Они приехали и забрали Лотту, и без неё тишина, которая царила в доме, из затянувшейся в преддверии чего-то нового и яркого паузы музыкального произведения превратилась в безжизненный и беззвучный штиль. Они поговорили с ним, но не долго. Изучили конверт. Кому-то позвонили, кого-то вызвали. Сходили к нему на работу. Возможно, это тоже сыграло важную роль – то, что он теперь был способен себя обеспечивать. Хотя на работу он устраивался ради Лотты, а не ради себя.
А потом всё закончилось. Он остался самостоятельной и одинокой единицей общества – с официальной работой и официально своим домом. Как шестерёнка с бракованным зубчиком, он не вписывался в общий механизм. Но у него не было выбора. В первые же свободные от работы выходные он перевернул весь дом вверх дном, собирая вещи Лотты. Любую мелочь, что могла хранить её присутствие. Сложил всё в обувную коробку, застелив её дно бесноватой розовой сорочкой. Он переодел Лотту, прежде чем звать тех, кто навсегда заберёт её. Оставил себе яркую частицу образа. Вслед за сорочкой отправилась расчёска с застрявшими между зубчиками волосами. Зубная щётка. Стакан, из которого Лотта постоянно пила виски и который ни разу не мыла. Очки. Несколько окурков, которые он завернул в фольгу. Если бы у Лотты были вставные челюсти, он бы, наверное, положил в коробку и их. В какое-то мгновение он замер, подумав – а не сошёл ли он с ума?
Но от Софии и Линды у него не осталось ничего. Совсем. Он должен был оставить хоть что-то от Лотты. Поэтому он закрыл коробку и убрал её в кладовку, борясь с желанием поднять крышку и проверить, всё ли на месте, не исчезло ли что-то, пока он нёс картонное хранилище Лотты от гостиной до кладовой. Остальные её вещи – уличную одежду и крупные предметы – он пока оставил на своих местах. Потом от них, вероятно, придётся избавиться. Хотя кто может запретить ему их хранить?
Он сделал уборку и огляделся. Тишина прокралась в желудок и стала царапаться, сначала осторожно, потом всё настойчивее. Он включил телевизор. Подумал, не убрать ли в коробку ещё и пульт. Подумал, не убрать ли туда деньги, которые он заработал для Лотты и которые так и не успел ей отдать. Они всё равно принадлежат ей. Не убрал. Не смог заставить себя пойти, открыть крышку и снова увидеть её волосы. Включил её любимое и ненавистное ток-шоу. Телевизор забормотал в привычной тональности, но это не помогло. Он задёрнул шторы. Напустил сигаретного дыма. Сел на ступеньки лестницы, глядя на знакомый отсвет на стене и витающий в полутьме туман, рассеивающийся слишком быстро, – Лотта курила постоянно, выдувая новые порции дыма, он же лишь оставил сигарету дымиться в пепельнице; не оживляемая Лоттиными лёгкими, она дымилась недоверчиво, в полсилы, разочарованно. Он воссоздал обстановку, но не атмосферу. Атмосферу задавала Лотта. Без неё дом был мёртв – по-настоящему. Он прижался носом к коленям и обхватил голову руками. Если бы Виктор не лишил его способности плакать, ему было бы легче. Лотта заслуживала слёз. Он не мог дать ей даже этого.
Когда он поднял голову, сигаретный дым уже выветрился, а ток-шоу закончилось, сменившись чем-то, к чему он даже не стал прислушиваться. На кухне в самом нижнем ящике он нашёл спрятанную Лоттой упаковку из-под шоколадных яиц. Эти не были просроченными, но были бракованными. Внутри не было капсул с игрушками. Он выяснил это, получив три из четырёх яиц с начала месяца. Теперь перед ним в упаковке одиноко лежало последнее, которое Лотта оставить ему не успела. Полое внутри, но с вкусным шоколадом. Он протянул руку.
Яйцо удобно поместилось в его ладони, уже не детской, но так никогда и не станущей ладонью пианиста, о чём мечтала его мать. Он с нежностью посмотрел на яйцо, подумал о Лотте, об их молчаливом союзе, обо всём, что с ним произошло. С силой сжал руку, и хрупкий шоколад с резким хрустом смялся под его пальцами. Яйцо крошилось в его кулаке, пока он стоял, смотря в окно и не видя там ничего нового, с остервенением сдавливая кулак, представляя, как шоколад разламывается, измельчается, превращается в пыль.
Представляя, как в пыль превращается он сам.
Глава 53. Недалеко
«Недалеко же», – убеждала его сестра, когда выходила замуж за крепко сбитого румяного финна и переезжала в Хельсинки. «Два часа на пароме – делов-то», – говорила она. Но Хендрик был недоволен не расстоянием и не переездом. Хендрик был недоволен румяным финном, к которому в общем-то никаких претензий не было (хотя он очень старался их найти, чтобы предъявить своей любимой сестрице и уберечь её от необдуманного поступка). Недовольство это оказалось взаимным, и Пярн почти перестал бывать у сестры. Но ни один недовольный розовощёкий финн в мире не заставил бы его пропустить рождение племянника. Хендрик узнал новости вчера вечером, и сегодня сорвался на утренний паром, надеясь успеть к торжественному событию. В конце концов, он мог позволить себе небольшую передышку почти что по семейным обстоятельствам. Если за то время, что он отсутствует, Абсорбент убьёт ещё кого-нибудь, Хендрик, конечно, будет считать себя виновным не меньше, чем самого Абсорбента, но правда была в том, что ничего не изменилось бы, проведи он этот день на работе или на улицах Таллинна. Совершенно ничего. Так говорил очень тихий и успокаивающий голосок в голове Пярна, и говорил он сестринским тембром. Она заслуживает того, чтобы ей уделили хотя бы день. Хендрик, зная, что вечером он должен вернуться домой, а завтра – на работу, сразу купил дневной билет, туда и обратно. Это было выгодно и удобно. Обратно он собирался в десять вечера.
Отто же по поводу обратного билета ещё раздумывал. Всю поездку он оглядывался в поисках подозрительных личностей, но никто подозрительным не выглядел, табличку «Абсорбент» в руках, как встречающие в аэропорту, не держал и сообщений ему не присылал. Наверное, он отправил их с берега. Чтобы Отто нервничал всю поездку.
Абсолютно потеряв интерес к Хендрику Пярну, Отто покинул паром и вышел из Западного терминала 2 почти в апатии. Решил пройтись, размять ноги, раз уж его занесло в Хельсинки, но решил почти машинально, сконцентрировавшись в основном на разочаровании. И, наверное, всё же на облегчении. Всё-таки Хендрик был тем, за кого себя выдавал, и ловил Абсорбента. Действительно делал свою работу, а не скрывался маньяком под маской законослужителя. Хендрика можно было вычеркнуть из оттовского личного списка подозреваемых.
Отто шёл по дороге от терминала, намереваясь зайти в ближайшее подходящее для посещения место – многоэтажный финский магазин (вроде бы электроники), большим плюсом которого было наличие на крыше бесплатной смотровой площадки, с которой открывался вид на столицу. Там же стоял истребитель, но Отто он был не интересен. Ещё менее интересен Отто был жуткого вида огромный восьмиметровый ссущий мальчик розового цвета – скульптура рядом с магазином, очевидно, считающаяся финнами их национальным достоянием. У Отто на такие скульптуры-фонтаны реакцией было лишь праведное гневное разочарование в современном искусстве.
Постояв немного на пустынной утром смотровой площадке и попытавшись собраться с мыслями (но так и не преуспев в этом), Отто решил, что пора домой. И когда он вышел на улицу, он наконец увидел то, что видеть ему совсем не следовало. Кое-что похуже отвратительной восьмиметровой скульптуры. Гораздо хуже. Рядом с ней стоял пиллар. Большая рекламная тумба с большими цветными постерами. Только сейчас, повернувшись лицом в сторону терминала, Отто увидел, что именно рекламировалось на этом кричащем, гротескно ярком постере. Такая же кричащая, гротескно разрекламированная книга.
Новая книга Огрызка.
Отто стоял, не в силах оторвать взгляда от постера. Оформление книги в финской версии было ещё лучше, чем в эстонской. Имя автора напечатано ещё более красивым шрифтом. Реклама привлекала внимание. Отто пытался разобраться, что он чувствует, смотря на эту переводную (заслужившую перевод!) рекламируемую (заслужившую красивый пиллар!) книгу, но разобраться так и не смог, зациклившись на надписи под книгой. Вернее, надписи было две – «Новинка!», что Отто и так знал, но ещё и дополнение: «И уже ХИТ продаж!».
Ни одна книга его, Отто, не переводилась на финский язык. Не становилась в Финляндии хитом продаж. Не сверкала на красивых постерах. Почему?
Ты прекрасно знаешь, почему,
бегущей строкой высветилось у него в голове, но Отто лишь отмахнулся от собственных мыслей, а заодно почувствовал, как выпитые ранним утром в кофейне около дома Пярна стаканы с коричневатой жидкостью просятся на волю. Усилием воли подавил тошноту и сосредоточился на постере, рекламирующем новую книгу Огрызка. Мимо прошли эстонские туристы, расхваливающие друг другу достопримечательности, которые они успели посмотреть. Отто не интересовали красоты Хельсинки. У него совершенно испортилось настроение, и причиной тому распиаренная книга Огрызка послужила даже больше, чем сообщения от Абсорбента и оказавшийся пустышкой Хендрик Пярн. Ближайший рейс обратно в Таллинн оказался через час. Отто купил билет, ругая себя за неоправдавшуюся расточительность, хотя его вины в этом не было.
И пока он шёл назад к терминалу, покупал билет, садился на паром, плыл на нём в Таллинн, в душе его медленно, но необратимо верно созревала решимость снова совершить ошибку. Абсорбент поймал его в капкан. Огрызок поймал его в капкан. Сам Отто поймал себя. Но его это уже не волновало. К моменту, когда Отто сошёл на эстонский берег, его волновало только одно: продолжение большой игры.
Глава 54. Версии
Версии отличались друг от друга мотивом, трактовками способа убийства и прогнозами времени поимки Абсорбента. Комментарии полыхали огнём. Они могли обсуждать Абсорбента где угодно, на любом сайте, освещавшем эту тему (не забывая цитировать Саара), но большинство собиралось всё-таки здесь. В обители информации. Колыбели беспокойства. Источнике кровавых подробностей. Каждый находил на сайте что-то своё. Кто-то даже знакомился – на глазах Арво образовались две интернетные парочки, насколько он мог судить по тому, что читал. По этому же он мог судить о контингенте посетителей. В целом он интересовал его гораздо меньше, чем их количество, но всё равно не радовал. Две трети читателей оставались читателями, безмолвными, преданными (теперь – когда Арво первым предупредил их об опасности), может быть, даже скучными. Последняя треть упражнялась в словоблудии, остроумии и дедукции в комментариях. Арво любил читать комментарии. Даже если там не было ничего интересного, ничего достойного уровня, всё равно – любил. Они оживляли его статьи.