— Не надо так, сэр, — выдохнул галл.
Грациллоний смотрел мимо его. Ударял кулаком по ладони, снова и снова.
— Дахут — любовница Ниалла, скотта, — яростно кричал он. — Она украла у меня Ключ, пока я спал. Украла для него. Наверняка это сделала она. В эту ночь все мы спали непробудным сном. Должно быть, благодаря ее заклинаниям. Форсквилис говорила мне, что у нее дар, талант к колдовству, какого не было ни у одной королевы с тех пор, с тех пор, как… А до этого как часто я закрывал глаза и затыкал уши, когда кто-то пытался предостеречь меня? Причем, судя по всему, Ниалл не первый ее любовник. С чего бы тогда Томмалтах, Карса и другие молодые люди вызывали меня и вынудили, несмотря на то что я всех любил, убить их в Священном лесу? А тот германский пират… Мазлох говорит, что он врет. Я же думаю, что он говорил правду. Да и Маэлох в глубине души, как мне кажется, верит ему… Дахут! Дахилис, дочь наша!
— Значит, ты в этом уверен?
Грациллоний постарался взять себя в руки.
— Чем же еще можно объяснить все то, что мы обнаружили? К тому же Корентин… он знает. В ту ночь он сказал мне, чтобы я выпустил ее. Пусть, мол, лучше море заберет ее, или… груз ее грехов утащит и меня с ней на дно. Не то чтобы я боялся смерти… но он показал мне картины… я увидел, как умирала каждая королева… и меня оставили силы. — Грациллоний хватал ртом воздух. — С тех пор он отказывается говорить со мной об этом. Старается перевести разговор на другую тему.
— Так ты на него сердишься?
Грациллоний помотал головой:
— Почему? Это все равно что сердиться на гонца, принесшего плохую весть. К тому же он спас мою жизнь и жизни других людей, а теперь, когда он в Туре, я еще больше осознал, как много делает он для всех нас.
Он поднял лицо к безоблачному небу и ужасающе спокойно сказал:
— Нет, то было не деяние смертных. Здесь поработали боги. С чего бы вдруг моя Дахут сбилась с пути? С одной стороны боги Иса, а с другой — эта бедная, сбитая с толку девочка. Они играли на ней, как Пан на дудочке, сделанной из костей мертвецов. А Митра? Митра повел себя совершенно безответственно и попросту побоялся вступиться за нас. Дахут осталась одна перед этими Тремя. Они же никто иной, как демоны. Что касается Бога христиан, то я просто не знаю. Я просил его дать мне честный ответ, а получил лишь молчание. В результате, кроме демонов, я не знаю никого. А, может, и вообще ничего нет? Одна пустота?
Руфиний, втайне придерживавшийся тех же взглядов, вздрогнул, услышав их выраженными вслух. Он немного подождал и, когда Грациллоний перевел взор на уходящие вдаль земли, тихо сказал:
— Ты хочешь отомстить Ниаллу за Дахут и за Ис?
— Раз уж я не могу обратиться к богам… — невыразительным голосом ответил Грациллоний, все так же глядя вдаль. — Во всяком случае, он заслуживает смерти.
Руфиний набрался храбрости:
— Лучше я это сделаю.
Выйдя из горестного оцепенения, Грациллоний круто повернулся к нему:
— Как так?
Руфиний встал навытяжку:
— Сэр, я не оправдал доверия. Очень может быть, что именно я виноват в случившемся. Помнишь, как я помог бежать пленнику Ниалла, Эохайду, тому самому человеку, которого Маэлох встретил на острове? В то время все казалось милой проказой. Однако это лишь подлило масла в огонь. Ниалл обозлился на Ис еще больше. С тех пор являться с миссией в его королевство нам было заказано. Договориться с местными и разработать план его свержения мы уже не могли. Я был тщеславен и безрассуден. Перегнул палку, и Ис жестоко поплатился за это.
На губах Грациллония появилась медленная улыбка. В ней не было радости, одна лишь неизбывная жалость.
— Да что ты? Все это чепуха. Да ведь ты знаешь скоттов куда лучше меня. Зла они не забывают никогда. Все то, что идет вразрез с их планами, считают вредным. Вини меня. Ведь это я много лет назад утопил их флот, а вместе с ним и их планы. Вот в этом я совершенно не считаю себя виновным. Это была хорошая работа, хорошо исполненная. Что до тебя, то ты освободил его врага и, может быть, добавил нам союзника.
Руфиний повесил голову.
— Может быть. Но ведь я уехал из Иса на юг, и как раз тогда, когда назревала опасность. Мне надо было остаться. Быть может, я смог бы предупредить тебя или… или как-нибудь иначе помешать тому, что произошло.
— Возможно, это и так, — сказал Грациллоний, — если вообще какой-нибудь смертный мог тогда что-то сделать. Я, правда, тогда удивлялся, с чего ты вдруг уехал. Ведь особой необходимости в том не было. Да и ты вроде бы не любитель приключений.
— У меня были причины, — прокаркал Руфиний. — Думаю, если бы это разрешило конфликт, я бы остался, чего бы мне это ни стоило. Всю дорогу из Италии, как только узнал о потопе, я все больше укреплялся в мысли, что наводнение не просто несчастный случай, что это выход зла, окружавшего нас. Я его нутром чуял.
— Чувствовал? Ты об этом ни словом не обмолвился.
Руфиний посмотрел хозяину прямо в глаза и улыбнулся кривой улыбкой, больше похожей на усмешку.
— Я привык делать хорошую мину при плохой игре. Что ж, накажи меня, убей, что хочешь, лишь бы освободиться от своей вины.
Грациллоний вздохнул:
— Ладно, ты сделал ошибку, но и я вместе с тобой. Разве не мог я потребовать, чтобы ты остался? И потом мы же не волшебники, чтобы предсказывать будущее. Мне нужны были твои мозги. Не изводи себя угрызениями совести. Брось их в навозную кучу. Там им место. И это мой приказ.
Голос Руфиния зазвенел:
— Слушаюсь, сэр. Какие будут еще приказания?
— Я же сказал тебе. В настоящий момент нужны твои соображения. Ты умеешь общаться с людьми, можешь уговорить их делать то, что хочешь, и к тому же уверить их в том, что это их собственная инициатива. У нас сейчас забот полон рот: надо обустраивать колонию, вести переговоры с имперскими чиновниками, собирать информацию о намерениях варваров, готовиться встретить их и так далее. — Грациллоний помолчал. — А вот о Ниалле Девяти Заложников думать сейчас рано. — Голос его стал спокойным, похожим на зиму, когда она в одну ночь замораживает воду на реках. — Я хочу отмыть честь Дахут его кровью. Тогда моя маленькая девочка сможет спать спокойно.
День был таким замечательным, что сидеть в мрачной и темной хижине Мартина мог только самоубийца. Дверь, провисшая на кожаных петлях, впускала в помещение немного солнечного света. Через щель можно было увидеть траву и кусочек реки. Доносились сюда и звуки — молитвы монахов. Те, кто работал в огороде, молчали. По периметру горы, у ее подножия, были вырыты монашеские кельи. Запахи плодородной земли и зелени заглушал смрад. Святые люди пренебрегали мытьем. Проникавший в хижину свет освещал пыль, паутину, грибы, выросшие в углах грязного пола. Два треногих табурета да шкаф с книгами и документами были единственной мебелью.
Лицо епископа было бледным и морщинистым. Во рту, когда он улыбнулся, поблескивали несколько оставшихся зубов.
— Не притворяйся, что обладаешь достоинствами, которых у тебя нет, сын мой, — пошутил он. — Я предпочитаю простоту. Ты прекрасно знаешь, кто должен стать там лидером. Ты.
Корентин склонил голову.
— Отец, я не достоин.
Мартин посерьезнел. Подслеповатые глаза его всматривались в посетителя.
— Ни один человек, рожденный от женщины, не осмелится вообразить себя целителем душ. У некоторых, однако, есть призвание, и они обязаны делать то, что могут. Ты знаешь этих людей, и они тебя знают. Ты в хороших отношениях с их королем… с бывшим королем. Фактически, вы вдвоем уже внушительная команда. Более того, ты человек из народа. Ты знал и тяжкий труд, и невзгоды, тебе известны и радости, и горести простых людей. Ты знаешь и племена, что живут в окрестностях. Усилия объединить их угасли, как угасла сила Меция. Ты же сейчас в полной силе. Ничего, что волосы твои седы. Кому же, кроме тебя, взять на себя служение?
Некоторое время он сидел неподвижно, потом добавил:
— Это всего лишь мое суждение, как ты понимаешь. Господь указал на тебя. Ты один из тех, кто творит чудеса.
Длинная речь утомила его. Он сгорбился, зябко обхватив себя руками, хотя из дверей тянуло весенним теплом. Старался отдышаться. Курносое лицо выглядело изможденным. Глаза закрылись.
Когда они открылись снова, Корентин хрипло запротестовал:
— Нет, отец, каюсь. Милости Его я принижать не могу. Господь посылал мне в отшельничестве моем рыбу, чтобы мог я кормиться, подарил способность излечивать раны, спасаться от опасностей, дал редкий дар предвидения — все это милости недостойному грешнику.
Мартин выпрямился. В его манере пробудилось нечто позабытое, солдатское.
— Довольно. Приниженность не годится тебе, Корентин. Злоупотреблять ею, как и ложной скромностью, не что иное, как гордыня. Небеса отдали тебе приказ. Исполняй его.
Корентин проглотил подступивший к горлу комок.
— Прошу прощения. — Через минуту сказал дрожащим голосом: — Разрешите сознаться: я боюсь. Не знаю, как распорядиться своими способностями. К тому же они так малы, годятся лишь для домашнего употребления. Сейчас…
— Ты противостоишь самому сатане, — кивнул головой Мартин. — Я знаю это. Слишком хорошо это знаю.
Он наклонился вперед. Глаза неистово горели.
— Божественную волю часто трудно разгадать. Мы делаем ошибки, за которые расплачиваемся. А иногда… сатана сам творит чудеса. Мне приходилось даже видеть, как он принимал обличье самого Христа. — Он совершил крестное знамение.
— Но Господь всегда с нами, — продолжил он, — до конца света. Он поможет нам провидеть и одержать победу, если попросим Его об этом. Я припоминаю ошибку… — Еще раз ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.
— Скажите мне, отец, — попросил Корентин.
Мартину словно бы полегчало. Он улыбнулся:
— Да нет. Ничего особенного. Неподалеку отсюда есть гробница, которую мой предшественник освятил как могилу мученика. Но я не мог найти подтверждающего источника о мученичестве усопшего. Даже имя его было мне неизвестно. Могла ли в таком случае моя паства поклоняться ему как святому? Я отправился к могиле и молил Господа о просветлении. Настала ночь. Передо мной явилась фигура, закутанная в черный саван, запачканный кровью. Голова его была отрезана, и он поддерживал ее рукой возле шеи. Я умолял его сказать правду, и он сознался, что при жизни был разбойником и что его обезглавили за его преступления. Я отпустил привидение и на следующий день оповестил паству о своем открытии. Сельские жители впоследствии чрезвычайно расстроились оттого, что поклонялись ложному святому. Вот и вся история.