Лотта померла сама. Цирроз печени. Рак лёгких. Загнанное литрами кофе сердце. Бог знает что ещё. Она всё ещё сжимала в серых пальцах пульт от привычно бормочущего телевизора, но взгляд её, обычно с интересом следивший за экраном, на этот раз не выражал абсолютно ничего. На столике стоял остывший кофе. Пачка сигарет была наполовину пуста. Шерстяной платок сполз с плеч Лотты, открыв взору бесноватую сорочку, сейчас выглядевшую такой же серой и блёклой, как и всё вокруг. В уголке губ Лотты запеклась слюна.
Смерть, полная вдохновения.
Глава 49. Обыск
Обыск опять ничего не дал. После случая с Хеленой Отто снова изучил каждый сантиметр. Ничего не найдя и понимая, что это похоже на начало помешательства, снял все розетки, выключатели, плинтуса, даже разобрал компьютерную мышь, которая лежала теперь, разнузданная, рядом с таким же вывороченным телефоном. Ничего. Ничего, похожего на «жучок». Или на камеру. Если Абсорбент и следил за ним, прослушивал его или смотрел на мониторчики где-нибудь у себя в затхлом подвале, или и то и другое, Отто всё равно не смог этого обнаружить. И ничего не мог с этим сделать.
Так, стоп. Арендодатель. Он наверняка знает, когда Отто дома, а когда нет. Конечно же, знает, где он живёт. Да и номер телефона у него есть. Есть же? Отто не помнил. Мог ли он подложить Отто в пальто «жучок»? Или камеру? Мог ли он побывать в его квартире, пока он выходил в полицию или в магазин?
Ключи у него есть.
А ещё это мог сделать Хендрик Пярн, уж у него-то ресурсов и возможностей для такого навалом. Может, он видел, как Отто стоял перед полицейским зданием и решил подстраховаться. Может, он сделал это с самого начала, и всё это время водил всех за нос.
Стоп. Не так быстро. Он же ничего так и не нашёл. Но всё же…
После тех трёх смс Абсорбент не выходил на связь. Видимо, затаился после Маркуса. Отто собрал компьютерную мышь, проверил, работает ли – зашёл в чат и прокрутил его прорезиненным колёсиком, – понял, что хочет только одного: выпить.
Взгляд его упал на коробку. Коробка стояла на шкафу и умоляла открыть её. Он врал сам себе. Были у него деньги. Конечно, были. В этой коробке. Те самые, которые он поклялся не тратить ни при каких обстоятельствах. И он не тратил, экономил. И он бы, может быть, протянул так ещё, протянул до аванса за рукопись, если бы не Абсорбент. Он истощил его. После обеда в Русском театре Отто отчаянно хотел снова поесть нормальной еды. Купить новых туалетных принадлежностей. Да хоть в, мать его, кино сходить, чтобы разгрузить голову. Но больше всего он хотел выпить. Отто покачал головой. Снова посмотрел на коробку. Подумал, что выбрать. Понял, что выбора у него нет. Он не мог их тратить. Коробка была священной.
Поэтому Отто снова залез в отложенные на оплату аренды запасы, окончательно поставив на них крест, часть из них прихватил с собой в продуктовый и через полчаса уже разогревал в микроволновке пиццу. Ещё через десять минут пил свежезаваренный кофе со сливками, закусывая его шоколадом. Он чувствовал себя человеком. Давно пора было это сделать. Отто принял душ, прибрался в разгромленной обыском квартире. Нет, ещё рано сдаваться. Ещё рано. Он ещё в игре, и всё ещё может выиграть. Отто достал из морозилки большую запотевшую бутылку, в которой мирно ждала своего часа водка. Вытер ладонью холодную испарину со стекла. Открутил крышку. Он бы обошёлся без этого, если бы не Абсорбент. Но это хотя бы поможет заснуть и не видеть снов.
Последние два дня Отто провёл как в бреду. Ему снились сообщения. Какие-то он печатал и отправлял, какие-то стирал, какие-то так и не осмелился написать. Проснувшись посреди ночи в холодном поту, Отто не соображал, что было реальностью, а что сном, и ему приходилось включать компьютер и перечитывать переписку, чтобы понять это. Только после этого он мог снова лечь в постель, но, когда он проваливался в беспокойный сон, всё повторялось. Он снова включал компьютер, снова перечитывал беседу. Но вскоре уже и это не помогало. Отто начало казаться, что все сообщения были написаны в реальности, просто удалены из чата и потому он не видит их в переписке. «Он сводит меня с ума, – думал Отто. – Наверное, это и было его настоящей целью. Нельзя поддаваться. Нельзя, нельзя. Подыгрывать – да. Соглашаться – да. Но не поддаваться». Он должен выстоять.
И он выстоит.
Глава 50. Лотта
Лотта не была старой девой, хотя и не предпринимала никаких попыток опровергнуть это устоявшееся мнение. Может, она была старой алкоголичкой, старой курильщицей и старой ополоумевшей каргой, хотя в её возрасте таковой быть всё-таки ещё рановато, но старой девой она точно не была – спасибо Виктору.
Не была она и красавицей – но уродиной её точно нельзя было назвать. Впрочем, похоже, Виктору было всё равно. Лишь бы дать выход своей необузданной энергии и желанию обладать. Когда он насиловал её, прижимая её голову к кухонной столешнице, упираясь ладонями в её щёки, так что они расплющивались, как тесто, в голове у неё было только – как же так, он ведь мой младший брат, этот ублюдок младше меня почти на шесть лет, это не должно происходить. Но это происходило, потому что Виктор был в полтора раза крупнее Лотты и с детства взращивал в себе силу. Взрастил достаточно для того, чтобы она не смогла сопротивляться, будь он хоть на десять лет младше. Закончив, Виктор вытирал с губ слюну и заваливался, утоливши свой голод, на диван в гостиной, бросив её помертвевшее тело на кухне. Лотта знала – их с Виктором отец, дикая горилла, безусловно, служившая Виктору идеалом и образцом для подражания, не поверит ей и всегда будет на стороне сына. Год назад мать Лотты сбила машина, и с тех пор она осталась единственным женским персонажем истории семьи Гросс. Лотта откладывала деньги, чтобы снять себе любое мало-мальски сносное жильё, но отец находил заначки, где бы она их ни прятала, и она лишалась не только денег, но и последнего самоуважения, когда он таскал её за волосы, шипя ей в ухо, какая она неблагодарная тварь. Виктор, видя, что всё у них в доме идёт как надо, смело подливал масла в огонь на их старой кухне. Через пять лет Лотту, увидевшую в магазине такую же клеёнку, как ту, что раз от раза елозила под её лицом, вырвет прямо на только что вымытый магазинный пол.
После первого раза Лотта всю ночь не спала, пытаясь убедить себя, что это какая-то ужасная, дикая ошибка, всё никак не могла поверить в случившееся, не могла понять, что ей с этим делать. После второго раза Лотта снова всю ночь не спала, корчась от боли и прикидывая, сколько рёбер у неё сломано, а сколько – просто искалечено (сломано не было ни одного, но два обзавелись трещинами) после того, как Виктор нашёл её заявление, которое она собиралась отнести в милицию. Виктор пообещал убить её, если она ещё только подумает о чём-то подобном, и она ему вполне поверила. После третьего раза измученная Лотта спала как ребёнок.
Пару раз Лотта пыталась сопротивляться, пыталась изо всех сил, но становилось только хуже. Сопротивление было бесполезно. Чёрные бесы, фонтаном бьющие из Виктора, сокрушали всё вокруг. Он оттачивал на ней своё мастерство, а она натачивала ночами ножи, чтобы в один прекрасный день выхватить один из подставки и с наслаждением вонзить ему прямо в горло. Лотта решила – если через два месяца всё будет продолжаться, если она так и не сможет сбежать из дома, она без сомнений и без сожалений проткнёт его омерзительную рожу с обслюнявленными губами, пусть даже и сядет за это в тюрьму. Но этого так и не случилось. Лотта забеременела через пять недель, и отец обозвал её гнилой шлюхой и заставил сделать аборт. Лотта и сама бы его сделала – носить ребёнка своего брата-насильника она не собиралась. Позже Лотта узнала, что это был единственный ребёнок, которого она могла бы выносить. Виктор лишил её даже этого. Где-то в уголке сознания Лотты жила мечта о нормальной семье и прекрасных детях, бегающих по лужайке, но Виктор отобрал её навсегда. Больше никаких детей.
Отца всё это не то чтобы испугало, но он поспешил всё замять и сам отослал её из дома, даже вернув последнюю украденную заначку. На прощание сказал, что его дом – не место для шлюх, что они с Виктором больше не желают её видеть, что она его разочаровала и чтобы она катилась на все четыре стороны. Лотта ничего этого не услышала. Она слышала только слова врача, скрип клеёнки и скрежет точильного бруска. Когда подошёл автобус, она на автомате зашла в него, даже не осознавая, что входит в новую жизнь и что теперь всё закончится. Ей было уже всё равно.
Сломав Лотту, жизнь решила всё-таки смилостивиться над ней. Лотта оказалась на краю судьбы, в заброшенном и затхлом городишке, чем он её и привлёк, и стала работать так, как могла, – можно было назвать её и горничной, и кухаркой, и уборщицей, и прислугой, но дама, эта прекрасная пожилая леди, жившая в доме только потому, что он передавался в её семье из поколения в поколение и у неё рука не поднялась его продать, когда он ещё чего-то стоил, и переехать в нормальное место, так вот эта очаровательная женщина на склоне лет называла её только душенькой или голубушкой. Она не знала истории Лотты, но старалась, чтобы ей было у неё хорошо. И им было хорошо. Лотта успокоилась и почти не думала о прошлом. О будущем тоже. А потом старушка умерла, завещав Лотте уже слегка покосившийся, но ставший таким родным дом, чем сделала её самым счастливым человеком на земле.
Виктор не знал, где она живёт. Отец тоже. Если они и пытались её отыскать, то не преуспели в этом. Годы тянулись спокойно и тихо. Постепенно Лотта стала всё реже выходить из дома. Постепенно делать это ей становилось всё труднее. Казалось бы, чего тут трудного – выйти из дома. Легче лёгкого. Но ещё легче было – не выходить. Лотта понимала, что умерла ещё до того, как села в тот спасительный автобус, увёзший её из прошлого. Но признать это как факт – значит, признать победу Виктора. Этого она вынести не смогла бы. Лотта ни с кем не общалась, начала курить, потом и пить, а дальше на пути саморазрушения и деградации значились бесконечные ток-шоу и всё реже меняемое постельное бельё. Лотта испытывала отвращение к самой себе, понимала, что сдалась, пошла по самому лёгкому пути, и всё равно ничего не меняла. От этого отвращение становилось только сильнее. Впрочем, не сильнее, чем к Виктору или отцу. Единственное, чем Лотта могла гордиться, – это тем, что она почти перестала вспоминать их. Их и все те эпизоды, которые привели её в этот затуманенный сигаретным дымом ветхий дом. Она смогла побороть в себе хотя бы это. А может, её мозг просто атрофировался.