– Это из-за горла, да? Однако и сильную же простуду вы подцепили. Еще, чего доброго, будет катар курильщика. Вон вы как садите, смотреть жутко.
Этому голосу Золоторотик внимает вдумчиво. Посредством соломки сообщается с горячим цитроном. Но слушать Матерна и потягивать цитрон – это лишь два дела; третье же – курить сигареты одну за одной, от чинарика одной прикуривать следующую, сам же чинарик немедленно летит за спину; и хозяйка, оторвавшись на секунду от перипетий театрального действа, пересказываемого за даровым дежурным блюдом, одним движением бровей повелевает кёльнеру загасить чинарик – но уже после того, как господа расплатились за два пива, один цитрон и три котлетки. Каждый платит за себя, Матерн еще и за пса.
Но и после этого Золоторотику и Матерну с новообретенным псом особо далеко ходить не надо: вверх по Йоахимстальской, потом по зебре перехода через Курфюрстендамм и на углу Аугсбургской прямиком в «Белого мавра». Там они употребляют: Матерн два пива и две рюмки пшеничной; Золоторотик досасывает очередной горячий цитрон до сладкого осадка на самом донышке; псу подается порция свежей – домашнего изготовления! – кровяной колбасы. В общей сложности четыре чинарика приходится раздавить кёльнеру за спиной у курилки. На сей раз они не у стойки лепятся, а на пивной столик облокотились. Так что теперь глаза в глаза. И Матерн тоже может подсчитать, сколько раз кёльнеру нужно тушить то, что Золоторотик щелкнул за спину в огне и дыме.
– Зачем вы так несусветно дымите, коли и без того простужены в дым?
В ответ на эти тщетные увещевания курилка почти между делом высказывается в том смысле, что хроническая хрипота у него вовсе не от курения, нет, просто давным-давно, когда он еще был некурящий и даже спортом занимался, то ли что-то, то ли кто-то подорвал ему голосовые связки:
– Ну да вы-то, конечно, помните. В январе это случилось.
Но Матерн, сколько ни взбалтывает остаток пива в своем стакане, никак не припомнит, о чем речь:
– О чем я должен? Разыграть меня решили? Но шутки в сторону, вам правда не стоит вот так все время. А то еще совсем голос… Кёльнер, счет. Ну, куда теперь двинемся?
На сей раз за все, включая и кровяную колбасу для новообретенного пса, платит Золоторотик. Но и отсюда им тоже долго не придется подошвы протирать – тут совсем рядом, вон, вверх по Аугсбургской. Трогательные сцены приветствий на вольном майском ветерке, которому, впрочем, нелегко сохранять свою свежесть под напором пряного духа карри из окрестных пивных и закусочных. Одинокие уличные дамы радуются искренне, но не впадая в излишнюю назойливость: «Золоторотик здесь, Золоторотик там!» – и той же песенкой на мотив арии Фигаро их встречает «Закуток Пауля», где им придется сидеть на высоких табуретах у стойки, так как овальный диванчик при столике для постоянных гостей уже занят: все сплошь таксисты с дамочками и бесконечными, как судебный процесс, историями, которые даже торжественно встреченный приход Золоторотика надолго прервать не может, – так что дело ограничивается вежливым интересом к собаке.
– Моему-то – место, Хассо! – уже одиннадцатый годок пошел.
Расспросы любопытствующих профанов:
– Чистокровный, видать, зверюга. Откуда он у вас?
Словно вовсе не Матерн хозяин пса, а все тот же курилка, который, и не думая отвечать, сразу делает заказ:
– Привет, Ханночка! Тухельское пиво для господина. Мне как обычно. А еще господину стопку пшеничной. Если нет, можно, думаю, и ячменной, верно?
Верно, верно. Тут главное не смешивать. Пить поаккуратней, чтобы голова ясная и рука твердая, в случае чего, наперед никогда нельзя знать.
Матерну приносят его выпивку. Золоторотик тянет через соломку свое обычное. Новообретенный и уже аттестованный одним из таксистов как «чистокровный» зверь получает запеченное вкрутую яйцо, которое Ханночка за стойкой собственноручно для него обколупывает. Обстановка свойская и позволяет от столика к столику и даже от стойки к круглому столу перекидываться вопросами, ответами и почти двусмысленными замечаниями. Так, столик с тремя дамами почти у выхода интересуется, по каким делам – служебным или личным – Золоторотик «опять в наши края». Круглый стол, стена за которым украшена фотографиями боксеров и кетчменов, что в боевой стойке приготовились либо к обмену ударами, либо к особо коварному захвату, этот стол, не замыкаясь на собственных важных темах, любопытствует, как у Золоторотика идут дела. Поминаются некие неприятности с налоговой инспекцией. Золоторотик сетует на очень уж долгие сроки поставок.
– Да это семечки, при ваших-то экспортных заказах! – парируют с диванчика.
Ханночка хочет знать, «как там наша радость», – вопрос, который уже задавался на шумном вокзале Берлин – Зоологический сад и на который Золоторотик что там, что здесь отвечает неопределенным росчерком дымящей сигареты.
Но и в этом заведении, где все в курсе, один только Матерн нет, курилка не перестает швырять окурки за спину, сколько ни подсовывает Матерн ему пепельницу.
– Ну и манеры у вас, скажу я вам. Впрочем, здесь, похоже, давно уже к этим вашим фокусам привыкли. А почему бы вам с фильтром не попробовать? А еще, говорят, жевательная резинка очень помогает. Это же только нервы, и больше ничего. А потом – горло. Не мое дело, конечно. Однако на вашем месте я бы в две недели завязал, категорически. Нет, я правда серьезно беспокоюсь.
Золоторотику нравится, когда Матерн столь многословно проявляет озабоченность его здоровьем. Но всякий раз ему вспоминается, что хроническая хрипота у него вовсе не от безудержного курения, а имеет точно датируемую причину:
– Как-то раз к вечеру, в январе, много лет назад. Но вы-то наверняка помните, господин Матерн. Тогда много снегу намело.
На это Матерн замечает, что в январе снегу, как правило, бывает много. Так что все это пустые отговорки, лишь бы и дальше смолить одну за одной, тогда как именно они, эти гвоздики в крышку гроба, и есть главный корень всех недугов с горлом, а вовсе не какая-то там давняя и совершенно заурядная зимняя простуда.
Следующую выпивку им презентует круглый стол, в ответ на что Матерн считает своим долгом поставить таксистам и дамочкам семь стопок можжевеловки:
– Она родом из тех же мест, откуда я сам. Из Никельсвальде, а Тигенхоф у нас был районный центр.
Однако, несмотря на то что настроение явно поднимается, Золоторотик, Матерн и новообретенный пес и здесь, в «Закутке у Пауля», долго не задерживаются. Как ни уговаривает их дамский столик у самого выхода, чей контингент, кстати, частенько меняется, и постоянный состав круглого таксомоторного стола, и всеми нежно любимая Ханнушка из-за стойки – «Вечно вы заходите только на минуточку! И давно уже ничего не рассказывали!» – друзья намерены рассчитаться, что, впрочем, не мешает Золоторотику – он с Матерном и псом уже стоит почти в дверях – напоследок все же одну историю поведать.
– Расскажите, как вы балетом командовали!
– Или про оккупацию, когда вы «культур-офицером» были!
– А по мне, так и про червяков неплохо!
Но Золоторотик, похоже, на сей раз настроен на совсем иной лад. Обращаясь в основном к круглому столу, но не обходя и дамский и не забывая, конечно же, про Ханнушку, сиплый голос роняет и роняет слова, тяжелые, отдельные, а таксисты, кивая головами, слушают.
– Совсем короткая история, раз уж мы так хорошо тут сидим. Жили-были когда-то два мальчика. И один по дружбе подарил другому отличный перочинный нож. Этим замечательным ножом другой мальчик делал потом много всего, но однажды все тем же ножом он взрезал кожу на руке у себя и у своего щедрого друга. Так оба мальчика побратались на крови. Ну а потом тот мальчик, которому был подарен нож, в один прекрасный день вздумал швырнуть в реку камень, но камня, чтобы швырнуть в реку, под рукой не нашлось, и тогда он швырнул в реку перочинный нож. Где тот и сгинул безвозвратно.
Почему-то эта история заставляет Матерна призадуматься. А они уже снова в пути: дальше по Аугсбургской, миновали Нюрнбергскую. Курилка уже совсем было собрался свернуть направо, дабы нанести визит кому-то, кого он именует князем Александром, но, заметив мрачную задумчивость своего спутника, решает, что им всем, ему, Матерну и псу, не худо бы немного проветриться, а коли так – по Фуггеровской вперед, через Ноллендорфплац, а потом взять левее на Бюловштрассе.
– Скажите-ка, – это Матерн, – эта история с перочинным ножом, она мне что-то напоминает…
– Ничего удивительного, друг мой, – отвечает хриплый голос. – Это история, можно сказать, хрестоматийная. Ее всякий знает. Вон, даже господа за круглым столом кивали, причем впопад, когда ее слушали.
Матерн, однако, чует какой-то подвох и норовит копнуть поглубже, дабы извлечь на свет божий суть и смысл мудреной притчи:
– Ну а в чем же, так сказать, символика?
– Да бог с вами! История как история! Полноте, друг мой: два мальчика, перочинный нож, река. История, каких сколько угодно в любой школьной хрестоматии. И назидательная, и запоминается легко.
И хотя теперь история, которую он для себя решил считать притчей, беспокоит его чуть меньше, Матерн все же вынужден снова возразить:
– Вы, по-моему, сильно переоцениваете качество немецких школьных хрестоматий. Там что прежде, что теперь полно всякой дряни. И ничего стоящего, такого, чтобы просветить юношество насчет нашего прошлого и вообще. Сплошное вранье! Чистое вранье и ничего больше!
На это Золоторотик, ухмыльнувшись из-за сигареты:
– Милый друг мой, так и моя хрестоматийная история, пусть вполне назидательная и легко запоминающаяся, – тоже вранье. Взгляните-ка сюда. Помните, в чем была мораль сей басни? Мальчик бросил нож в реку, где тот и сгинул безвозвратно. А что у меня в руке? А? Посмотрите хорошенько. Он, правда, теперь не такой красивый, как много лет назад. Ну?
На распахнутой ладони, словно выхваченный из воздуха, лежит ржавый перочинный нож. Даже фонарь, под которым стоят Матерн, пес и Золоторотик, – и тот наклонился, чтобы рассмотреть нож, в котором когда-то было три лезвия, штопор, шило и пилка.