«Я же всё ещё сплю. А во сне всё что угодно может твориться», — пытается успокоить себя перепуганный Иван. То, что Чернушка на самом деле его мама, не вызывает у него ни малейших сомнений — он сразу поверил каждому её слову, как веришь всему, что происходит во сне, пока ты спишь. Слушает внимательно, дыша вполсилы, чтоб ничего не пропустить и не проснуться раньше времени. Нисколько не удивляет Ваню и то, что голос мамы звучит в его голове со странными интонациями, вкрадчиво и нараспев, со словами, которые мама никогда не употребляла в обиходе. Мамин голос словно читает ему сказку. Старую страшную сказку.
— Во всём я, Ванечка, как всегда, сама виновата. Зачем я ей поверила? Знала ведь, какая Женька — змея подколодная. Прикинулась жалкой овечкой. Стоит в дверях, вся такая несчастная. Насилу, — говорит, — нашла тебя, сестричка. И давай плакаться с порога. Так-то у неё всё плохо. И личная жизнь не заладилась, и здоровья нет. Пятерых мужей разменяла, стрекоза, страшно представить, откуда здоровью-то быть. А последний вообще извращенцем оказался. Бил её смертным боем. Видать, было за что. Еле она от него убежала. Без денег, без вещей. А и правда, без вещей заявилась тварь, налегке. Ни кола, ни двора, ни детей, ни друзей. В ноги мне упала, прощенья просила. Сказала, что, кроме меня, у неё родной души в мире больше нет. Дом хвалила, собачек. Собаки-то на неё сразу косо глядели, учуяли нечистую. Я Зурика от греха подальше в вольере заперла. Папа Дима на работе был. Пустила я сама ведьму в дом — разрешила ей войти. Они же, нечистые, без разрешения в дом зайти не могут, пока сам не позовёшь. Так-то, Ванечка. Сплоховала твоя мама, сама беду в дом позвала. Не знала я, что Женька в своих Европах в натуральную ведьму превратилась. Она всегда завидущая была, а это первый ведьмин признак. А может, когда она шею сломала, то и померла, а вместо её души детской нечистый дух в её сердце поселился. Я-то, дура простодушная, её за стол усадила, про тебя да про Димочку всё рассказывала, чаем поила. А она только момент выжидала. Как только повернулась я к ней спиной, удавку мне на шею накинула и задушила вмиг. Я даже боли не почувствовала. Вылетела моя душенька, как птичка из клетки, ойкнуть я не успела. А ведьма меж тем не успокоилась. Сначала от Зурика избавилась старым проверенным способом. Подмешала к мясу его яду смертельного без цвета и запаха. Как он, бедный, мучился… Пару часов выл да по земле катался, пытался боль из себя выцарапать. А ведьма только радовалась. Я всё видела сверху, а помочь ему никак не могла. Потом хотела она Фредди зарезать. Ходила по дому с острым ножиком, злобными зенками зыркала, всё звала его по имени, а он-то давно из дому сбежал и в бане спрятался. Умный мой пёсик. Устала ведьма его искать. Принялась со мной дело доканчивать. Взяла топор да нож здоровенный, которым мы Зурабу мясо с костями рубили, и надругалась над телом моим жестоко. Порубила его, разделала, как заправский мясник. Голову мою бестолковую в банной печке сожгла, череп потом в костяную муку растолкла да по участку развеяла. Потроха мои в кастрюлю свалила да суп из них приготовила. Нечистый дух, известное дело, до человечинки охочий. Не трясись, не бойся, Ваня. Я теперь умная стала, защищу тебя от нечисти. Ты чего, мальчик мой, себя щипаешь? Проснуться хочешь? Прости, сынок, но это не сон.
Ваня очень хочет проснуться. Ему страшно. Не так страшно, как позавчера под плотиной с полными лёгкими воды и уходящей с воздухом жизнью, а ещё страшнее. От щипков ему больно. И он в ужасе понимает, что всё происходящее реально. А мамин голос в голове спокойно и монотонно продолжает терзать его своим чудовищным рассказом.
— Тело моё, мелко порубленное, в тачку ведьма сложила и рогожкой прикрыла. Кровь мою в тазик сначала слила, а потом разделась и вся в ней вымылась. Ванну опосля приняла. Косметикой моей накрасилась, курва! Одежду мою надела. Только волосы с первого раза в мой цвет покрасить не смогла. С оттенком ошиблась. А ведь в детстве у нас с ней волосы совсем одинаковые были. Повезла тачку на старое кладбище, недалеко везти. Там стайка собак бездомных живёт в этом году, как она о том разведала? Думала ведьма, сожрут меня голодные собаки, сгрызут мои косточки. А они при ней на меня набросились, а как только она ушла, стали надо мной горевать да слёзы лить. Ни кусочка не скушали. А ночью-то пробрались они все к нам во двор тихонечко. Принесли останки мои горемычные, вырыли яму у дальней яблоньки, что с окон наших не просматривается, и схоронили меня. А под соседней яблонькой я Лорда Генри перезахоранивала. Закопали собаки меня под яблонькой не по-христиански, но хоть так. Когда уходить будем, Ванечка, крестик из веточек там воткни.
— Уходить? — впервые вступил в разговор Иван, испугавшись своего громкого дрожащего голоса и стараясь не думать, что говорит он с молчащей улыбающейся собакой.
— Конечно, уходить, да побыстрей. Папу Диму спасать будем. Он ведь — ведьмина жертва следующая. Ведьма, как с кладбища с пустой тачкой вернулась, приоделась в моё платье парадное, примарафетилась, под платок красивый волосы забрала и стала у ворот папу Диму ждать-поджидать. А губы свои поганые Женечка в приворотном ядовитом зелье смочила. Вот приехал папа Дима — она ему ворота отворила, и только он из машины вышел — прыг ему на шею обниматься. Он-то думал, что это я его встречаю, а она ему в уста сахарные впилась и свою слюну ядовитую выпустила — одурманила, приворожила. Вот и ходит он с тех пор сам не свой, а её игрушка. Лишь иногда у него сознанье пробивается. Помнишь, как признал он меня, когда мы с тобой с речки пришли? Про твоё купанье опасное я с тобой ещё поговорю, забубённая головушка! Еле вытащила тебя. Хорошо, что шнурок на мамином крестике такой крепкий оказался. Так вот, привела ведьма одурманенного папу Диму домой и накормила супом из моих потрохов, да ещё и сердце съесть заставила — поселила в нём тоску вековечную и вину вселенскую. Он с тех пор ничего не ел, совесть изнутри его гложет сквозь дурман. А дальше — не сдержалась тварь похотливая и затащила папу Диму в постель да снасильничала, отняла у него силу мужскую, а сейчас и вовсе убить его готовится. Зарезать хочет острым ножом, как семью его когда-то в Баку злыдни резали.
— А почему она его тогда, ну, сразу когда встретила, не убила? — снова подаёт голос Иван.
— Из-за тебя, Ваня. Ты ей нужен. Я сначала думала, что Женька завидущая у меня всё забрать хочет — и дом, и мужа, и тебя. А оказалось, ей только ты нужен. Хотела она под моей личиной с тобой уехать обратно в Швейцарию. Только ты её обманным речам не поверил, да ещё и напугал. Теперь план у неё поменялся. Хочет она папу Диму убить и на тебя его смерть свалить. Чтобы тебя в колонию отправили, а она, паскуда, покуда новый план разработает. Я слышала, как она по телефону с прабабкой твоей Настей о чём-то договаривается. То ругалась она и угрожала, то подлизывалась и лебезила-умоляла. Денег всё время ей сулила, разговор-то всё время вокруг какого-то завещания крутился. Нечисто тут. А у нечистых чисто не бывает! Обманула меня, видать, тогда бабка Настя. Не могли меня мать с Михаелем с голым задом оставить. Не такие они люди. Так что мы теперь туда сами поедем и во всём разберёмся. А пока, сынок, открой окно — мне в этом теле это как-то несподручно. Ах да, совсем забыла! Через день после смерти своей как бы заснула моя душа замученная, а проснулась в собачьем теле рядом со зданием вокзала Вырицкого. А ведь ты в тот день приезжал как раз. Я тебя на платформе встречала, но ты на меня внимания не обратил, да и дождь помешал. А потом, когда ты меня домой привёл, я полнолуния ждала. Только в полнолуние смогу я теперь поговорить по-человечески. Да и то только мысленно. Заболталась я с тобой, а папа Дима наш в беде. Открывай окно, Ванечка!
Иван поднимается. Ноги неприятно дрожат. Открывает окно и вдыхает ночную прохладу полной грудью. Может, он всё-таки спит?
Чернушка встаёт у окна на задние лапы, высовываясь наружу как можно дальше, и неожиданно громко и протяжно воет. Никогда ещё Ваня такого воя не слышал. Страшный, совершенно не собачий вой прародителей всех собак — волков — служит знаком для своих. Со всех сторон отвечают Чернушке её родственники, вся собачья Вырица не спит и брешет в едином порыве в ответ на вой праматери-волчицы. Фредди тоже тявкает в своём углу. Ваня невольно затыкает уши, но всё равно собачий лай гремит в голове. Но недолго. Пару минут всего длится собачья какофония, и снова наступает ночная тишина. Люди, вырицкие жители, проснувшиеся от страшного лая, перевернулись на другой бок и тут же заснули мёртвым сном, довольные быстрым окончанием нежданного собачьего концерта. Чернушка тоже довольна. Шерсть её распушилась, лобастую голову держит она теперь величаво, в каждом движении чувствуются дикие сила и грация, ни дать ни взять — Собачья Королева.
Глава 17Собаке — собачья смерть
— Пора, Ванечка! Отпирай дверь. Наши-то уже на подходе. Пойдём и мы со злодейкой поквитаемся. Ничего не бойся. Двери входные и окна на кухне открой, не забудь!
Иван открывает дверь и бежит за юркнувшей в неё Чернушкой. За ними энергично скачет той-терьер. В три прыжка проходят они лестницу и врываются на кухню. Там беда! Папа Дима сидит привязанный к стулу: ноги — к ножкам спереди, руки — к спинке сзади. Женщина в мамином домашнем халате на голое тело одной рукой за волосы запрокидывает его безвольную голову, во второй держит длинный острый нож. Тот самый, что у Ивана вырвал участковый. Чернушка повисает на руке с ножом мёртвой хваткой, вгрызается в запястье до крови. В запястье, на котором уже белеет один старый шрам. Женщина остервенело визжит, пытается освободиться от собаки, роняет стул с папой Димой спинкой на пол. Нож выпадает из прокушенной руки. Женщина падает на колени, чтобы схватить нож левой рукой, правую продолжает неистово рвать чёрная собака. Иван ногой футболит нож в другой конец кухни, боясь смотреть в лицо рычащей, изрыгающей проклятья полуголой женщины. За окнами тоже рычат и во входную дверь скребутся.