Былые товарищи по команде, Фриц Анкенриб и Хайни Тольксдорф, восхищены своим другом. И не устают расхваливать его в правлении клуба, а особенно в команде юниоров:
– Вот с кого вам надо брать пример. Как только он понял, что уже не тот, – тут же, никому слова худого не сказав, уступил свое место под канатом другому и сам бескорыстно предложил свои услуги в качестве судьи. Вот был бы тренер для вас, лучше не придумаешь! Всю войну прошел. Три боевых ранения. Одних штрафных батальонов сколько! Да он только рассказывать начнет – вы рты пораскрываете и больше не закроете никогда.
Кто бы мог подумать: Матерн, пришедший судить ветеранов Анкенриба и Тольксдорфа, превратился теперь в беспристрастного арбитра: он отвергает предложенные ему в порядке дружеского подкупа подставки на фирме «Маннесман», которые с лихвой могли бы прокормить хозяина и его собаку, и стоит теперь, сама неподкупность с овчаркой на поводке, окруженный стайкой унтерратских юниоров. Ребята в синих тренировочных костюмах обступили его почтительным полукругом, а он – тоже в тренировочном костюме, но бордового цвета, – выставив перед собой для наглядности кулак, объясняет премудрости ударов тыльной и внутренней сторонами. И пока он, уже опустив кулак, демонстрирует слушателям ударные поверхности тыльной стороны кулака и внутренней части запястья, воскресное утреннее солнышко ослепительно сияет на его голом лысом черепе – но это только отражение. Унтерратские юниоры ждут не дождутся, когда же им можно будет применить в деле почерпнутые у Матерна познания: его теперь уже горизонтально вывернутый кулак показывает плоскости и точки соприкосновения с мячом при выполнении ударов снизу и особенно коварного резаного удара. А напоследок, после бодрой, в охотку проведенной тренировочной игры и отработки стартовой скорости защитниками с помощью специальных упражнений, он рассказывает юниорам свои истории из военных и мирных времен. Темно-синие тренировочные костюмы образуют вокруг своего бордового тренера хотя и непринужденно сидячий, но напряженно-заинтересованный полукруг. Наконец-то хоть кто-то всерьез взялся за молодежь. Ни один вопрос не упадет безответно на газон спортплощадки. Матерн во всем разбирается. Он знает, почему дошло до такого; какой была неразделенная Германия и какой могла стать; и кто несет историческую вину за все это; и где сегодня пристроились вчерашние убийцы; и что надо делать, против чего выступать, чтобы никогда впредь не доходило до такого. Он умеет с молодежью. Из любой идейной каши извлечет чеканный и доходчивый вывод. Лейтмотивы – красной нитью и кровью. Лабиринты превратит в магистрали. Когда тренер Матерн говорит: «Вот это и есть наше и поныне не преодоленное прошлое», – унтерратские юниоры только в нем, своем наставнике, видят того, кто способен это прошлое преодолеть. В конце концов, он ведь это давно уже проделывает, раз за разом:
– Когда я, например, этого присяжного чрезвычайного суда, а потом и самого судью привлек к ответу, оба этих мерзавца тут же у меня пардону запросили, вот ведь как, а этот районный партийный секретаришко Зелльке в Ольденбурге, который раньше строил из себя ого какую птицу, как увидел меня вместе с псом, так сразу в слезы…
Вообще, упоминания о псе Плутоне, который неизменно тут как тут, когда полукругом рассевшееся юношество постигает суть прошлого и настоящего, играют в нескончаемой педагогической поэме роль рефрена: «И когда мы с псом к Везеру… Пес был при мне, когда в Альтене, что в Зауэрланде… Пес свидетель, что я в Пассау…» Ребята рукоплещут, слушая, как Матерн низверг очередного «из бывших». Они в восторге: тут тебе и тренер, и живой пример в одном лице. Жаль только, что во время этой вполне нужной и полезной заупокойной по нацизму Матерн не устает поминать, причем отнюдь не только в придаточных предложениях, неизбежность победы социализма.
«Какое отношение имеет Маркс к кулачному мячу?» – единодушно недоумевает правление клуба.
«Имеем ли мы право допускать, чтобы на наших спортплощадках возделывалась питательная почва для оголтелой пропаганды с Востока?» – вопрошает уже в письменном виде смотритель стадиона, адресуясь со своим вопросом к руководству спортклуба «Атлеты» (Унтеррат).
– Наша спортивная молодежь не намерена терпеть далее подобные безобразия, – настаивает почетный председатель клуба на заседании в кабачке. Матерна он знает еще с довоенных пор. – С ним уже и тогда были те же самые сложности. Не умеет жить в коллективе. Портит моральный климат.
По его, председателя, мнению, которое дружно поддержано кивками присутствующих и негромкими репликами типа «Совершенно справедливо!», настоящий унтерратский спортсмен должен не только с большой физической самоотдачей совершенствовать свое мастерство, но и сохранять в чистоте свой духовный облик.
И вот, в который раз за столько собачьих лет его не слишком пока что продолжительной жизни, дело Матерна опять разбирается судом чести. Точно так же, как когда-то «младопруссаки» со стадиона Генриха Элерса и потом штурмовики отряда СА «Лангфур-Северный», «Атлеты» из Унтеррата принимают решение вторично вычеркнуть имя Матерна из списков членов своего клуба. Как и в тридцать девятом году: исключение из клуба, запрет на посещение арены, принято столькими-то голосами «за» при двух воздержавшихся. Воздержались только бывшие товарищи Матерна по команде Анкенриб и Тольксдорф, что воспринято присутствующими с молчаливым, но всеобщим одобрением. В заключение почетный председатель подытоживает:
– Пусть радуется, что мы оставляем всю эту историю между нами. В прошлый-то раз делу был дан ход, и расследовалось оно на Кавалерийской улице, если вам это о чем-нибудь говорит.
НЕ ЗАНИМАЙСЯ СПОРТОМ. ИНАЧЕ СПОРТ ЗАЙМЕТСЯ ТОБОЙ.
О Матерн, сколько же еще поражений тебе предстоит списать со счетов по графе побед! Какая среда тебя не выплюнула – после того, как ты ее покорил? Выпустят ли когда-нибудь в качестве учебного пособия для школ карты обеих Германий, где, как и положено, двумя скрещенными сабельками будут отмечены все твои битвы и сражения? Будут ли говорить: победа Матерна под Витценхаузеном выявилась утром такого-то?.. На следующий день после битвы при Билефельде победителя Матерна чествовал Кёльн-на-Рейне. Победа Матерна в Дюссельдорф-Рате имела место третьего июня 1954 года… Или твои победы не войдут в учебники истории строчками дат и скрещенными сабельками на картах, а останутся в устном предании, в полусказочной молве бабушек, окруженных стайками внучат и внучек: «И тогда в сорок седьмом собачьем году, в это собачье время, пришел к нам один бедолага с собакой и хотел наделать дедушке неприятностей. Но я взяла этого типа за плечи, он, кстати, совсем неплохой малый оказался, и отвела в сторонку, и очень скоро он стал у меня как шелковый, как котенок прямо, ласковый, только что не мурлыкал…»
Инга Завацкая, например, уже сколько раз помогала Матерну после очередной победы подняться, вот и сейчас, когда надо перевязать раны, полученные на поле Унтерратской битвы, она, конечно, тут как тут. Она знала, что так и будет. Инга умеет ждать. Каждый воин рано или поздно приходит домой. Каждая женщина встречает с распростертыми объятиями. Каждая победа жаждет триумфального чествования.
Даже Йохен Завацкий вынужден это признать. Поэтому он говорит жене своей Инге:
– Делай то, без чего ты все равно не можешь.
И вот они оба, наша классическая любовная пара, Вальтер и Инга, делают то, без чего они все равно не могут. Квартира-то огромная. Кстати, теперь, изрядно потрепанный жизнью, Вальтер доставляет Инге гораздо больше удовольствия, чем в прежние времена: в ту пору ей стоило лишь глазами в него стрельнуть чуть ниже пояса – и орудие в сей же миг было готово к ответному огню и поражало цель куда быстрей, чем требовалось. И вечно эта погоня за рекордами: «Сейчас ты у меня увидишь! У меня в любое время – и мигом. Я могу с тобой хоть семь номеров отмочить, а потом еще на Фельдберг взобраться. Это уж от природы. Матерны все такие были. У Симона Матерны, к примеру, в любой час, даже когда он на коне был и черным мстителем сеял смерть между Диршау, Данцигом и Эльбингом, в любой час у него кто-нибудь на передке болтался. Тот еще был мститель». А про брата его, Грегора Матерну, и сегодня в данцигском городском архиве можно прочесть, как «после всех своих злодеяний, убийств и пролития многой крови христианской Матерна тот не угомонился и по осени пошел на Данциг, чтобы и там творить всяческие непотребства и повесить за шею Клауса Бартуша, причем виселицею спроворил собственный надроченный дрын, такой твердый, что все разбойники и торговые люди, кто был, диву давались». «Во какой был мужик, да и мне раньше, еще в армии, если не здоровенного детину, то уж пятикилограммовую гирю точно можно было на палку вешать, а я бы и с гирей тебя все равно ублажил, причем по-быстрому и на полную катушку».
Поздно, поздно. Да к тому же это ведь не гвозди в стенку заколачивать. Мягко, неторопливо, бережно она показывает ему, в чем разница:
– Только без паники, времени у нас еще много. Это ведь самые лучшие годы, когда потенция успокаивается и начинаешь дорожить ей все равно как сберкнижкой. В конце концов, на свете есть и другие удовольствия, не только это. Могли бы, например, в театр сходить, раз уж ты и сам когда-то на сцене… Не хочешь? Ладно, тогда в кино или вон пойдем с Валли поглядим праздничное шествие на День святого Мартина: «Фонари-фонарики, луна и солнце словно шарики…» Там очень красиво бывает, а потом на Кайзерверте кофе попьем, на Рейн полюбуемся. Можем и на шестидневные автогонки в Дортмунд, туда и Завацкого можно взять. И на Мозеле я еще ни разу не была, когда там сбор винограда. Ах, какой замечательный у меня был год с тобой! Этим я еще долго кормиться буду. И сдается мне, ты теперь более уравновешенный, не то что раньше. Даже пса иногда дома оставляешь. Конечно, бывает и наоборот, как вот недавно на последней ярмарке, ну, выставка-продажа мужской верхней одежды, когда ты на толстого этого коротышку наткнулся, Земрау его фамилия, – ты тогда прямо рассвирепел, и вы долго потом с ним и с Йохеном у нас за стендом, как ты говоришь, дискутировали. Но потом выпили по паре пива, и ничег