. Кареглазая Линда с лёгкостью победила мутную серость глаз Виктора, и оба они, и София, и он сам, стали счастливыми обладателями тёплых кофейно-шоколадных радужек.
Лотта точно так же, как и Виктор, кашляла хриплым кашлем курильщика, когда выкуривала больше пачки в день, точно так же материлась, ударившись о ножку стола или споткнувшись о ковёр (голос у неё был низкий и какой-то тягучий, как медленно переливающаяся из одного ведра в другое чёрная густая нефть; хотя он никогда не видел нефть, представлял он её именно так), точно так же хмурилась всё утро, пока не выпивала две-три чашки точно такого же чёрного кофе (иногда с капелькой бренди, иногда – с третью бутылки) и не выкуривала полпачки сигарет. У Софии была лёгкая форма аллергии на табак, поэтому Линде удалось убедить Виктора курить на крыльце или хотя бы в раскрытое окно. (Правда, София как-то шепнула ему по секрету, что никакой аллергии у неё нет, просто она хотела хоть как-то выгнать из дома этот табачный дым, который так расстраивал Линду, потому и слегка воспользовалась отцовской любовью; он её, конечно, не выдал.) У него тоже никакой аллергии не было, а даже если бы и была, Лотту это вряд ли бы волновало – курила она везде, где была в тот момент, когда рука её потянулась к пачке сигарет. Из дома она выходила редко, так что он сосуществовал с табачным дымом в той же степени, как и с самой Лоттой. Иногда он нюхал свои вещи, настолько пропахшие табаком, словно это он, а не Лотта, дымил как паровоз с утра до вечера, и думал, что бы сказала на это Линда. Он вообще часто вспоминал её, но перед глазами возникала совсем не та Линда, какую он хотел бы видеть. Не какая-нибудь милая картинка, где она сидит перед зеркалом и расчёсывает свои тёмные волосы, или вытирает рукой нос, и на нём остаётся мука, потому что она печёт яблочные пирожки, или распахивает окно, жмурясь от летнего утреннего солнца и улыбаясь ему. Он очень, очень старался вспоминать именно это, видеть именно такие моменты, но всё это было безвозвратно перечёркнуто тем вечером и той ночью. Поэтому он мог лишь думать – что бы сказала Линда? На то-то и то-то? И хотя он понятия не имел, что бы она сказала (откуда ему знать?), сами эти мысли его почему-то успокаивали. Линда бы что-нибудь да сказала, что-нибудь да сделала бы, поэтому и он должен что-то делать. Бежать было совершенно некуда, не к кому, да и незачем – сейчас у него была крыша над головой и постель, где можно свернуться калачиком и представить, что всё когда-нибудь наладится, хотя он в это и не верил. А вот что он действительно должен делать, и что сделала бы Линда (делала всю свою жизнь, и к чему её это привело?), так это держаться.
Потому что он чувствовал, что Лотта не очень-то ему рада. Что его здесь не ждали. Что ему снова придётся прикладывать усилия к тому, чтобы выжить. Выжить в доме Лотты. Он чувствовал в ней викторовскую породу.
Он чувствовал в ней опасность.
Глава 45. Сирена
Сирена звучала где-то вдалеке, но очень навязчиво. Отто сидел за столом, обхватив голову руками, и думал о Маркусе. И о походе в полицию. Весьма неудачном походе. Теперь он на мушке у Абсорбента. Да что там, всегда был, просто не хотел верить в это. В то, что был настолько туп.
Но что же ему делать? Что же делать?
Знакомых, способных как-то отследить Абсорбента через форум или смс-сообщения, у него не было. Не было и таких, кто согласился бы помочь выследить Абсорбента, если бы Отто решил назначить ему встречу. Да даже если бы и были, он бы не рискнул встречаться с ним лично. Одно дело переписка и другое – слежка. Да и что бы он сделал? Нет, тут справится только полиция, но её привлекать нельзя. Нельзя было до этого, и совсем нельзя теперь. К тому же – кто знает, не замешана ли во всём этом доблестная рать Хендрика Пярна или он сам? Отто уже никому не мог доверять. Он несколько часов обыскивал квартиру, каждую вещь, каждую деталь, каждую трещинку и пятнышко на стене, но так и не нашёл ни одного «жучка» или скрытой камеры. Дома он по-прежнему в безопасности. Даже если Абсорбент знает его номер и выследил его, когда он пошёл в полицию, в своей квартире он всё ещё в безопасности и может делать, что хочет.
А что, если это Хелена? Случайно ли она ему встретилась? Нет, определённо, Отто больше никому не мог доверять. В том числе и себе – такой трусости он от себя не ожидал. Он даже думать сейчас боялся – а вдруг в ответ на какую-нибудь смелую мыслишку ему придёт сообщение?
И всё же… «Парк Паэ или озеро Паэ?» – какой ход для книги! Можно было бы даже написать два варианта развития событий после этой точки – что было бы, если бы читатель выбрал одно, и что – если другое. Интерактивный триллер. Просто бомба!
Отто вздохнул. Пока бомбой был лишь Абсорбент – причём ядерной и замедленного действия. Отто словно шагал по минному полю, и шаг в сторону полиции оказался неверным. Может ли он всё исправить?
Господи, человек умер!
Да, но не по его вине. Он его и пальцем не тронул!
Но если бы он раньше решил всё рассказать…
Тогда бы не было никакой книги. Даже завязки не было бы. И надежды на литературную премию – тем более.
А Абсорбент всё равно бы убил. Маркуса, а может, и ещё кого-нибудь.
Отто смотрел на монитор с открытым чатом, но от того, что он сверлил его взглядом, сообщений в нём не прибавлялось. Абсорбент молчал. Убил Маркуса, втянул в это Отто, напугал его до смерти своими эсэмэсками и молчал. Можно сказать, замолчал на самом интересном месте. Чёрт, чёрт! Он в опасности, почему же он упорно избегает мыслей об этом? Потому что ничего не может сделать или потому что не хочет?
И если Абсорбент молчал, то сирена голосила вовсю. Сирена приближалась. У Отто онемели руки. Он мигом забыл про литературные премии и вспомнил о тюремных камерах. Выйти из переписки он не смел, потому выключил монитор и накинул на него свитер, чтобы прикрыть зелёные огоньки внизу экрана. «Как будто это поможет, – подумал он. – Как будто спасёт от соучастия в убийстве. Они знают. Они всё знают!» Руки у него уже тряслись.