– Матерн, дружище! Уж вам-то что вздыхать? Уж вам ли быть недовольным. Вы, можно сказать, всюду нарасхват. Вчера включаю между делом ящик – и кого я слышу? Сегодня с утра заглядываю в детскую. А они уже опять ящик к себе перетащили. И кто там из ящика рычит, да так, что они только рты пораскрывали и закрыть не могут? Опять же вы, везунчик вы этакий!
Матерн, сама грозная радиопедагогика во плоти, вещает, рычит, гремит перманентно в самых страшных ролях – он Вечный Разбойник, Волк, Мятежник и Иуда. Он хрипит лучше любого полярника в свирепую пургу. Завывает похлеще двенадцатибалльного шторма. Кашляет чахоточным узником, позвякивая радиокандалами. Он правдоподобнее подлинного и задумчивого горняка перед роковым обвалом. Честолюбивого альпиниста в пропащей экспедиции на Гималаях. Золотоискателя, перебежчика из Восточной зоны, головореза-маньяка, эсэсовского палача, карателя из иностранного легиона, богохульника, римского надсмотрщика за рабами и даже Благородного оленя из рождественской сказки; эту роль, кстати, даже на сцене, он уже однажды, в пору актерской юности, озвучивал.
Вот и Харри Либенау, его земляк, который, с помощью консультанта доктора Р. Цандера, руководит редакцией вещания для детей и юношества, ему говорит:
– Я почти уверен, что это была моя первая встреча с вами. Городской театр. Детский утренник. Маленькая Брунис, вы же помните, танцевала Снежную королеву, а вы играли говорящего оленя. Произвело на меня колоссальное впечатление, чтобы не сказать больше. Точка отсчета, в известном смысле. Стоп-кадр из детства. Отталкиваясь от него, много чего можно припомнить.
Ах уж этот мозгляк с его картотечной памятью! Вечно, где бы ни шел, ни стоял, ни сидел, перебирает свои убористо исписанные карточки. Нет такой темы, к которой он тут же не припомнил бы какого-нибудь факта: Пруст и Генри Миллер, Дилан Томас и Карл Краус; цитата из Адорно и данные о тиражах. Любитель коллекционировать пустяки и выявлять взаимосвязи. Дистанцироваться и потом обнажать корни. Архивный филер и исследователь среды. Уж этот знает, кто стоит слева, а пописывал справа. Сам-то собственноручно, коротко и зло, пишет о трудностях писательства{408}. Вспоминатели и ходоки в прошлое. Вопрошатели и умники задним числом. Но ни один писательский конгресс – без его дара формулировать, истовой потребности разобраться, исторической памятливости… А на меня-то как смотрит – мол, интересный случай! Он думает, я для него всего лишь материал! Раскладывает меня по косточками своим бисерным почерком. Думает, будто все про меня знает, коли видел один раз говорящим оленем и еще, правда два раза, в мундире. Слишком молод был, чтобы… Когда я с Эдди, ему было от силы… Но этот из тех, кому до всего надо в точности. Это умение терпеливо слушать, эта шпионская выдержка со всезнающей ухмылочкой на губах:
– Да конечно, конечно, Матерн. Я-то знаю. Будь я на пару годков постарше, меня бы точно так же, как и вас… Так что я буду последним, кто в этой связи о морали… Мое-то поколение, вы же знаете, во всех водах… К тому же вы более чем убедительно доказали, что могли и иначе… Надо, чтобы все это когда-нибудь доподлинно и без этих вечных обид… Ну вот хотя бы в этой нашей серии «Дискуссия», которую мы планируем начать. Что вы об этом думаете? Ведь на этих детских сказочках, при всей их пользе, долго мы не протянем. Неоценимая радиопомощь при укладывании деток в кроватку. В конце концов, это же просто натужное надувательство и больше ничего. Любая пауза куда красноречивей{409}. Хоть бы что-то живое в эфир. Чего нам недостает, так это фактов. Чтобы хоть раз начистоту. Все, что на сердце! Все, что в почках сидит!
Только селезенки не хватает! А как этот пижон одевается! Английские ботинки ручной работы – и лыжный свитер! Да еще и гомик, наверно. Как же это я его совсем не запомнил? Несет что-то без конца про свою кузину и при этом подмигивает, весьма двусмысленно. Говорит, он сын «того самого» столярных дел мастера, который с собакой: «Да вы же помните!» «А моя кузина Тулла – на самом-то деле ее Урсулой звали – была от вас просто без ума, ну, тогда, на береговой батарее, а потом и в Кайзерхафене». Я, оказывается, даже обучал его на этой батарее. «Номер К-6 обслуживает механизм прицела…» И с Хайдеггером даже вроде как я его познакомил: «Бытие уклоняется посредством ухода в бывание…» Похоже, у этого парня на тему «Матерн» собрано больше фактов, чем сам Матерн с ходу способен выложить. При этом внешне – сама любезность, хотя и скользкий какой-то. Тридцати, наверно, еще нет, а подбородочек уже заплыл, и вечно эти шуточки! Вот из него-то в свое время гестаповская ищейка была бы хоть куда! Недавно совсем заявляется ко мне в фатеру – якобы чтобы со мной роль проработать – и что делает? Хвать Плутону прямо в пасть и давай его челюсти ощупывать, а вернее, то, что еще осталось там от зубов. Прямо как заправский собачник, даже кинолог. А уж туману напустил: «Интересно, в высшей степени интересно. И грудь, и линия спины от холки до крупа. Такая старая животина – я ей даю все двадцать, если не больше, собачьих ветхозаветных лет, – а породу все равно сразу видно, хотя бы по крою передних лап да и по все еще образцовому поставу ушей. Скажите честно, Матерн, где вы эту псину подцепили? Хотя нет, еще лучше: мы обсудим этот вопрос публично! На мой взгляд, здесь перед нами случай, который – помните, мы говорили с вами о моем заветном плане? – должен раскрываться во всей динамике публичного обсуждения. Но, понятно, не в плоском натуралистическом смысле. Формальных изысков пусть будет сколько угодно. Если хочешь увлечь публику, будь добр, хоть переверни свой интеллект с ног на голову – но все равно заставь его декламировать. Та же классическая драма, но сконцентрированная в одном-единственном акте. Но по испытанным композиционным рецептам: завязка, кульминация, катастрофа. Декорации я себе мыслю так: опушка леса, по мне хоть букового, то бишь бухенвальда, щебет птиц. Вы, конечно же, помните Йешкентальский лес? Тогда – опушка вокруг памятника Гутенбергу. Отлично! Старика Гутенберга к чертям выбрасываем. А вот беседку оставляем. И на место первопечатника водрузим вас. Так точно, именно вас, фенотип Матерн, мы там для начала и поставим. А что – вы там в укрытии, с видом на Гороховую гору – восемьдесят четыре метра над уровнем моря, – а вот проезд Стеффенса, который, весь утыканный виллами, проходит по ту сторону горы, мы показывать не будем, в этом единственном акте у нас только опушка. А для публики соорудим трибуну прямо напротив бывшего памятника Гутенбергу, на тридцать два человека для ровного счета. Это все дети и юноши в возрасте от десяти лет и до двадцати одного года. Слева поставим небольшой подиум для ведения дискуссии. Ну а Плутон – просто удивительный зверюга, и пугающее, знаете ли, сходство, – Плутон пусть займет место возле своего хозяина».
Вот так, только так и никак иначе, почти без всякой музыки, этот шкет организует свои представления. Цандер млеет от восторга и ни о чем, кроме «будоражаще новых форм вещания», говорить не в состоянии. Он даже провидит – «выходя за пределы эфира» – новые возможности для театра вообще:
– Ни плоской сценической картины, ни трехмерного пространства! Граница между партером и рампой стирается раз и навсегда! После столетиями длившегося монолога человечество снова обретает себя в двоеречии! Больше того: эта великая предзакатная дискуссия европейской цивилизации{410} возвращает нам надежду на экзегезу и катарсис, на очищение и осмысление.
Рольф Цандер длинностатейно указует в будущее; а вот мозгляк метит только в настоящее. Он вовсе не намерен вытаскивать театр из субсидируемого застоя, а просто хочет пригвоздить Матерна с псом к публичному столбу. Сам колдует над хитроумным устройством волчьей ямы, а когда его спросишь, к чему, мол, все это, начинает петь Лазаря:
– Прошу вас, Матерн, мы всего лишь хотим с вашей помощью разработать легитимный способ отыскания истины. Не только для вас, но и для всех соотечественников крайне, жизненно, насущно необходимо прямо сейчас разорвать наконец этот заколдованный круг между псом и хозяином и распахнуть окно в новые перспективы; потому как даже мне – вы без труда убедитесь в этом на примере моих скромных писаний, – даже мне недостает витальной хватки, не дается образ бытия из плоти и крови, формальному мастерству не хватает фактуры, это сфокусированное, плотное, отбрасывающее тень «так оно и было!» никак не устанавливается, помогите же мне, Матерн, иначе я просто пропаду в сослагательном наклонении!
И вот весь этот театр и вправду происходит. Этот шкет даже настоящие буки откуда-то раздобыл и чугунную беседку-храм, под сводами которой фенотип Иоганн Гутенберг невозмутимо ждет, чтобы его сменили. Полтора месяца кряду, не считая установочных репетиций, Матерна вместе с псом терзает сменяющаяся публика. И вот как читается окончательный манускрипт, над которым мозгляк и его консультант доктор Рольф Цандер лишь в стилистическом плане немного поработали. Этот текст главной роли Матерну надлежит теперь – «Вы же актер, в конце-то концов!» – выучить наизусть, дабы в день сдачи радиопостановки знать его назубок и вещать, реветь, греметь как по писаному.
Передача: радиостанция «Западногерманское радио», Кёльн.
Текст: Р. Цандер и Х. Либенау
Срок выхода в эфир (предположительно): 8 мая 1957 года{411}.
Участники дискуссии:
Харри Л. – ведущий
Валли З. – ассистентка ведущего в чудо-очках
Вальтер Матерн – предмет дискуссии
Неизменно рядом с ним – черный пес Плутон породы немецкая овчарка.
Кроме того, в публичной дискуссии более или менее активно участвуют тридцать два представителя послевоенного поколения в возрасте не моложе десяти лет и не старше двадцати одного года.