Когда в дверь заколотили так, словно началась ядерная война, а это – дверь единственного спасительного убежища, Отто сильно прикусил язык и подавился собственной слюной. Кто бы ни был за дверью, он послушал, как Отто откашливается, пытаясь не задохнуться, потом снова постучал – на этот раз негромко, словно с опаской. Отто залез под одеяло и накрылся им с головой. Ничего не происходит. Ничего не про-ис-ходит.
– Отто! – услышал он из-за двери и начал беззвучно молиться.
– Отто! – не унимался кто-то.
Он задумался. На полицию было не похоже. На Абсорбента… Тоже вряд ли. В дверь снова постучали. Настырные визитёры. Отто было совершенно не до них. Он посмотрел в зеркало: всклокоченные волосы, практически белое лицо, расширенные зрачки. Чёрный страх заполнял собой почти всю радужку. В кого он превратился? Кое-как пригладив волосы, Отто натянул штаны и поплёлся к двери. Он уже понял, кто за ней. Вспомнил.
– Отто, почему вы так долго не откры… – всплеснула руками Хелена, но осеклась. Рот её приоткрылся и снова закрылся. Она явно не была готова к такому зрелищу.
– Что такое?! – рявкнул Отто, но со сна, тревожного и отрывистого, в который он провалился, голос прозвучал хрипло и как-то беспомощно.
– Да я… У вас там… – Хелена не ожидала подобного приёма. – У нас протечка! – взяла она себя в руки. – У вас. Вы воду не закрыли или ещё что? Я уже минут десять пытаюсь до вас достучаться!
– А… – удивился Отто. Повернул голову в сторону ванны. Вроде бы тихо. – Сейчас проверю.
Хелена кивнула и изъявила готовность войти в квартиру и проверить ванную вместе с ним, но предостерегающий взгляд Отто её остановил. «Она не может быть Абсорбентом, просто не может быть, и она ничего мне не сделает», – сказал себе Отто и криво улыбнулся Хелене. Распахнув дверь ванной, оба они убедились, что от рассеянности или забывчивости Отто не закрыл кран над раковиной, а сливное отверстие в ней было закрыто пробкой, и теперь последствия налицо.
– Проклятье, – выругался Отто, прошлёпав по нехилой, но ещё не перелившейся через края порога воде на полу ванной. Выключил кран, выдернул пробку, набросал тряпок на пол – не помогло.
– Господи, ну почему сейчас?! Почему именно сейчас?! – взорвался Отто. Добежал до кровати, с яростью сдёрнул тонкое одеяло, швырнул его на пол и стал втаптывать в лужу. Хелена пыталась как-то помочь, но в итоге решила держаться в стороне. Впитав большую часть воды, одеяло скрутилось в сильных руках Отто, рыдая водой на дно ванной. Через пару минут всё было восстановлено. Кроме душевного состояния Отто.
Неловко поговорив с Хеленой ещё чуть-чуть, он почти успокоился, по крайней мере, внешне выглядело именно так.
– Я заплачу. На днях. Оплачу весь ущерб, – сказал под конец Отто, и это было чистым враньём.
– Нужна только побелка, – улыбнулась Хелена. – Можете побелить. Если захотите, – добавила она, и Отто усмотрел в этом какой-то намёк.
– Ага, – ответил он, а когда Хелена так и осталась стоять на пороге, спросил:
– Что-то ещё?
– Ну… – протянула Хелена, посмотрев ему в глаза. – У вас всё в порядке?
– В смысле? – едва не отшатнулся от неё Отто, у которого перед глазами за секунды промелькнули сообщения Абсорбента, фотографии Саара и полицейский участок.
– Ну, вы выглядите… не очень, – выдавила Хелена. – Может, я могу чем-то помочь?
«Конечно, можешь, – подумал Отто. – Иди в полицию и расскажи им все, что они должны знать. Покончи с этим. Возьми мой телефон и покажи им. Скопируй нашу переписку и передай куда следует. Увези меня в безопасное место. Просто побудь со мной, потому что мне до смерти страшно прислушиваться ко всем звукам тут в одиночестве. Просто сделай что-нибудь. Хоть что-то».
– Просто надо поспать, – отмахнулся Отто.
– Точно?
– Конечно, нет. Просто я влип в такую историю, что не могу никому об этом рассказать и не хочу, чтобы на моей совести был еще один труп. Так что лучше беги отсюда, пока можешь, и не подходи к моей квартире.
Отто вытер со лба испарину и налил в стакан воды. Выпил ее, налил еще. Снова выпил. Все то время, что Хелена была в квартире, телефон лежал на тумбочке у входа, и Отто периодически поглядывал на него, когда они разговаривали в дверях. Но телефон хранил молчание. Наверное, Абсорбент вовсе и не наблюдает за ним. Он же не нашел «жучков». Как он может следить за ним в квартире? Может, это его шанс на спасение? Хелена – его спасение? Боже. Это и правда его шанс! И при том никаких сообщений типа тех, что он получил, стоя перед своим предыдущим спасением – зданием криминальной полиции. Никаких угроз. Ублюдок ничего не видит и не знает, что происходит. Отто улыбнулся, но потом нахмурился. И его осенило – Абсорбент просто играет с ним. Проверяет его на прочность. Думает, он купится на это. Сдастся. Нет, он наблюдает. Точно наблюдает. Это проверка!
И поэтому последнюю свою тираду Отто произнес мысленно, оставив для Хелены только первое ее слово.
– Точно?
– Конечно.
Потом она недоверчиво кивнула головой, чуть улыбнулась и ушла. И когда дверь за ней закрылась, Отто понял, что был прав. Потому что на телефоне было уже три сообщения.
В горле жутко пересохло, язык прилип к небу. Отто налил себе третий стакан воды. Три смс – три стакана воды. Страшно до одури. Но на этот раз он не облажался. Это уже что-то.
Поздравляю, Отто. Ты только что спас себе жизнь.
И ей тоже.
Молодец.
Глава 48. Синдром здравого смысла
Синдром здравого смысла, он же синдром идентификации заложника, он же синдром стокгольмский и синдром выживания заложника – спустя годы он искал объяснение в этом, но так и не находил. Хотя «синдром выживания заложника» был весьма соблазнительным, никаким заложником он не был. Да и выживать в доме Лотты постепенно становилось всё легче. Под конец он вообще не прикладывал к этому почти никаких усилий. Интересующиеся люди вскоре перестали посещать их дом, удостоверившись, что всё у них в порядке, хотя если бы они знали, как обстоят дела на самом деле, вряд ли посчитали бы, что всё в порядке. Возможно, со стороны это выглядело бы дико. Хотя, наверное, это диким и было, а не только выглядело. Их молчаливое, отчуждённое сожительство – иначе и не назовёшь.
Иногда он сравнивал Лотту с накипью на стенках кастрюли. Свидетельством времени, отсылкой к прошлому и напоминанием о смерти. Но накипь обычно образовывалась, когда что-то кипятили, а он сомневался, что в кастрюле Лотты когда-нибудь кипела жизнь. Казалось, она всегда была такой – сидела в своём кресле перед пресловутым телевизором, дымила без устали и не интересовалась ничем происходящим.
Иногда он сравнивал себя с шипучей витаминной таблеткой, которые Лотта иногда покупала и выпивала в перерывах между кофе. Ему нравилось смотреть, как таблетка, упав в стакан с водой, пузырится, шипит, отчаянно старается противостоять своей участи, но постепенно просто распадается на молекулы, атомы, невидимое ничто, растворяется в воде, обстоятельствах, которые она никак не ждала, исчезает навсегда. Он всё ждал, когда же придёт его черёд распасться на частицы, но почему-то всё ещё держался, и почему-то ничто – ни Лотта, ни этот дом, ни этот мутный городишко – не давало повода думать, что это когда-то произойдёт. Однако и не убеждало в обратном.
Наверное, диким было не то, что сочли бы таковым люди, столкнувшиеся с реальной жизнью в этом доме, а то, что этому предшествовало. Диким было – когда десятилетиями затухающая одинокая жизнь, не знающая изменений и не нуждающаяся в них, в один миг нарушилась совершенно посторонним вмешательством, ребёнком, сыном брата, брата, убившего жену и самого сгинувшего. Диким было – потерять всю свою семью, почти все воспоминания о ней (чёрные пакеты и мокрый песок вместо яблочных пирожков и смеха), попасть к совершенно незнакомому человеку в совершенно безрадостное захолустье и понять, что это ещё большое везение.
Они вели себя именно так, потому что Лотта была сестрой Виктора, а он – сыном Линды. Вот и всё объяснение. Они вели себя именно так, потому что для них это было естественно. Он нащупывал для себя наиболее нетравмирующий способ существования, а Лотта давно уже его нашла, и постепенно он понял, что нащупывать ничего и не нужно – вот же оно, на блюдечке, радуйся, что упал именно в этот стакан именно с этой водой. Водой, не растворяющей шипучие таблетки.
Лотта не готовила для него и не стирала его постельное бельё. Лотта не спрашивала, когда у него день рождения, не отмечала Рождество или Новый год, не покупала ему одежду, не заботилась о его образовании или воспитании, не интересовалась его здоровьем или настроением. Он должен был заниматься собой сам, и постепенно он научился с этим справляться. И если Линда, наблюдая за их домом, волновалась за него (а ему было приятно иногда так думать), то со временем она могла успокоиться.
Он тайком таскал из холодильника то одно, то другое, в основном стараясь сделать это так, чтобы не было заметно (никогда не брал последний кусок, например, а если это было готовое блюдо – брал не больше нескольких ложек, а образовавшееся пустое место заполнял пищей с краёв, закрывая дыру на тарелке, словно ничего и не произошло). Но Лотта дурой не была и понимала, что парень давно бы помер с голоду, если бы ничего не ел, как это выглядело со стороны. Поэтому она готовила больше, чем на себя одну, и лишь посмеивалась, когда видела, что объёмы еды в холодильнике всё-таки уменьшаются.
Время шло. Шипучка всё не растворялась. Накипь стала выглядеть привычной. Дым стал лишь частью декораций. Полумрак превратился в уютную атмосферу безопасного кокона. Они по-прежнему почти не разговаривали. «Вынеси мусор». «Принеси синюю подушку». «Вымой посуду». «Приберись». «Проветри эту вонь». «Хватит маячить перед глазами». Но теперь всё это было чем-то само собой разумеющимся.
Он привык к ней и к их молчаливому сосуществованию. Он даже был ей благодарен за то, что она не вела с ним воспитательных бесед, не говорила о Викторе и о том, что он сделал, не говорила о его будущем или о том, каким хорошим человеком ему надо стать. Она не била его, не орала, позволяла читать всё, что он постепенно смог найти в её доме (книжные сокровища были запрятаны в старые коробки, пылившиеся в кладовке), даже то, что валялось на затхлом чердаке (а это, на минуточку, были самые похабные книжонки, которые только можно было представить; Виктор за такое оторвал бы руки), пусть где-то не хватало больше половины страниц, ему нравилось всё. Книги напоминали ему о Софии. Ему нравились любые истории, и почти ко всем он придумывал продолжение. Сестра наверняка с удовольствием послушала бы его выдумки, его новых персонажей и необычные повороты сюжета. И хотя он чувствовал, что воображения ему недостаёт, он хотел бы связать с книгами свою жизнь. София бы его поддержала, но её жизнь не успела связаться ни с чем.