Александр ЖаркихСобачья жизнь
Я не знаю почему.
Не знаю, почему я как-то сразу почувствовал, что она — моя…Ночка бодренько выбралась из плетёной корзины прямо по спинам уютно посапывающих братиков и сестёр, ткнулась горячей мордочкой в мою ладонь. Я взял её на руки. Мягкие коготки вцепились в меня, а рубашка приклеилась ко мне большим мокрым пятном.
Тогда она была почти слепая, это потом у неё оказались большие тепло-карие глаза ребёнка. Ими она приговорила меня к себе, а себя ко мне.
Загнув крючком длинный мокрый язычок, она сладко зевала. Я поставил её на стол и внимательно посмотрел: тёмная, почти чёрная, шёрстка ещё не прикрывала розовый круглый животик, наполненный маминым молоком. Она немного дрожала, наверное, впервые ощущая себя в центре внимания, неуклюжие собачьи лапы разъезжались на гладкой поверхности стола.
— Ну что, будешь брать? Или тебе других показать? Решай, а то поздно, ночь уже…
Удивительно, но при слове «ночь» она перестала дрожать и к чему-то прислушалась
— Буду, — неуверенно сказал я. — Сколько с меня?
— Нисколько. Последыш она. Слабенькая, некондиционная — думали, не выживет. Топить собирались. Считай, от смерти спас.
— Ничего себе, слабенькая! Вон как бодро по спинкам щенков ко мне выбралась.
— Всё равно, слабенькая — болеть много будет… Берёшь? А то, правда, ночь уже.
При слове «ночь» маленькое существо на столе с путешествующими в разные стороны лапами опять к чему-то прислушалось.
А мне, наверное, просто захотелось спасти хоть что-нибудь в этой ненадежной и беспощадной жизни…
…И я открыл в себе множество способностей, о которых даже не подозревал.
Причём эти способности оказались столь разнообразны, чтотребуют отдельного описания.
Усюсюкать, улюлюкать, повторять простые фразы по нескольку раз без изменения интонации удалось научиться не сразу, зато произносить слова «Ах, ты моя маленькая сучка!» и «Жопочка» у меня получалось с такой непередаваемой нежностью, что сотрудницы «секса по телефону» могли бы записываться ко мне на тренинги.
Я радостно придумывал и другие невообразимые прозвища, пытаясь приспособиться к новой жизни без выходных. Расслабиться было просто невозможно: утром и вечером прогулка ждала меня. Круглогодично. Утром и вечером. Вчера и завтра… И даже утром 1-ого января. Я забыл о командировках и о том, что можно уехать в отпуск на какое-нибудь дальнее море.
Не будучи чистокровной, Ночка быстро превратилась во что-то похожее на лабрадора, только поменьше.
А наша с ней совместная жизнь превратилась в два очень важных мероприятия: Гулять и Кормить. Кормить и Гулять. Только это намного больше, чем здесь уместилось:
Гулять. Кормить. Гулять. Кормить. Гулять. Кормить. Гулять Кормить. Гулять. Кормить. Снова гулять!..
Причём, прогулки любознательная Ночка с самого начала привыкла планировать долгие и полноценные, с непременным восторженным и эмоциональным изучением окрестностей на предмет людей, собак, детей, кошек и шуршащих пакетов. В эти прогулки ненавязчиво включались обзорные экскурсии с осмотром местных исторических достопримечательностей в виде больших мусорных ящиков и открытых подвалов домов.
Наверное, у каждого из этих предметов действительно была своя интересная история. Сдерживая свою и её реакцию на других собак и кошек, я начинал их латентно ненавидеть. Холод я тоже возненавидел. Как и жару. Не говоря уже про дождь и слякоть. Календарь стал моей настольной книгой. Я был готов присылать свои наблюдения за природой в различные журналы соответствующей тематики.
Когда я приходил домой с работы, хотелось чего-то медвежьего: залечь в берлогу или просто утопиться в мягком кресле. В тепле. В тишине. В темноте… Оказаться вне зоны действия сети.
И тут в поле зрения моих почти отсутствующих глаз появляется «Нечто», метёт хвостом и пытается отразиться в твоих зрачках. Это Нечто ждёт долгой прогулки с беготней и яростным отниманием палок.
Причём, это Нечто превращает в Ничто все другие мои планы, мягко и ненавязчиво, никогда и ни в чём не упрекая.
И это самое противное.
Так, только посмотрит особым своим взглядом, в котором больше снисхождения, чем презрения, и скромно опустит глаза, совершенно определённо повернув мордочку в сторону входной двери.
А когда Ночка ещё росла, она действительно много болела. И мы часто ездили с ней к ветеринарному врачу на метро. У меня за пазухой ей было уютно. Немного повозившись, она засыпала. Иногда, правда, её что-то беспокоило, и Ночка начинала дрожать, тихонько скуля.-
Потерпи, моя маленькая. Скоро приедем…Беззащитное соитие двух тел согревалось печально текущим чувством родства и безумным чувством отчуждения по отношению ко всем остальным. Людям. Животным. Городам. Морям. Планетам. Мирам…
Дома она с трудом привыкала к белому небу со стеклянной люстрой посередине. Вместо сладкого маминого молока здесь было какое-то другое, чужое и невкусное. И мамой от этого молока не пахло. И братиков нигде не было видно. Где они теперь? В каких мирах потерялись? И какие там люстры на небе светят?
Мы присматривались друг к другу.
«Только вот этот, большой и тёплый, всё время куда-то таскает, приносит еду, пытается разговаривать… Только у него всё равно не получается так как надо, по-нашему. Но пахнет от него чем-то неуловимо знакомым. И этот запах она помнит почти с рожденья, как и мамин запах. Наверное, это — Хозяин или Папа. С ним бывает хорошо гулять и играть. Бегает он, правда, плохо… Интересно, а я кто для него?». — Иногда Ночка внимательно меня рассматривала, поднимая голову высоко вверх и вбирая воздух дрожащими ноздрями.
Особы женского пола, каким-то образом появлявшиеся в моей жизни, ревниво реагировали на неё:
— Ну, куда ты её тащишь, в кровать, что ли?
— Тсс, тихо. Ей же страшно, она привыкнуть должна. Она же ещё ребёнок.
— Сам ты ребёнок!..
Я забыл о всяческих посиделках, клубах и ночных загулах. Теперь гораздо важнее было — не какой коньяк покупать, а помнить, когда последний раз Ночка. гуляла. И разрыв между гуляниями по времени не должен был составлять более 12 часов. И никакие справки с работы помочь тут не могли.
Потому как во мне поселилось постоянное чувство вины перед любимым лохматым существом, которое тебе доверяет. Ты же не можешь её обмануть. Не можешь обмануть эти детские, но почему-то всё понимающие глаза… Ночка выросла. Целыми днями она теперь дома взаперти. Никто с ней не играет и не разговаривает.
Чем она, интересно, там занимается?
Но у Ночки ещё оставалось пространство для больших открытий в жизни.
Оказывается, обувь можно не только грызть, но и красиво раскладывать прямо на моей постели. А ещё можно грызть столы и стулья. И они не будут за это кусаться в ответ. А ещё мячик всё время под шкаф закатывался — не достанешь потом никак. Но вот кошки — совершенно нехорошие существа. Больно царапнут лапой по любопытному носу и перебегут по карнизу в соседское окно или сразу на дерево. Даже от лая они не падают вниз, хоть охрипни совсем.
Ой, а пьяных мы не любим совсем. Ой, а от курева мы чихаем богатырским чихом прямо на обои и зеркало в прихожей, а потом смотрим хитрыми примиренческими глазами.
Зато от вежливого предложения выйти вон мы отказываемся тихо, без лишних звуков, но в высшей степени категорично. Типа — я лучше тут посижу, а то, вдруг вы есть тут надумаете без меня…
Увидев первый настоящий снег, Ночка ошалела от восторга. Вдохнув полные ноздри колючей свежести, она понеслась по бледным и бесчувственным ледяным равнинам между домов, между кустов и деревьев, неуклюже выкидывая вперёд свои смешные подростковые лапы.
И исчезла.
— Господи, где собака? Только что здесь была!..
А Ночка сидела на дне самого глубокого, самого тёмного и холодного колодца, потеряв голос от страха и внезапного исчезновения окружавшего её мира.
Совершенно неожиданно пружинистый снег под её быстрыми лапами исчез и обернулся космической чёрной дырой с настороженно торчащими короткими железками и противным запахом чужих внутренностей.
— Ночка, ты где? Голос, голос хоть подай! Блин, да тут люк открыт!.. Ночка молча смотрела снизу сырыми глазами вверх, на круглое небо, по которому плыли облака. Они плыли с севера на юг, не останавливаясь здесь, на полпути к тёплому Сочи. Она сидела, дрожа и поскуливая, и видела, как Папа, на кого-то ругаясь и оскальзываясь на ледяных железных ступеньках, спускался прямо с опрокидывающегося неба.
— Дурочка, не ушиблась? С тобой всё… в порядке? Напугалась, милая… Жопочка моя!
Я опять спасал! Но в тот год её легко было спасать…
Я целовал её прямо в глаза, и она позволяла это делать, вылизывая в ответ своим длинным язычком мои холодные щёки. Щенячьи ребрышки по-детски дрожали в моих руках.
Обошлось.
Когда ветеринар увидел её впервые, то сказал:
— Я так понимаю, что вся эта жуть в виде выставок вам не грозит!
Я был рад и сказал, что её нужно просто спасать. И мы опять спасали её вместе с ветеринаром и его бесконечными уколами.
Я научился разбираться в добавках и витаминах. Научился запихивать градусник собаке в попу, смотреть: как и чем она какает.
Стал специалистом по стрижке когтей, чистке ушей, протиранию глаз и вытаскиванию из счастливой (непорочной) пасти всяких деликатесов в виде провонявшего куска рыбки и полуразложившихся мышек.
Запах мокрой псины уже не преследовал меня — это был уже и мой собственный запах, запах моей одежды.
Фирма KARCHER могла бы присылать ко мне своих сотрудников для обучения новейшим способам мытья полов, оттиранию слюней со стен, с джинсов и курток, засохших какашек — с беспризорно гулявшей по квартире обуви.
Я научился спать столько, сколько спала Ночка. И вставать без будильника. И ложиться…
Дом снова превратился в филиал лесопилки: все деревянные ножки шкафов, столов и стульев очень быстро оказались в пылесосе в виде опилок и щепок.