В этот раз, к счастью, не было ни ветра, валившего деревья, ни грозового неба. Теперь, когда Булстрод гниет в могиле, Брайану можно более или менее доверять. Я отвесила питомцу полновесный дружеский шлепок и изумилась, когда пес внезапно выпрыгнул из комы и облизал мне лицо. Собачья радость продлилась недолго: вскоре Брайан вновь впал в оцепенение, и если бы не ощущение влаги на щеке и вызывающий блеск крошек пудры, прилипших к черному песьему носу, я могла бы подумать, что мне все это показалось. Как гласит пословица, и у последней дворняги бывает счастливый день. Возможно, Брайан сделал для себя это открытие (или осознал, кто платит за собачий корм). Независимо от причин меня очень тронул этот жест. Может, Лэсси наконец-то вернулась домой? Вот приду от Гертруды, присяду и поделюсь с Брайаном, как прошла вечеринка. Глупая псина любит слушать про праздники. Если удастся, прихвачу для него кусок хэгиша. Держись старого союзника, сказала я себе, даже если это всего лишь недоделанная гончая.
— Можешь согреть мне сегодня постель, — сказала я, ласково потрепав собаку. Такая снисходительность приведет его в экстаз: именно этого псу недоставало, когда Рейчел не было дома. Почему бы и нет? Ночи холодные, он вполне может спать у меня в ногах. Ступни у меня всегда как лед… Брайан смотрел снизу вверх влажными глазами, страстно желая ласки. Я еще раз погладила пса, вызвав новый золотой дождь. — Подожди, — пообещала я, — ты будешь самым счастливым барбосом.
Брайан зевнул, видимо, подумав, что уже слышал это раньше. Золотые блестки его очень украшали. Выпрямившись, я вдруг с ужасом подумала, что если Брайан решит слизать пудру, то рискует серьезно отравиться. Чтобы не волноваться на этот счет, я дочиста вытерла пса влажным кухонным полотенцем, немедленно ощутив невыразимое облегчение. Возможно, читатель сочтет мой поступок антисанитарным, но мне он показался абсолютно нормальным.
В прекрасном настроении я выпорхнула в ночь, и даже водитель такси не удержался от комментария насчет моей весенней походки и блесток на лице. Наверное, это тот же шофер, который отвозил меня домой от Ванессы и Макса. Я очень надеялась, что это так. Мне импонировал образ Веселой Тусовщицы.
Я все еще наслаждалась светско-львиной стороной моей натуры, когда Гертруда, горячо одобрив мой наряд, провела меня в старую залу.
— Мне очень нравится твой шотландский берет, — начала я с намерением пуститься в рассуждения об одноименном стихотворении Бёрнса, притворяясь au fait[48], но у меня перехватило дыхание. На другом конце залы, возле французского окна, происходила буквально душераздирающая сцена между Роландом и высокой черноволосой элегантной особой, женственной до мозга костей, на лице которой было явственно написано: я хочу этого мужчину, я заполучу этого мужчину, я отправлюсь спать с этим мужчиной, причем «спать» в данном случае служит невинным эвфемизмом. Наглядная иллюстрация к языку жестов и телодвижений… Особ такой породы не останавливает наличие беременной жены и прочих пустяков. Роланд развлекал собеседницу какой-то историей, оживленно жестикулируя (хотя дама почти не оставила ему для этого места), а та, будучи как раз нужного роста для благоговейного любования кавалером снизу вверх, пожирала его большими темными глазами с выражением самого настоящего экстаза. Расскажите мышке о кошке… Черноволосая особа, можно сказать, ощетинилась кошачьими усами.
— Кто это? — прошипела я.
— Роланд, — с готовностью отозвалась Гертруда. — Вы же знакомы!
— Я не о нем, — перебила я. — Я спрашиваю о женщине! — Опомнившись, я сменила интонацию. — Ну то есть (легче, не вызывай подозрений) дама кажется мне знакомой. Кто она?
Вглядевшись, Гертруда ответила:
— Это Элинор Шоу, мой редактор. Недавно развелась, так что у вас много общего. Пойдем, я вас познакомлю…
Отпрянув, я наступила Гертруде на ногу, и, к счастью, поток смущенных извинений и мое раскаяние отвлекли подругу — видите, как полезно иногда быть неуклюжей.
— А Рут здесь? — шепнула я, выпростав ухо Гертруды из-под тартанового[49] берета.
— Нет, — ответила хозяйка. — А ты, черт бы тебя побрал, тяжелее, чем кажешься!
— Извини, — рассеянно сказала я.
— Звучит, как будто ты нарочно…
Я отвела взгляд от темных призывных очей у французского окна и заявила:
— Хочу есть!
— Скоро будем кушать. Идем же, я тебя представлю.
И подруга направилась в сторону беседующей парочки.
На долю секунды наши глаза встретились. Роланд потер нос, удивленно-шутливо приподнял брови, а я с куском льда под ложечкой юркнула в дверь, сбежала вниз по лестнице и ворвалась в кухню быстрее, чем можно было сказать «Робби», не говоря уже «Бёрнс». В кухне меня нагнала запыхавшаяся Гертруда.
Стол был накрыт не для фуршета, а для торжественного ужина — напрасно я надеялась набрать горсть вкусностей и набить ими рот, объясняя причину своего забега а-ля Себастьян Коу[50].
— Господи Боже, — удивилась Гертруда. — У тебя что, глисты?
— Ты прекрасно готовишь, а я просто умираю с голоду. — Я с диким видом оглянулась в поисках еды. Желудок кричал «нет», но необходимость отвертеться решительно заявила «да».
Гертруда немного разволновалась, но, купившись на похвалу своих кулинарных достижений, смягчилась:
— Верно, детка, я хорошо готовлю, но нет необходимости так рваться к столу. Уж что-что, а никто из моих гостей никогда не останется голодным.
— Нет, нет, конечно, — залебезила я, — но я не успела съесть ленч, нельзя же пить на пустой желудок, ну пожалуйста, дай мне перекусить!
Клянусь, убедительности и натиску моей мольбы позавидовал бы Оливер Твист.
Гертруда захлопотала, подхватила что-то с блюд и вручила мне овсяный пирог с чем-то лежащим сверху. Кажется, это была селедка, но мог быть и клубничный джем, поскольку я не в состоянии была ничего замечать.
— О-о-о, спасибо, — простонала я, жадно поглощая угощение и едва не подавившись при попытке проглотить все целиком. — Расскажи мне о… — я пыталась разыграть гамбит, удержавший бы нас в кухне навсегда, — расскажи о… э-э-э… — Оглядевшись в поисках вдохновения, я уже хотела расспросить о самой безопасной вещи на свете — сегодняшнем меню, из которого запомнила лишь хэгиш, но мысль о том, как Гертруда станет потчевать — а она станет, ох как станет — подробностями приготовления измельченных овечьих внутренностей, оказалась невыносимой даже в теперешнем моем положении, поэтому я довольно невнятно закончила: — Об Алеке!
Я проговорила это с полным ртом. Вам доводилось замечать, как прилипают к зубам твердые овсяные зерна? Ну так попробуйте, особенно когда во рту пересохло, а желудок сжимается и ходит вверх-вниз, явно не собираясь принимать проглоченную пищу.
— Да, об Алеке. Где он?
— Ну как — где, — слегка озадаченно начала Гертруда, — наверху, в килте и с аккордеоном. Давай поднимемся к гостям, сама с ним пообщаешься! Запей чем-нибудь, — Гертруда посмотрела на меня критически, — раз у тебя такое внутри. Должна признаться, выглядишь ты так, словно тебе необходимо выпить.
— Нет! — крикнула я, обдав Гертруду фонтаном крошек. — Расскажи мне побольше об Алеке и… ну… ты знаешь… — Должно быть, в моем голосе прозвучали чувственные нотки, потому что Гертруда лукаво улыбнулась.
— Боже, — сказала она, — никак не возьму в толк, что ты имеешь в виду. Тебя интересует секс с теми, кому за шестьдесят?
Я поперхнулась:
— Конечно, нет. В смысле, не рассказывай, если не хочешь. Я это, ну… в общем, да.
Все, что угодно, лишь бы остаться на кухне.
Подруга похлопала меня по плечу.
— Неужели это тебя смущает? — мягко спросила она.
— Что?
Гертруда подняла густые седые брови.
— Секс? — пискнула я сквозь недожеванный овес.
— Это ты должна мне сказать. Не понимаю, что с тобой происходит: приходишь такая красивая, тут же пачкаешься… — Гертруда смахнула несколько крошек с моей бархатной груди. — Все, пошли, пора. Смелей! Пойдем наверх и выпьем. И успокойся, никто тебя не укусит. А выглядишь ты просто роскошно.
Она зашагала по лестнице, и мне ничего не оставалось, как плестись следом.
Когда роскошно выглядишь, уныло думала я, это не значит, что так себя и чувствуешь.
Когда она открывала дверь, ведущую в залу, я спросила:
— А почему Рут не пришла?
Гертруда повернулась ко мне, уже взявшись за ручку:
— Я ее не пригласила, — просто ответила она.
— Но почему же?
— Ну не каждый же раз, — деловито сказала Гертруда.
— Но… — прошипела я и ткнула пальцем в дверную обшивку, — ты же позвала Роланда.
— Да, — озадаченно подтвердила хозяйка. — Роланд здесь.
— Слушай, а тебе это не кажется странным?
— Странным? Почему странным?
— Ну я знаю, ты — нонконформистка и все такое, но мужья обычно приходят в гости с женами. Особенно когда один из супругов ждет ребенка.
— Все правильно, — отозвалась Гертруда. — Я и Виктора не пригласила.
С этими словами подруга открыла дверь, положила большую теплую руку мне на поясницу и легким, но точным движением втолкнула в комнату.
— Алек, — позвала она. — Это Пэт. Займи ее, пожалуйста. Мне нужно сходить взглянуть, как дела на кухне.
Это был ужасный момент, я даже испугалась, что у меня случится истерика: во-первых, из-за наряда Алека — голых коленей и маленького болтающегося впереди споррана[51], который выглядел на редкость неприлично, а во-вторых, потому что полтора миллиона однопенсовых монет только что упали в урчащий желудок, который категорически отказывался их принимать.
— Алек, — сказала я, обрывая панегирик в адрес моего платья. — Виктор что, женат на Рут?
Алек поглядел на меня с открытым ртом, не закончив фразы.
— Вообще-то был женат, когда я видел его на прошлой неделе, — засмеялся он.