Даже беглого прочтения названий оказалось достаточно, чтобы Настя поняла: ни о каком личном вкусе и речи быть не может. На полках стояли только бестселлеры или ленты, о которых много говорили или писали.
"Матрица", "Титаник", "Каллас навсегда", американские версии "Анны Карениной" и "Онегина", "Зеленая миля"…
Иными словами, Елена Щеткина-Сафронова смотрела фильмы, по поводу которых надо быть "в курсе", чтобы не показаться серой и отсталой и умело поддерживать разговор. Странно, что подобное ее стремление не распространялось на книги, ведь и среди литературных произведений много бестселлеров и предметов критических обсуждений и даже скандалов. Вероятно, в той среде, в которой она вращалась, о книгах не говорили вообще, а может быть, их и не читали вовсе. Или это была среда кинематографистов, где разговоры о новинках кино присутствуют обязательно. Или книги она увезла к Сафронову, что вполне возможно. Настя мысленно пометила еще один вопрос, который надо задать мужу убитой. Про дешевые вещи, про занятия спортом, теперь вот еще про книги.
При более внимательном осмотре полок с кассетами Настя заметила две, выбивающиеся из общего ряда: "Калланетик" и "Стройная фигура". Это уже ближе к кроссовкам и спортивному костюму, то есть либо к неизвестной посторонним людям стороне жизни Елены, либо к той, второй женщине, которая здесь жила. Настя вытащила обе кассеты, чтобы прочитать аннотации, и из картонных коробок выпали два конверта.
Тут же рядом с ней возник Герасимчук, вот уж точно - аки беркут.
- Не трогайте! Я сам. Понятые, подойдите, ближе.
Настя молча послушно сделала шаг в сторону. Следователь присел на корточки, осторожно, двумя пальцами взял один из конвертов. Не запечатан. И никаких надписей, обычный белый конверт. Из конверта Артем Андреевич извлек пять листочков плотной бумаги, на каждом из которых жирным черным фломастером было написано:
"Так мне и надо".
Во втором конверте оказались точно такие же листочки, и тоже пять, но надпись была другой:
"Я это заслужила".
В этот вечер Глафира Митрофановна гостей не ждала, Глебушка уехал на какое-то празднование, вроде он говорил, что издательство отмечает свое десятилетие, и вернуться должен был часов в девять, не раньше. Ужин готовить не велел, сказал, что там будет фуршет и вернется он не голодным. Старая Глафира подумывала, не пойти ли ей домой: квартира прибрана, ужинать Глебушка не будет, продукты для завтрашнего дня куплены, чего ей тут дожидаться? Правда, по телевизору в восемь часов должен был начаться старый фильм, который она в молодости страсть как любила, особенно артист Столяров ей нравился, а дома у нее телевизор хоть и есть, но плохонький, старенький, по нему и не видать толком ничего. И, поразмышляв немного, Глафира Митрофановна решила остаться. А чего? Посмотрит кино, вспомнит молодость, а Глебушка придет - она его чаем напоит, какой бы ни был сытый, а от хорошего чая он сроду не отказывался, особенно ежели с его любимыми плюшками с заварным кремом.
Приняв решение, она устроилась в каминной зале, как с давних еще времен привыкла именовать двадцатиметровую комнату с отделанным изразцовой плиткой камином. Здесь стоял самый большой телевизор, потому как Глебушка любит в холодное время смотреть кино, сидя в кресле подле разожженного камина. Так-то у него и в кабинете телевизор есть, и в столовой, и даже на кухне, но те все поменьше, попроще, а здесь экран огромный, все самые мелкие детальки разобрать можно.
Глафира наслаждалась фильмом, одновременно вспоминая, как впервые видела его в кинотеатре и как потом взахлеб пересказывала хозяйке своей, Земфире Эльхановне, Земе-покойнице, Глебушкиной матери, а та улыбалась тихонько, кивала и обещала в следующий выходной непременно отпустить Глашу в кино, чтобы она еще раз посмотрела понравившуюся картину. Батюшки, как же давно это было-то! Не то что сама Зема жива была, а и муж ее, профессор Богданов, и Глаше-то было лет семнадцать-восемнадцать, а теперь ей уж восемьдесят три…
Артист Столяров как раз должен был, победив всех злопыхателей и интриганов, прижать к сердцу свою возлюбленную, когда вернулся Глебушка. Своим ключом дверь открыл, звонить не стал, наверное, думал, что домработница давно домой отправилась. Да, видать, не один пришел, больно много шуму возникло в прихожей.
- Глаша, ты не ушла еще? Вот хорошо! Сделай-ка нам чаю с чем там у нас есть.
Глафира подхватилась, кнопку на пульте нажала, телевизор выключила, выскочила в прихожую. Рядом с Глебушкой стояли Катерина и Васенька. Чего это они? Вторник сегодня, не их день. Не иначе что-то случилось.
- Сейчас подам, - засуетилась она. - Глебушка, в столовую подавать или в каминную залу?
- Глафира Митрофановна, давайте как проще, - сказала Катерина. Она выглядела усталой и какой-то измученной, и Глафире, несмотря на стойкую неприязнь, стало даже жалко ее. - Мы буквально на пятнадцать минут зашли, только чайку выпьем и поедем.
- А чего ж всего на пятнадцать? - удивилась старуха. - Посидите, чайку попейте, у меня плюшки с кремом свежие. Там, на фуршете-то вашем, поди, и не накормили толком, голодные пришли. А то давайте я быстренько поесть сготовлю, а, Глебушка?
- Не надо, Глаша, - недовольно поморщился Богданов. - Чаю дай нам - и довольно.
- А что, Глеб Борисович, после таких-то переживаний и поесть не грех, - весело заявил Василий. - Баба Глаша, у вас есть что-нибудь посущественней плюшек?
- Каких таких переживаний? - насторожилась Глафира.
Вот так она и знала, что беда случилась! Не случайно они все втроем заявились.
- Да все в порядке, Глаша, не слушай его, Василий пошутил, - попытался отмахнуться Глеб Борисович, но не таков Васенька, чтобы ему рот затыкать:
- Вы представляете, баба Глаша, пока мы тусовались в клубе и поздравляли наше родное издательство, кто-то разбил два стекла в машине нашего мэтра.
- Батюшки! - ахнула Глафира Митрофановна. - Украли чего?
- Да нет, там красть нечего было. Но в такой холод как без стекол ездить? Геннадий погнал машину в сервис, стекла вставлять, а наша безотказная Кэт любезно согласилась подвезти Глеба Борисовича, а заодно и меня, безлошадного.
- Господи, да как же это, - забормотала Глафира. - Как же стекла-то побили? А Генька ваш куда смотрел?
- Геннадий отпросился у меня, - пояснил Глеб Борисович, - у его дочки скоро день рождения, и он попросил разрешения оставить машину на стоянке и пойти в магазин за подарком. Вернулся - а два стекла выбиты. Кто это сделал - неизвестно, никто ничего не видел.
- А милицию-то, милицию-то вызывали?
- Да бог с тобой, Глаша, какая милиция? - недовольно покачал головой Глеб Борисович. - Что толку от этой милиции? Что она может? Только время зря потратим. Ну что чай? Почему не несешь?
- А вот это вы напрасно, Глеб Борисович, - встрял Василий. - Я вам и тогда говорил, и сейчас повторяю: милицию надо было вызвать. Машина у вас застрахована, ущерб должны возместить, но нужна бумажка из милиции. А так за свой счет будете стекла вставлять.
- Я уже объяснял тебе, Василий: я терпеть не могу милицию, там все тупые и наглые взяточники, а не взяточники - так алкоголики, я не имею ни малейшего желания с ними связываться. Лучше я заплачу свои деньги, но сберегу время и нервы.
Глеб Борисович начал сердиться, да так явственно, что Глаша почла за благо побыстрей убраться из каминной залы в кухню, где и захлопотала, заваривая чай и нарезая хлеб для бутербродов - подкормить ненаглядного Васечку. Вот хоть и молодой он совсем, может, даже и глупый, а правильно говорит: надо было милицию вызывать, она разберется. Глафира Митрофановна была свято убеждена в том, что милицию надо вызывать вообще по любому поводу, на то она и милиция, чтобы людям волнений и беспокойства не было. А вот Глебушка милицию не жалует. А зря, между прочим. И насчет супа надо было обратиться, а уж когда стекла в машине побили - тем более. Чего ж из своего кармана платить, когда страховка есть? Зачем тогда было машину страховать, если не пользоваться?
Она молча подала чай, бутерброды и плюшки и остановилась в сторонке, послушать хотела. И пусть Глебушка считает, что побитые стекла - это ерунда, а ей сердце подсказывает, что неспроста это. Тем более суп прокис…
- Послушайте, Глеб Борисович, а вам не приходило в голову, что это была акция возмездия со стороны поборников чистоты рядов в большой литературе? - спросил Василий, усиленно двигая челюстями и пережевывая бутерброд с сырокопченой колбасой. - Вы обратили внимание, что на нашем сайте появились некие личности, упрекающие вас в том, что вы предали большую литературу и ударились в коммерческий проект, чтобы хапнуть побольше денежек?
- Впервые слышу, - презрительно отозвался Богданов. - У меня нет компьютера, ты прекрасно это знаешь, и я не имею пагубной привычки часами торчать в Интернете.
- А вы, безмолвная Катарина? - обратился он к Катерине. - Что-то вы сегодня помалкиваете, где ваша обычная разговорчивость? Вы на сайт заходите?
- Да, - коротко ответила она.
- Ну и что вы думаете о моем предположении?
- Думаю, что это полный бред.
- О! Никакой другой оценки результатов моего умственного труда я от вас и не ожидал. Все, что я говорю, вы называете бредом. Иногда, для разнообразия, полным бредом или бредятиной. Вы в самом деле уверены, что вы самая умная и знаете все лучше всех?
- Тебя интересует моя самооценка? Успокойся, она не очень высока.
Катерина говорила спокойно, но глаза ее вспыхнули недобрым огнем, и Глафире Митрофановне на какой-то момент стало по-настоящему страшно. Таких глаз, жестких и одновременно бездонных, она никогда ни у кого не видела.
- Васечка, пойдем со мной на кухню, - заворковала старуха, - помоги мне еще колбаски нарезать, она твердая такая, а у меня силы уже не те.
- Пошли, баба Глаша, - с готовностью поднялся из-за стола Василий, - насчет колбаски - это я всегда в первых рядах.