Лотта ставила на стол его тарелку (свою она, стуча ложкой или вилкой, опустошала перед телевизором). Лотта приносила ему старые книжки, собранные с местной барахолки, никому, кроме него, не нужные. Удивляясь самой себе, Лотта даже покупала шоколадные яйца. И неважно, что в уценке, неважно, что просроченные, – не настоящие же. Важно, что она от себя такого не ожидала.
Именно в доме Лотты сформировалась его душа – новая, взамен той, что он потерял тем вечером в комнате Линды и ночью на озере.
Находясь в её доме, он словно погрузился в анабиоз. Плотный кокон, не дающий психопатичным, склонным к насилию генам Виктора вырваться наружу. Она хотела бы, чтобы это вообще никогда не произошло. Парень оказался спокойным, тихим и с виду приличным, не доставлял никаких хлопот, не мешал и делал всё, что она говорила. Что именно случилось той ночью, она никогда не спрашивала, но было понятно, что даром это для ребёнка не прошло. Ни для какого – тем более для сына Виктора, носящего его гордую фамилию. Лотта хотела бы, чтобы парень был нормальным и жизнь у него прошла хорошо, хотела бы, чтобы хоть кто-то из семьи Гросс не утонул в горькой и вязкой тьме. Катализатором в будущем могло стать что угодно. Разрыв с девушкой. Полёт в самолёте. Авария. Слишком реалистичный кровавый фильм по телевизору. Господи, да что угодно.
Но ведь могло и не стать. Могло быть так, что он проживёт совершенно обычную, спокойную жизнь, не обременённую изнасилованиями и убийствами? Лотта верила, что могло. Хотела бы, чтобы это было возможным. Хотела бы подождать ещё немного, чтобы он миновал тот возраст, в котором Виктор начал насиловать близкого ему человека (хотя можно было и не ждать, они с Виктором разительно отличались уже сейчас, но Лотта всё время думала о генах и хотела удостовериться, что разительных перемен не произойдёт). А потом она бы помогла ему. Конечно, ей уже поздно становиться ему матерью, но тёткой она могла бы стать неплохой. Это долгое время, проведённое с ним вместе, каким-то непостижимым образом затянуло её раны, хотя она это никак не показывала. Она хотела бы, чтобы они стали друзьями, и чувствовала, что они уже ими становятся. Очень медленно, что неудивительно, учитывая её поведение, но всё-таки это не было чем-то невозможным. Она бы вывела его в люди, проследила бы, чтобы он стал нормальным, чтобы всегда был нормальным, она бы помогла ему. Она знала, что делать. Знала, что сказать, о чём поговорить. Знала, что они справятся, поверила в это, пусть далеко не сразу, только под конец, а всё же поверила. И это – вот это вот – и было важно.
Но этого оказалось недостаточно, потому что Лотта умерла.
Глава 51. Ищейка
Ищейка шла за ищейкой.
После размышлений о прослушке и камерах, сдобренных кристально чистым напитком из морозилки и становящихся всё более навязчивыми, Отто принял решение действовать. План был прост, и, вероятно, глуп (если его предположения не оправдаются) или опасен (если оправдаются). Но ему нужно было делать хоть что-то.
Отто выследил Хендрика после его работы. Полицейское здание на улице Тёэстузе тот покинул поздно, очевидно, из-за никак не продвигающегося дела Абсорбента, но Отто был терпелив. Он должен был знать. Он проследил Пярна до самого его дома, оказавшегося на улице Лембиту, и тот ничего не заметил. Отто с удовлетворением отметил, что у него, оказывается, есть ещё и талант ведения слежки. Почему он никогда об этом не знал?
Отто поспал пару часов, а потом вернулся к дому Хендрика Пярна и засел в расположенной неподалёку круглосуточной кафешке, выхлёбывая один стакан дешёвого, но вполне приемлемого кофе за другим. План Отто был прост, нужно было лишь дождаться появления Пярна. И позвонить по определённому номеру. Но когда полседьмого утра Хендрик появился, появилось и непреодолимое желание разузнать побольше. Поиграть в новую игру. Поэтому Отто убрал телефон в карман и снова последовал за Пярном. Это отвлекало от мрачных мыслей и немного щекотало нервы. Это делало Отто снова живым. Хотя он и не предполагал такого эффекта от своей затеи.
Отто понятия не имел, куда направлялся в такую воскресную рань Пярн, но точно не на работу. Вскоре оба они оказались на остановке Торнимяэ. Когда Хендрик вскочил в подошедший второй автобус, в голову Отто закрались неприятные подозрения, однако он последовал за ним. И лишь когда Пярн вышел на остановке «D-терминал», Отто начал жалеть о своей затее. Но отступить было бы глупо. Отступить значило бы очередное поражение. Отто поражений хватало и без этого.
Хендрик направился в здание паромного терминала, и Отто как бы невзначай последовал за ним, прикидывая, сколько у него с собой денег. Музыкального слуха у Отто не было, но обычного оказалось достаточно для того, чтобы расслышать, какой и куда именно Пярн покупает билет. Денег в кошельке Отто тоже оказалось достаточно – чтобы скрепя сердце купить один палубный билет на тот же паром и на то же время. Посадка начиналась через пятнадцать минут.
Держа Хендрика в поле зрения, Отто поднялся, прошёл через турникеты, приложив карточку-билет к считывающему устройству, прошагал по посадочному коридору и зашёл на паром. Бело-зелёный «Мегастар». «Что ж, – подумал Отто, – раз уж ввязался в очередную игру, играй до конца. Не зацикливайся на деньгах. Играй со всеми требуемыми затратами. В том числе с такими, как билет на паром Таллинн – Хельсинки». Потому что именно туда направлялся Хендрик Пярн. И это было интересно.
Поездка длилась два часа, но Пярн не пошёл занимать место и не пошёл в кафе. Он направился на палубу. А Отто направился за ним. Пока паром не отчалил, на палубе царило безветрие. Осеннее солнце одаривало корабль и пассажиров холодным утренним светом.
Отто не предполагал, что ждёт его дальше, что будет делать Хендрик Пярн и что будет делать он, Отто (последнее зависело от первого), поэтому купил билет только в один конец. А вдруг он задержится до завтра? Уж какое-нибудь круглосуточное заведение в финской столице точно найдётся, а не спать Отто мог довольно долго. Особенно если этого требовало дело. Дело, в которое он ввязался под влиянием минутного порыва и которое могло завести его очень далеко. Или не привести никуда. Очень скоро он это выяснит.
Паром медленно отплывал от причала. Отто посмотрел вниз, на пенящиеся волны, нехотя подталкиваемые корпусом корабля. Потом посмотрел на Пярна метрах в десяти от него. Сжал в кармане телефон. Подумал – пора. Если что, здесь есть свидетели. Уже хотел достать телефон, но почувствовал вибрацию входящего сообщения. Вздрогнул, пристально посмотрел на Хендрика. Паром неспешно разворачивался. Так же неспешно пришло второе сообщение. Отто не глядя достал телефон, сжимая его замёрзшей рукой и не желая смотреть на экран. Но когда пришло третье сообщение, у Отто не осталось выбора.
Что тебе понадобилось в Хельсинки?
Лучше держись подальше от полиции. Для твоего же блага.
И прекрати вынюхивать.
Отто было страшно. От сообщений. Но другой страх, страх, с которым он заходил в автобус, покупал билет, стоял в очереди, поднимался по трапу, следя взглядом за Хендриком и чувствуя холодок, царапающий позвоночник, страх, с которым он кутался в шарф, закрывающий пол-лица, и играл в шпиона, надеясь, что делает это незаметно, – этот страх исчез. Отто уже узнал то, что ему было нужно.
Всё это время Хендрик Пярн стоял на палубе, обеими ладонями обхватив поручень ограждения и устремив равнодушный взгляд на воду. Он никак не мог писать эти сообщения.
Он не был Абсорбентом.
Глава 52. Конверт
Конверт был большим, жёлтым и в точности таким, как показывали в детективных сериалах. Последнюю неделю он смотрел телевизор практически без перерыва, как и Лотта. Особенно ему нравились истории про расследования. Истории, где виноватый получает по заслугам.
Именно благодаря конверту он всё ещё находился здесь, а не где-нибудь ещё. Лотта, эта безнадёжная серая пьяница, к которой он так привык и которая бросила его, как и все остальные, отчалив в лучший мир без каких-либо предупреждений, всё-таки смогла его удивить. Ненависть, вновь вспыхнувшая после её смерти (теперь уже бесполезная – кому нужна ненависть, когда её объект перестал существовать?), подсознательно расцененной им как предательство, плавно перетекла в смирение, благодарность и тихую, щемящую грусть потери. Она кардинально отличалась от той, что он испытывал после смерти Софии, ещё больше – от той, что накрыла его с убийством Линды, но она всё же уживалась в нём, добавляя трещин в его и без того испещрённую ими душу.
Лотта завещала ему дом. Ему, бессловесной и почти бесполезной обузе, постоянно напоминавшей ей о брате и разрушающей её благословенное одиночество. Конверт он нашёл в ящике тумбочки, после того как опустошил все имеющиеся на кухне запасы спиртного (к счастью для него, они подходили к концу), хорошенько проблевался, докурил полупустую пачку Лотты, беспристанно заходясь кашлем, пробежался по дому, разбрасывая попадающиеся на пути вещи, нарушая беспрекословный порядок Лотты, раздвинул все занавески, открыл все окна, включил новостной канал, который Лотта категорически игнорировала. Сделал всё, что нельзя было, и понял, что всё это бессмысленно, не нужно ему, что он вовсе не был лишён чего-то интересного. Просто не понимал этого.
Он не считал, сколько часов провёл с Лоттой, прежде чем окончательно признать, что она мертва. Сколько дней. Но когда по телевизору в очередном триллере с усердием стали изучать разложившийся труп, он испугался. Испугался, что Лотта тоже станет такой, если он продолжит игнорировать простой, окончательный – тут и апелляция не поможет – и острый факт. Острый настолько, что им можно было бы перерезать горло. Смотря на Лотту, накрытую одеялом, он думал, что был бы не против этого.
Он оделся и вышел на улицу. Единственным человеком в городе, с которым Лотта хоть как-то ладила – перекидывалась словом-другим, – была пышная и на удивление весёлая в контраст окружающему миру тётка, продающая овощи. Он даже не мог вспомнить, как её зовут, но она помнила Лотту и помнила его. Этого оказалось достаточно, чтобы он пришёл именно к ней. Всё равно больше ему некуда было идти.