{394} После того, как вы всё захапали, самое время пролить слезу!» Но без малейших позывов смеха и без рези в глазах, трезвый как стеклышко, с черным псом у ноги, Матерн приходит навестить дивный город Дюссельдорф, где во время карнавала правит бело-голубая гвардия принца{395}, где шелестят денежки, благоденствует пиво и пышно пенится искусство, где до конца дней живется сладко и весело, весело, весело!
Но и у Завацких общая тенденция безрадостна. Инга вздыхает:
– Мальчик мой, ты же совсем облысел.
Они живут шикарно, аж в пяти комнатах на улице Шадова прямо над своим магазином. Йохен, особенно торжественный возле встроенного в стену средней величины аквариума, говорит теперь только на литературном немецком – чудеса, правда? От добрых старых мюльхаймских времен – «Ты помнишь, Вальтер?» – сохранилась тридцатидвухтомная энциклопедия, которую они все трое не уставали листать еще во Флистедене. «А» – аметист: «Да, это мне Йохен на годовщину свадьбы подарил». «Б» – барак: «С этого мы в Бедбурге начинали, зато потом…» «В» – Валли: «Нет-нет, Вальтер, это наша с Йохеном дочка, даже и не думай об отцовстве». «Г» – год: «Ты только представь себе, на Пасху Валли уже в школу пойдет. Как годы летят…» «Д» – Данциг: «Была тут у нас недавно встреча беженцев, но Йохен не пошел». «Е» – евреи: «Сейчас-то их все защищают». «Ё» – ёж: «Да-да, так и живем, ощетинившись на все стороны». «Ж» – жизнь: «У нас она только одна». «З» – загородный дом: «Два гектара леса, да еще пруд с утками, представляешь?» «И» – инкогнито: «Не знаю, когда он опять объявится, давно уже не был…» «Й» – йогурт: «А еще творожок с облепихой, вот и весь наш завтрак…» «К» – клавесин: «Это итальянский, в Амстердаме купили, и очень недорого». «Л» – легенда: «Да, про Золоторотика все еще судачат». «М» – материя: «Вот пощупай-ка, чувствуешь, какой матерьяльчик, и не шотландский, нашенский, поэтому у нас и дешевле, чем…» «Н» – наци: «Ладно-ладно, не надо об этом». «О» – Оскар: «Земляк ваш, играет тут в одном погребке». «П» – прислуга: «Совсем распустилась: предыдущая нам уже через две недели хамить начала». «Р» – родина: «У кого есть, а у кого уже и нету». «С» – свадьба: «Нынешняя марка в ту пору тянула пфеннигов на пятьдесят, не больше». «Т» – текстиль: «Это все Золоторотик, он нам тогда подсказал». «У» – ужин: «У нас сегодня по-простому, консервы и хлеб». «Ф» – фанатик: «Ты всегда им был, из таких никогда ничего путного не выходит». «X» – хлеб: «Теперь хоть в очереди не стоять». «Ц» – цимбалы, или на чем они там играют в этом ресторанчике? «Ч» – чиновники: «Да, они в торговой палате сперва вставляли нам палки в колеса, но после того, как Йохен туда сходил и выложил на стол письма…» «Ш» – штатский: «Да какие вы военные, кто вас, красавцев таких, возьмет?» «Щ» – щедрость: «Вот уж чего сейчас днем с огнем не сыскать». «Э» – экскурсия: «В прошлом году мы в Австрию съездили, в Бургенланд, так, развеяться». «Ю» – «Юкатан»: «Может, туда пойдем? Они недавно открылись». «Я» – «Янтарь»: «Нет, только не в "Янтарь"».
– Тогда уж лучше в «Морг». Вот куда тебе обязательно надо заглянуть. У них там эпатаж, причем какой! С ума сойти! Бесподобные наглецы! Отчаянные ребята. Фантастическое зрелище, хотя и идиотское. Во всяком случае, уж необычное – это точно. И смешное – животик надорвешь. Медицинское, так сказать. Ну конечно, не нагишом. Все только до пояса. И при этом очень торжественно. Режут прямо на твоих глазах. Может и стошнить, честное слово. Садизм, зверство, словом – жуть! По идее, должно быть запрещено. Но почему-то никто не запрещает. Мы уже столько раз там были. Чабрец жуем. Да не волнуйся, Йохен заплатит.
Вообще-то псу Плутону надо бы остаться в пятикомнатной квартире со служанкой и охранять спящую дочурку Валли, но Матерн настаивает: в гастрономический ресторан «Морг» он пойдет только вместе с Плутоном. Завацкий осторожно спрашивает:
– Может, все-таки лучше в «Юкатан»?
Но Инга хочет только в «Морг». Они отправляются втроем, не считая собаки. По Флингерской вверх, потом по Болькерской вниз. Разумеется, как и все дорогие заведения Дюссельдорфа, «Морг» расположен в Старом городе. Владелец ресторана не вполне известен. Называют то Ф. Шмуха, хозяина «Лукового погребка», то Отто Шустера, владельца «Юкатана». Киношный Маттнер, который со своим «Горшочком» и своей «Дачей», что прежде называлась просто «Тройкой», нынче вон как размахнулся, а недавно еще и магазин открыл, «Блошиный рынок» называется, к тому часу, когда Матерн с псом и Завацкими идет кутить, стоит еще в самом начале своей карьеры. И пока они идут вдоль по Мертенской, неторопливо приближаясь к «Моргу», Инга всю дорогу ломает свою кукольную, на пять лет поблекшую головку:
– Хотела бы я знать, кто все-таки до этого додумался? Нет, правда, кому-то ведь первому должна была прийти в голову идея, верно? Золоторотик вот, к примеру, иногда такие чудные вещи рассказывал. Мы, конечно, никогда в его басни особенно не верили. На него только по части дел всегда положиться можно, но в остальном… Он вот, к примеру, нам заливал, что у него чуть ли не собственный балет был. И все это в войну, фронтовой театр и все такое. И это при том, что он же точно не совсем арийских кровей. Уж это-то они в ту пору наверняка бы заметили. Я его пару раз спрашивала: «Послушайте, Золоторотик, а откуда вы вообще родом?» Один раз он мне ответил: Рига. А в другой раз: сейчас, мол, это место называется Свибно{396}. А как оно раньше называлось – не сказал. Но все-таки что-то в этих байках про балет есть, честное слово. Может, они тогда и вправду ничего не заметили. Вон, говорят, Шмух тоже из этих. Ну, тот, у которого «Луковый погребок». Он вроде все это время сторожем бомбоубежища прокантовался. Но я только двоих таких из этой породы маленько поближе знаю. Этих-то обоих ни с кем не спутаешь. Вот я и говорю – чтобы что-то такое вроде «Морга» придумать, совсем особые мозги нужны, как у Золоторотика, к примеру. Сам увидишь. Я точно ничего не преувеличиваю. Скажи, Йохен? Да это вот тут, сразу за следующим переулком, прямо напротив суда.
И хотя вывеска строгими белыми буквами по черному полю ясно возвещает: «МОРГ», посетитель с первого взгляда может, пожалуй, принять заведение и за обыкновенную погребальную контору. Поскольку и в окне витрины тоже покоится пустой детский гробик цвета слоновой кости. Ну, и остальное в том же духе: восковые лилии и образцы самых изысканных обивок для гробов. Постаменты, забранные черным бархатом, украшены фотографиями первоклассных похорон. К постаментам притулились геометрически строгие, как спасательный круг, похоронные венки. На переднем плане гордо красуется каменная урна эпохи бронзы, найденная, как уведомляет табличка, на раскопках в Коесфельде, Мюнстерланд.
Столь же тактично напоминает о бренности человеческой жизни и интерьер заведения. Хотя Завацкие и не заказывали столик, их, равно как и Матерна с псом, усаживают неподалеку от носилок с телом погибшей в автокатастрофе шведской кинозвезды. Она лежит под стеклом и, понятное дело, выполнена из воска. Белое стеганое одеяло, под которым ничего не различить – только пухлые края его скрадены пышной кружевной оторочкой, – укрывает актрису до пупка, зато выше вся левая ее половина, начиная от волнисто ниспадающих смоляных волос, включая щеку, подбородок, мягкие очертания стройной шеи, едва обрисованный выступ ключицы, взлет упругой груди и заканчивая точеной линией стана, – все это предстает во плоти, хотя и в восковой, но с виду вполне неподдельной и желто-бело-розовой; второй же, правой половины, если смотреть от столика Матерна и Завацких, как будто и вовсе нет, словно ее отсек нож прозектора, обнажив – тоже, понятно, искусственные, но в натуральную величину – сердце, селезенку и левую почку. Вся штука, однако, в том, что сердце бьется, бьется по-настоящему, так что несколько посетителей ресторана «Морг» всенепременно стоят около стеклянного ящика, желая поближе разглядеть, как оно бьется.
Не без робости – Инга Завацкая после всех – они садятся. Осторожно скользящему по стенам взору тут и там предстают размещенные в мягко подсвеченных нишах не только всевозможные фрагменты человеческих скелетов – где рука с лучевой и локтевой костью, а где и самый заурядный череп, – но и плавающие в больших склянках с соответствующими надписями крыло легкого, большой мозг и мозжечок, плацента, и все это наглядно, близко, словно приготовленное для занятий по анатомии. Тут же и библиотека, услужливо, отнюдь не под стеклом, предлагает посетителю на выбор корешки своих многочисленных переплетов: вся необходимая специальная литература, богато иллюстрированная, включая даже такие изыски для совсем уж знатоков, как описание первых опытов в области трансплантации органов и двухтомное исследование о гипофизе. А между стенными нишами, неизменно одинакового формата и в изящной окантовке, строго взирают на трапезующих гостей портреты – фотографии и гравюры – знаменитых медиков: тут и Парацельс, и Вирхов, и Зауэрбрух{397}, и даже римский бог врачевания Эскулап со своим чудодейственным посохом.
В меню ничего особенного: шницель по-венски, грудинка говяжья с хреном, мозги телячьи на тостах, говяжий язык в мадере, почки бараньи в горящем коньяке, есть даже банальная свиная ножка и совсем уж заурядные цыплята с картофелем фри. Что заслуживает особого упоминания, так это сервировка: Матерн и Завацкие управляются с телячьей ножкой при помощи стерилизованного набора скальпелей и прочих патолого-анатомических инструментов; по ободку всех тарелок деликатно пробегает надпись: «Медицинская академия, отдел аутопсии»; пиво, обыкновенное «дюссельское», пенится в колбах Эрленмейера; но уж кроме этого – никаких крайностей. Хозяин любого дюссельдорфского ресторана средней руки, равно как и представители современного дюссельдорфского «большого стиля», вроде уже помянутого киношного Маттнера, вкупе со своими дизайнерами-оформителями нагородили бы черт-те чего – например, включали бы фонограмму шумов настоящей операции: тягучий, как жвачка, счет от одного до десяти или дальше, пока наркоз не подействует, негромкие, но решительные приказы хирурга, позвякивание металла о металл, а вот и пила вступила и еще что-то зудит на одной ноте, и ритмичный стук, как насос, только все медленнее, потом снова быстрей, приказы все короче, злей, и сердце, сердце… Ничего похожего. Нет даже приглушенной и ненавязчивой легкой музыки, что заполняла бы тишину под сводами «Морга». Тихо полязгивают скальпели, орудуя над мясными блюдами. Размеренно и спокойно ведутся беседы за всеми столиками. Впрочем, они хоть и укрыты камчатными скатертями, но все же не столики, а опять-таки самые что ни на есть доподлинные операционные столы на колесиках, продолговатые,