Планета_Смерти84: Полагаю, ты о символизме и антураже? Так ты это про себя называешь?
Отто машинально кивнул и выругался про себя.
Анонимный_Лосось: Да, примерно. Почему такой способ убийства? Почему именно кочерга? И зачем порошок? Это явно какие-то символы. Важные вещи, которые зацепят внимание читателя. И он захочет узнать, какую историю они скрывают.
Планета_Смерти84: Историю о том, как я решил подкинуть прессе сочную кость.
Анонимный_Лосось: Что?
Планета_Смерти84: Кочергу и порошок я приносил с собой. Решил как-то добавить театральности. Почему бы не так? Это в конечном итоге выглядело довольно устрашающе. В первый раз использовал то, что попалось на глаза, подвернулось под руку. Опробовал на Аннике, результат меня удовлетворил. Решил повторять и дальше. Достаточно символично?
Если бы Абсорбент прослушивал его квартиру, во что Отто уже почти не верил, он бы услышал отборный громкий мат. Громкий и горький. Мат разочарования.
Анонимный_Лосось: Вполне. Может быть, добавим немного информации про детство? Эти главы ещё на доработке.
Планета_Смерти84: Дорабатывай их на своё усмотрение, Отто. А мне пора.
Анонимный_Лосось: Куда?
Отто боялся, что Абсорбент напишет ещё какое-нибудь имя, боялся ещё какой-нибудь смерти, которую он не сможет предотвратить. Увидев надпись «Планета_Смерти84 печатает…», он сглотнул.
Планета_Смерти84: Не переживай. Сегодня у меня хорошее настроение. До скорого.
Это «до скорого» прозвучало хуже, чем любое имя.
Глава 57. Боль
Боль была невыносимой. Словно огромная рука накрутила на кулак все его внутренности, а потом с силой выдернула их из него. «Очень жаль, но вы держитесь», – сказали они ему. Они не понимали. Не понимали, что это – вся его жизнь.
Он прожил в этом доме сколько? Лет десять? Больше? Он уже и не помнил. За всё это время он так ничего и не поменял. Его всё устраивало. Убежище перешло к нему по наследству и служило тем же целям, что и Лотте. Всё так же темно и пыльно. Всё тот же раненый зверь, прячущийся в берлоге.
Он поработал в их городке практически везде. Был и продавцом, и уборщиком, и даже помощником в крематории; наловчился чинить светофоры, а иногда и телевизоры; мыл посуду и машины, забивал гвозди и чинил кукол. Он брался за что угодно, если у него это получалось. Постепенно в городке их становилось чище и светлее. Время шло, технологии расцветали и добрались даже до их захолустья. Пооткрывали новые кафе и магазины, подлатали убогую дорогу, построили дополнительную. Поразводили цветов, красивых белых деревянных заборчиков и причудливых изгородей, покрасили и отремонтировали дома, провозгласили вечернюю иллюминацию. У них даже стало более-менее терпимо. И всё равно многие из тех, кого он знал, уехали. Кое-кто с отъездом добился неожиданных высот, но большинство, судя по всему, загнулись. Тихо истлели. Их место было здесь.
Прошло ещё немного времени, и к ним незаметно вползли очередные изменения: пооткрывали ещё больше нового, построили несколько домов, стали устраивать еженедельные концерты на открытой сцене, ежемесячные конкурсы. Казалось, город, встав на лыжню самосовершенствования, уже не мог остановиться. Катился всё дальше и дальше, вперёд, к улучшениям. Когда он докатился до звания милого туристического городка, останавливаться уже не было смысла.
Они пришли к нему со смертельной инъекцией. Несколько секунд, и вот он уже не может дышать, не может думать, отказывается понять. Но он мог бы и догадаться. В таком милом, почти игрушечном и стремительно развивающемся городке, ни на йоту не напоминающем уже тот город, в котором он жил с Лоттой, нет места для него. Туристам нужно где-то ночевать. Симпатичный отель с демократичными ценами и гортензиями на подоконниках. Гортензии уже выращены, проблема в подоконниках. В том, что его дом занимает очень подходящее место. В том, что он слишком старый, обветшалый, кошмарно облезлый и абсолютно не вписывающийся в картинку нового ландшафта. К тому же он представляет опасность и для владельца – вот-вот обвалится и убьёт его. Он хотел сказать, что опасность представляет как раз таки владелец, лишённый этого дома, и если они его отберут, он сам обвалится, и эта потеря, а не какая-то там балка, его убьёт. Но они бы не поняли.
Дом и правда сдал за то время, что он провёл в нём без Лотты. Виной была погода, отсутствие должного ухода и возраст. И всё равно он был в ужасе, когда они объявили о сносе его убежища. Ему показалось, что вычищенный асфальт под его ногами покачнулся, словно огромный кит решил уйти у него из-под ног. Он схватился за дверной косяк. Не дал им войти.
Они всё равно пришли. Позже. Когда он уже смирился с мыслью о том, что он теряет в этой жизни всё и вся, что имеет для него значение. Что он любит. Он собрал вещи, в последний раз пошёл по городу, смотря на разноцветные витрины, блестящие вывески и зазывающие туристические штучки, но видя настоящий город, его изнанку, с которой никто никогда по-настоящему не мог сбежать. Они всё равно заодно. Раны города никогда не затянутся, его серость никогда по-настоящему не впитает все эти яркие краски. Они оба будут прикрываться внешним фасадом, не имеющим ничего общего с их сутью. Они оба смогут.
Когда шок немного прошёл, он сходил на кладбище. В последний раз повидал Лотту – безжизненный могильный камень, под которым покоились её кости. Она успела выкупить себе местечко ещё до того, как по необходимости построили крематорий. Не хотела, чтобы её сжигали. Ей казалось, это слишком бесповоротно. Он знал – если уедет, никогда уже не вернётся. Одним махом он потерял и дом, и Лотту. Окончательно. Когда он шёл обратно, мимо цветочной лавки, открывшейся на месте прогнившего бара, с вазами, расставленными на улице на всеобщее обозрение и набитыми восхитительными цветами, он притормозил. Взгляд зафиксировал на дороге что-то из настоящего города, а не из этой игрушечной коробки для туристов. Что-то, чем город давал понять: делайте что хотите, я не изменюсь. Давайте, убирайте же скорее, не портьте красивую картинку. На асфальте рядом с этим пышущим жизнерадостностью цветочным великолепием ухмылялось большое оторванное птичье крыло, окровавленное, с ниточками мяса на месте отрыва. «Определенно заодно», – подумал он, а потом его вырвало прямо на желтые гортензии.
Он увёз с собой лишь коробку с вещами Лотты и пластинку, которая в эту коробку не влезала. Начал новую жизнь, заранее зная, что обречён на провал. Менял жильё. Менял работы. Нигде не мог удержаться долго, потому что не хотел этого. Не хотел, чтобы в его жизни было что-то постоянное, чтобы не было больно терять это. Он действовал превентивно. Никаких друзей. Привязанностей. Хотя, может, именно это ему и было нужно.
Он был тих, вежлив и неприметен. Проституткам он нравился. И они нравились ему. Они не требовали эмоциональной связи и эмоциональной отдачи. Он кирпич за кирпичиком выстраивал свой новый фасад, непроницаемый и безмолвный, и постепенно ему это удавалось всё лучше. Постепенно время, городская жизнь и работа добавили его горькой щепоткой в свой безотказно действующий коктейль, взболтали хорошенько и выпустили на свободу с вколотым противоядием от прошлого.
Он не думал ни о Викторе, ни о Линде, ни о Софии, ни о Лотте. Не думал, и потому – забыл. Он вычеркнул их из своей жизни, а вместе с ними – мысли о самоубийстве, депрессии и панические атаки. Он научился ничего не чувствовать и ни к чему не стремиться – это оказалось прекрасным способом продолжать жить, не ощущая ни боли, ни горечи утрат, ни разочарований, ни радости. Он стал одним из многих. Слился с остальными. Молчаливый, с одним и тем же выражением лица, оторванный от шумной весёлой жизни, которой он иногда мимоходом становился свидетелем, но исполнительный, пунктуальный и спокойный – он внедрился в обычную жизнь. Линда могла бы им гордиться.
Он стал нормальным.
Глава 58. Философия
Философия отсутствовала, и этим Отто был недоволен. Концепция была просто убийственно смехотворной. Либо Абсорбент рассказал ему не всё, либо он просто-напросто больной ублюдок. Чёртов психопат. Не было предыстории. Не было глубинных объяснений. Не было ва-банка. Что это вообще за история? День за днём изводя его, Абсорбент многое поведал, но в то же время не поведал ничего особенного. Это стало понятно лишь под конец. Когда Отто выдохнул, успокоился после изнуряющего марафона с убийцей, балансирования на остром краю, и окинул взглядом всё, что у него теперь имелось. Для крепкой истории Отто нужны были четыре пункта.
Первый – причина убийств. Сюда же относится предыстория. Этот пункт получался недостаточно полным. Всплеск эмоций? Внезапное желание убивать? Ни с того ни с сего? Хотя это и страшно. Страшно, потому что необъяснимо и неожидаемо.
Второй – выбор жертв. Неугодное чтиво? Серьёзно? Абсорбент внушал ужас, а на деле оказался шизанутым библиофилом? Хотя, может, для книги в самый раз. Шокирование бредовым объяснением. Люди перестают читать в общественных местах, дабы не попасть под горячую руку маньяку. Вдруг ему не понравится выбранное произведение?
Третий – способ убийства. Тут совсем пресно. Такая картинка: кровь, чистящий порошок, кочерга… Просто шедевр. И всё оказалось случайностью? Просто под руку подвернулось? Только лишь для театральности? Всё это не несло никакого сакрального смысла? Не было отголоском прошлого? Отто верилось в это с трудом.
Четвёртый пункт – история детства. Тут Абсорбент тоже обошёлся парой фраз, которые при желании можно было бы развить, конечно, только знать бы куда именно.
Но что со всем этим теперь делать? И что теперь будет? Они ещё не закончили, но появилось ощущение, что дело приближается к завершению. Отто надеялся, что не к развязке. Это могло быть слишком многозначным. Отто смотрел на последнее сообщение в чате, появившееся с час назад. За этот час он уже влил в себя два стакана водки (через силу – дерьмо было редкостное, Отто не удивился бы, если бы насмерть отравился этим дешёвым суррогатом. Сучёныш Огрызок наверняка дегустирует только самые изысканные и бархатные вины. Вернее, вина. Они же могут быть бархатными на вкус? Отто уже не помнил) и полистал новости в интернете. Об Абсорбенте – ничего нового. Только друзья Маркуса устраивают поминальную службу. Отто поёжился. Воспоминание о Маркусе ему не понравилось.