— Витко! — выкрикнул он, задыхаясь, на бегу. — Скажи, что это правда! Скажи, что она жива!
— Она жива, — послушно повторил тот, останавливаясь.
— Ох! — подлетев, Тодор крепко обнял его. — Камень с души свалился! Если бы ты знал, как я себя ругал! Все на свете проклял! Мы успели в Пустополь как раз перед закрытием ворот и всю ночь мотались по улицам. Хотели сразу заглянуть в монастырь, но нас все время что-то останавливало. Знаешь, если бы она действительно была там, нам бы сообщили, разве нет? И потом, отсутствие вестей — добрые вести, так? Пусть бы она ничего не знала подольше…
Витолд только кивал в ответ на слова друга. Я скромно держалась в сторонке, чтобы не мешаться.
— Ты себе не представляешь, какого труда мне стоило вернуться в замок! — продолжал тем временем Тодор, волоча Витолда вниз по лестнице. — Я же поклялся, что не вернусь, пока не отыщу Агнешку. В голове не укладывалось, как я покажусь на глаза твоей матери… Мне стыдно…
Я помалкивала. Мне так хотелось спать, что сейчас даже про свои обязанности телохранителя думала с трудом и раздражением.
— А где ее нашли?
— В дубраве.
— Ого! И как это удалось?
— «Ястребы» взяли след. Одна знахарка в Уводье ворожила и указала примерное место. Мы поехали туда…
— Ого! Далеко она забралась! Вас всю ночь по лесам носило?
— Да. Спать очень хочется.
— Нам всем надо отдохнуть, — Тодор крепко стиснул плечи Витолда. — День был трудный, но сейчас все позади.
— Да, — опять сказал князь. — Все позади. Утром она проснется…
Он ошибся. Агнешка проспала весь день до вечера, всю ночь, и на следующий день так и не пришла в себя. Более того, у нее началась горячка. Ее кидало то в жар, то в холод. Вспотевшая, раскрасневшаяся, горячая, как печка, девочка металась по мокрым от пота простыням, клацала зубами и мелко дрожала от холода. Пани Эльбета молилась в изножье ее постели, время от времени вскакивая и кидаясь помогать госпоже Марише и мастеру Лелушу, который принес кое-какие свои травы и на маленьком тигле прямо в комнате больной готовил снадобья. Увеличивая суматоху, туда-сюда бестолково метались придворные дамы.
На нас с Витолдом и протиснувшегося следом Тодора Хаша не обращали внимания, пока одна из горничных, спешащая с поручением, не столкнулась с кавалеристом и не выронила миску с водой. В миске плавала губка, которой надо было обтереть больную девочку.
— Куда летишь?
— Ой, простите, ясный пан, — служанка залилась краской и кинулась вытирать мокрый камзол Тодора своим передником. — Великодушно простите!
— Ваше сиятельство? — Только тут посмотрел на нас старый целитель, до этого скрупулезно что-то отмеряя. — Вы пришли? Прошу прощения, но ваша настойка не готова.
— Оставьте это, — отмахнулся Витолд. — Я больше беспокоюсь о сестре. Как она?
— Боюсь, что улучшения пока нет. — Мастер Лелуш выглядел так, словно за сутки постарел лет на десять. — У нее жар…
— Девочка моя, — плакала княгиня.
— Такая молодая, такая хорошая, — вторила ей пани Бедвира. — О, это так ужасно!
Князь тихо подошел к постели, наклонился над сестрой, дотронувшись ладонью до ее щеки.
— Она вся горит!
— Да. Мы пытаемся сбить жар, даем ей укрепляющее питье, но пока все безрезультатно. Если девочка не придет в себя в течение трех дней…
Агнешка шевельнулась, перекатившись набок, что-то пробормотала.
— Она очнулась! — воскликнул Витолд, наклоняясь. — Милая, что? Что?
— Собачка… — еле слышно произнесла девочка.
— Какая собачка?
— Она бредит, ваша милость, — сказал мастер Лелуш.
— Собачка! — чуть громче повторила девочка, не открывая глаз.
— Ты хочешь собаку? — по-своему понял ее Витолд.
— Где ты…
— Но, милая, — пани Эльбета подалась вперед, сжимая в пальцах безвольную руку дочери, — у нас нет никаких собак…
— Иди сюда, — не открывая глаз, девочка протянула руки, словно обнимая кого-то невидимого. — Ложись! Ты ведь меня не бросишь?
— Она бредит! — всхлипнула пани Бедвира. — Это конец!
Она разрыдалась и сделала попытку повиснуть на шее Витолда. Обычно мой подопечный стойко сносил ее попытки обратить на себя внимание или вовсе не замечал кокетства вдовы Мирчо Хаша, но на сей раз с раздражением оттолкнул ее от себя:
— Прекратите!
Что-то темное, звериное промелькнуло в его глазах, прорвалось рычанием в голосе, и мастер Лелуш заторопился:
— Настойка вам все-таки необходима.
— Нет, — прорычал Витолд. — Я ни о чем не могу думать, пока моя сестра при смерти!
Я смотрела на постель девочки и видела — вернее, чувствовала, что он должен быть там — призрак черного лохматого пса. И, сама не знаю почему, дотянувшись, положила князю руку на плечо. Просто так, не пытаясь обнять или дружески потрепать.
Вздрогнув, мужчина тихо накрыл ее своей ладонью.
— Все будет хорошо, — сказала я.
— Ах, — пани Бедвира, конечно, не могла не заметить мой жест. Всплеснув руками и всхлипнув так горестно, что даже княгиня встрепенулась и на миг отвлеклась от своих переживаний, вдова повисла на шее князя. — Я этого не вынесу! Мне так тяжело… Я так переживаю! Помогите мне!
Да, говорят, мужчины любят слабых женщин — это позволяет им самим чувствовать себя сильными в любой ситуации. Но не стоит действовать так открыто и не стоит делать это тогда, когда мужчинам самим требуется помощь. Сердито скрипнув зубами, Витолд оторвал от себя девушку и, пошатываясь, покинул комнату сестры. Мы с очнувшейся пани Бедвирой наперегонки кинулись следом.
Оттеснив сердито зашипевшую вдову, я первая протиснулась в комнату к князю. Витолд, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками. То ли не зная о моем присутствии, то ли не замечая, он тихо покачивался туда-сюда. Плечи его мелко тряслись, а из-под ладоней глухо долетали звуки, которые лично я не могла перепутать ни с какими другими.
Я тихо попятилась, чтобы не мешать, и предательница-деревяшка громко стукнула о порог.
— А? — Князь вздрогнул, поднимая глаза. — Дайна?
— Я сейчас уйду. Мне надо было лишь убедиться, что с вами все в порядке.
— Нет! — Витолд порывисто протянул мне руку. — Не уходите!
Я послушно кивнула и заперла дверь изнутри, чтобы никто случайно не увидел плачущего мужчину. А я? Что я? И не такое видела.
Ночь в полевом госпитале — особое время. Целители пытаются урвать хоть минутку отдыха, закончив операции и перевязку. Дремлют вполглаза сиделки. Стараются забыться и заснуть раненые.
Мне не спалось. Боль в ступне не давала сомкнуть глаз. Нога горела огнем, и припарки, которые поставил врач, чтобы вытянуть гной, не помогали. По-моему, нога болела даже сильнее. Не могла дотронуться до икры — казалось, что боль и жар поднимаются все выше и выше. Теперь я знала, что чувствуют те, кого сжигают живыми на кострах. Только у них боль всегда заканчивалась через несколько минут, наполненных мукой и страданиями, а у меня эта пытка тянулась уже вторые сутки. Постоянно хотелось пить, а сиделка лишь смачивала мне губы и не давала ни глотка. Вечером я обматерила врача, который в очередной раз менял мне повязку. Ступню раздуло, она побагровела, пальцы торчали веером во все стороны, а из раны сочилось что-то ярко-желтое с бурыми и зелеными сгустками. Есть я не могла — сил не осталось, и это было даже хорошо. От отвращения меня чуть не стошнило — желчь волной подкатилась к горлу.
Ох, как же больно! Не стонать! Нельзя! Надо быть сильной. Я не женщина, я — воин. Воины не плачут, тем более от боли.
— Мм-м-мм… м-ма-а-ма…
Нет, это не я! От прокушенной губы во рту стало солоно, но я молчала. Стон и плач неслись с соседней лавки, где лежал доставленный сегодня днем рыцарь. Из-за тесноты лавки пришлось сдвинуть почти вплотную — мест не хватало, так что при желании можно было дотронуться до соседа и потрепать его по плечу.
— Ты…
— Больно, — всхлипнул мужчина.
В темноте горела только свеча у столика сиделки, который к тому же стоял в другом углу комнаты — рассмотреть соседа было трудно. На вид мой ровесник. А так — ничего особенного. Вроде руки и ноги на месте, голова тоже цела.
— Что с тобой?
— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Тебе-то что? Мм-м-м…
— Я только хотела…
— Да тихо вы, — сердитый сонный голос долетел со стороны, — спать мешаете.
— Я умру, — жалобно протянул рыцарь. — Наверное, умру.
— А что с тобой?
— Живот болит. Сильно.
Признаться, я еле сдержала смех. Подумаешь, живот! Ну, наверное, съел что-нибудь не то!
— Пройдет.
— Я умру!
— Живот — это не страшно! Поболит и перестанет! — странно, откуда у меня взялись такие силы и уверенность.
— Тебе легко говорить. А я…
Он застонал громче, уже не сдерживаясь, и мне пришлось зажмуриться изо всех сил и зажать уши руками, чтобы не слышать. Сиделка проснулась, вскочила, захлопотала над соседом, уговаривая потерпеть. Потом дала ему что-то выпить. Рыцарь наконец уснул.
И не проснулся на другое утро.
Тяжелые это были дни. Весь день девочка проспала, ненадолго очнулась только к вечеру, но на другое утро ее опять охватил жар. Все началось сначала. Она по-прежнему звала собачку, но когда по настоянию княгини с псарни принесли щенка, тот завизжал и обделался от ужаса прямо на одеяло. А взрослая собака, приведенная позже, уже на пороге комнаты начала рычать и рваться с поводка.
Витолд и Тодор, разумеется, тоже все время находились рядом. А я была рядом с Витолдом. Мой подопечный так переживал из-за сестры, что ему самому требовались помощь и поддержка. Поддержку горела желанием оказать пани Бедвира, хлопотала не хуже наседки, но князь игнорировал ее потуги. Не помню, сколько раз я ловила на себе его взгляд — вопрошающий, жадный. «Скажи, что все будет хорошо? — читалось в нем. — Мне так нужно это знать!» И я говорила, утешала, как могла. Сама не понимаю, откуда во мне брались силы.
На четвертый день жар спал. Щеки девочки приобрели здоровый цвет, дыхание выровнялось, и уже можно было не бояться, что она умрет. Но беда подстерегала с другой стороны — Агнешка никак не желала просыпаться. Сначала этому не придавали значения — после такого жара организм должен был восстановить силы. Но когда пошли вторые сутки, а девочка не пришла в себя, мы снова начали беспокоиться. Целитель жег у нее под носом птичьи перья, ее щипали, кололи кончики пальцев иголками, разжимали рот и по капле вливали бодрящий напиток, просто трясли и громко звали по имени — бесполезно. Агнешка не открывала глаз, лежала спокойная и тихая. Она дышала, но с каждым часом все тише и слабее.