– И вы считаете, это тот самый, про который говорится в вашей истории?
Радостно выделывая своей черной тростью всякие трюки, Золоторотик готов, судя по всему, подтвердить что угодно:
– Да-да, это тот самый перочинный нож из моей хрестоматийной истории! Только прошу вас, ради всего на свете, не говорите больше ничего плохого о немецком школьном учебнике! Он столь же плох, сколь и хорош. Назидательную мораль в конце, как вот с этим новообретенным ножом, составителям в большинстве случаев приходилось убирать ввиду ее нестерпимой и опасной для хрупкого детского сознания правдивости. Но в целом дух у немецких учебников правильный, высокоморальный и назидательный.
«Хижина Бюлова» уже распахнула нашей троице свои объятия, Золоторотик уже готов вернуть новообретенный перочинный нож воздуху, самой надежной кладовке для своего реквизита, торопливое воображение уже видит наших друзей у стойки или в креслах уютного «Зеленого зала», «Хижина Бюлова» уже вот-вот их поглотит, чтобы выплюнуть лишь к утру – ибо ни одно заведение вокруг Апостольской церкви не переваривает своих гостей столь же долго, тщательно и со вкусом, – как вдруг на курилку находит блажь щедрости.
Покуда они пересекают Курфюрстендамм, чтобы потом, свернув направо, отдаться неумолимой прямизне Потсдамской улицы, эта блажь дарителя-благодетеля-мецената ищет выражения в следующих словах:
– Слушайте внимательно, друг мой! Эта ночь – почти безоблачная и с такой расточительно ясной луной – настраивает меня на великодушный лад: вот, возьмите! Мы, правда, оба давно уже не мальчики, да и рискованно было бы таким ржавым ножом взрезать себе кожу, то бишь заключать кровное братство, тем не менее – возьмите. Дарю от чистого сердца.
Поздней ночью, когда месяц май полнит своим цветуще-зеленым великолепием все аллеи и кладбища, зоосад и парк Клейста, Матерн, уже облагодетельствованный сегодня новообретенным и омоложенным псом, получает еще один подарок: неожиданно тяжелый и, как он тут же успевает убедиться, не раскрывающийся от ржавчины перочинный нож. Вежливо поблагодарив, он не может – как бы в качестве ответного дара – еще раз не высказать свою озабоченность хрипотой Золоторотика и его больным горлом.
– Прошу вас, сделайте мне одолжение. Я ведь не изверг какой-нибудь, ничего невозможного не потребую, но прошу вас – каждую третью сигарету давайте пропускать! Я вас, конечно, всего несколько часов знаю, но тем не менее. Возможно, вам это покажется навязчивым и смешным. Но я правда серьезно о вас беспокоюсь.
Но какой прок от уговоров, если курилка снова и снова твердит, что истинная причина его хрипоты – давний январский мороз, в одночасье обернувшийся оттепелью; и хоть Матерн по-прежнему винит во всем сигареты, Золоторотик считает их совершенно безвредными и даже более того – жизненно необходимыми.
– Только не сегодня, друг мой! Знакомство с вами так меня взбодрило. Но завтра, да, вот завтра мы начнем новую жизнь. А сегодня – давайте-ка лучше завернем вот сюда. Ибо признаюсь вам как на духу: горячий цитрон мне и моему горлу сейчас очень бы даже не помешал. Вон тот дощатый сарай, временное, конечно, заведение, чтобы не сказать халупа, пусть лицезрит нас вместе с псом. Вы получите здесь ваше пиво и вашу рюмашку, мне подадут как обычно, ну а уж для доброго старого Плутона найдутся котлетки или сосиски, яйцо вкрутую или там отбивная – мир так разнообразен!
Какая декорация! На заднем плане вздымается громада старого Дворца спорта – обшарпанная, заброшенная, никому не нужная; на переднем же толкутся – впрочем, оставляя между собой пролеты свободного пространства, – дощатые будки, служащие самым разным ремеслам и промыслам. Одна сулит скорые покупки. Вторая заманивает шашлыками, жареными колбасками и все тем же неистребимым ароматом карри. В этой круглосуточно готовы подтягивать петли на дамских капроновых чулках. Четвертая сулит выигрыш в тотализаторе. А вот седьмая, из сборных барачных конструкций, под названием «У Йенни», и должна послужить очередным пристанищем нашему трио.
Но прежде чем они сюда завернут, Матерну нужно именно сейчас, еще на вольном майском воздухе, а не в седьмой будке, задать назревший у него вопрос:
– Скажите, этот перочинный нож, ну, который теперь мой, где вы его раздобыли? Не могу же я в самом деле поверить, что это тот самый, который мальчик – ну, из вашей истории – выбросил в реку.
А курилка уже зацепил дверную ручку рукоятью своей прогулочной трости – он все заведения, где они побывали: кафе-бар Анны Хелены Барфус, лауферсбергерского «Белого мавра», «Закуток Пауля» и даже «Хижину Бюлова», если б ноги туда дошли, отмыкает подобным образом, – уже Йенни, хозяйка забегаловки, неспроста, значит, названной «У Йенни», вот-вот обрадуется приходу дорогих гостей, ибо она-то знает, кто нынче пожалует, и уже начала выжимать лимоны, – но тут сиплый голос Золоторотика в ответ и в объяснение говорит таковы слова:
– Вы готовы внимательно следить за моей мыслью, друг мой? Мы говорили и все еще говорим о перочинных ножах. Каждый перочинный нож когда-нибудь, в самом начале, бывает совсем новым. А потом, по мере пользования – либо в исконном своем качестве, как нож, либо в ином, отчужденном, – как пресс-папье или противовес, или, допустим, в связи с отсутствием под рукой каменного предмета для зашвыривания в реку, как предмет для зашвыривания в реку, – он находит самое разнообразное применение. Каждый перочинный нож рано или поздно теряется. Ножи крадут, забывают, их конфискуют или, скажем, выбрасывают. Однако половину всех существующих в этом мире перочинных ножей составляют ножи найденные. Эти последние, в свою очередь, можно подразделить на найденные просто так и счастливо новообретенные; к каковым, вне всяких сомнений, относится и вот этот, найденный мною, чтобы вручить его вам, исконному владельцу. Или вы здесь, вот на этом самом месте, на углу Палласштрассе и Потсдамской, здесь, в виду вот этого исторического, впрочем и ныне действующего Дворца спорта, здесь и сейчас, прежде чем нас проглотит эта вот дощатая будка, станете утверждать, что вы никогда в жизни не имели, а значит, никогда и не теряли, не забывали и не выбрасывали, то есть, следовательно и в конечном счете, никогда и не находили никакого перочинного ножа? А ведь организация этого скромного праздника возвращения новообретенного ножа потребовала от меня кое-каких усилий. В моей хрестоматийной истории говорится: «Перочинный нож упал в реку и сгинул там безвозвратно». «Безвозвратно» – слышите? – вот это и есть вранье! Ибо бывает, что рыбы заглатывают перочинные ножи, а потом кончают свой век под ножом кухарки; но кроме того, бывают и самые обычные землечерпалки, которые все без разбора тащат со дна на свет божий, в том числе порой и выброшенные перочинные ножи; ну а кроме того, иногда помогает случай, но на сей раз он остался не у дел. Годами – раз уж мы заговорили о моих трудах, – так вот, годами и не стесняясь затратами я подавал одно прошение за другим, не останавливался даже перед прямым подкупом крупных чиновников различных водорегулирующих учреждений, дабы в конце концов, и то лишь благодаря сговорчивости польских властей, получить желанную лицензию: в дельте Вислы – ибо нож, как мы с вами прекрасно знаем, был брошен в Вислу – землечерпалка, которую по распоряжению из Варшавы специально для меня туда направили, извлекла со дна на свет божий искомый объект примерно в том самом месте, где то ли в марте, то ли в апреле одна тысяча девятьсот двадцать шестого года он с этим светом вынужденно распрощался: между деревнями Никельсвальде и Шивенхорст, но поближе к никельсвальдской дамбе. Сколь несомненная и однозначная находка! А ведь до того я годами гонял землечерпалки вдоль южного побережья Швеции или в Ботническом заливе; все намывные отмели вдоль полуострова Хела были за мой счет и под моим присмотром обшарены вдоль и поперек. Завершая, таким образом, тему искомого объекта, мы можем с полной уверенностью сказать: нет никакого резона бросать перочинные ножи в реки. Каждая река возвращает перочинные ножи без всяких разговоров. И не только ножи! Столь же бессмысленно было спускать в Рейн так называемые сокровища Нибелунгов. Ибо найдись чудак, который всерьез – примерно так же, как я судьбой перочинного ножа, – заинтересовался бы схороненными богатствами этого беспокойного семейства, заветный клад Нибелунгов тоже выплыл бы на свет божий и давно нашел бы себе место – в отличие от перочинного ножа, чей законный владелец жив и пребывает в добром здравии, – в одном из краеведческих музеев. Ну да хватит нам болтать на проходе. И не надо благодарностей! Разве что еще минутку терпения, дабы выслушать от меня маленький совет: обращайтесь с новообретенным имуществом чуть бережнее. Не бросайте его в реку Шпрее, как когда-то бросили в Вислу; хотя Шпрее отдает перочинные ножи еще более охотно, чем Висла, на которой вы выросли, – по выговору, кстати, это и сейчас еще слышно.
И снова Матерн с неразлучным псом у ноги стоит возле стойки, ухватившись левой рукой за пивную кружку, а правой за двойную стопку пшеничной. И пока он умствует – «Да откуда он знает, да как он до всего этого?» – Золоторотик с хозяйкой забегаловки, где кроме них и посетителей-то нет, разыгрывают сцену встречи, отдельные возгласы которой – «Йенни, радость моя! Йенни, лапочка! Йенни, сердечко мое!» – свидетельствуют о том, что тощая особа за стойкой внушает Золоторотику чувства, которым явно тесно в четырех барачных стенах. И покуда эта старая вешалка в обвислой вязаной кофте жмет сок из лимонных половинок, Матерна заверяют, что именно эта Йенни и есть Серебряная Йенни, во-первых, а к тому же еще и Снежная королева, во-вторых.
– Однако мы не будем называть ее Ангустри, потому что это настоящее ее имя настраивает ее на меланхолический лад, напоминая ей о Биданденгеро, если вам когда-нибудь приходилось об этом господине слышать…
Матерн, в глубине души все еще препирающийся сам с собою из-за ножа, отнюдь не намерен утруждать свою память неудобопроизносимыми цыганскими именами и созерцанием дешевенького серебряного перстенька. Для него эта столь расхваливаемая Йенни – по ней же сразу видать – всего-навсего одна из многих отплясавших свое кордебалетных цапель; весьма проницательное наблюдение, полностью подтверждаемое и оформлением забегаловки: если в «Закутк