— Я закона не нарушал!
— Тебе нужно это еще доказать, дружок. Начнется расследование, пойдут сплетни о Нимете. О том, что она где-то несколько месяцев скрывалась.
Эвирион уронил чашку. Вино вылилось в тростник. Он вскочил на ноги:
— Так вы что, побежите к ним с вашей историей?
— Никогда, — вздохнул Руфиний. — Неужели ты не можешь отличить предупреждение от угрозы? Тут же, как бык, несешься с обвинениями. Я просто пытаюсь рассуждать логически. Тебе это и самому надо было сделать.
Эвирион тяжело дышал. Руфиний улыбнулся.
— Позволь мне поговорить с Грациллонием, — предложил он. — Мы поговорим с ним без свидетелей. А потом — с тобой. В его интересах эту историю не разглашать. Тебя же ему останавливать не с руки, потому что ты можешь помочь и ему, и колонии. Мы с тобой единомышленники. Признай это.
— Вы… хотите думать… и за него?
— Думаю, эти мысли уже приходили ему в голову. Но у него и других забот полон рот. Ему нужна помощь. Мы все должны ему помогать, и ты — не в последнюю очередь.
Руфиний переплел пальцы.
— Садись, — уговаривал его Руфиний. — Выпей еще чашечку. Понимаю, я тебя огорошил. Нам нужно составить план действий. Вот, например, думал ли ты о пиратах? Саксы и скотты придут непременно, попомни мое слово.
— Это вопрос новичка. — Тем не менее вопрос этот оказал тонизирующее воздействие на Эвириона. — Корабль большой и быстроходный. Команда будет большой и хорошо вооруженной. Варваров встретим, они нам только хвост покажут. К тому же на море они редко атакуют. На земле им и легче, и добыча больше.
— Вот оно как, — кивнул Руфиний, который прекрасно был обо всем осведомлен. — Это наводит меня на мысль… Но пока об этом говорить не будем. Садись. Выпьем, поговорим и еще выпьем. Человека не узнаешь, пока с ним не выпьешь.
Теплый свет зажженных свечей приобретал нездоровый, гнилостный оттенок, попадая на лицо и руки девушки, лежавшей на кровати: настолько бледна она была. Лишь волосы, разметавшиеся по подушке и мокрыми прядями прилипшие к изможденному лицу, сохранили огненный цвет. Слабое пожатие холодных, тонких, словно соломинки, пальцев.
— Я сейчас уйду, а ты спи, — сказал Грациллоний, ощущая полную свою беспомощность.
— Спасибо, что навестил, — прошептала Нимета.
— Да что ты, я буду приходить при первой возможности. И завтра приду. Только выздоравливай. — Он постарался улыбнуться. — Это мой приказ, слышишь?
— Да. — Она глянула на выпуклость, выпиравшую из-под простыни. — Если она мне позволит.
— Что?
— Вон та огромная пиявка. Она еще не до конца раздулась.
— Молчи, — сказал он ошарашенно. Нельзя с такой ненавистью говорить о будущем ребенке. Это не по-христиански. Ребенок ни в чем не виноват. И ему следует со смирением принять своего внука.
Нимета яростно замотала головой:
— Если бы я могла избавиться от него…
С другой стороны над постелью склонилась высокая, одетая в черное фигура. Руна прикрыла рот девушки.
— Молчи, — повторила она. — Не гневи… богов.
— Спокойной ночи. — Грациллоний поцеловал влажный лоб, повернулся и вышел из комнаты вместе с Руной. Дочь проводила их взглядом до дверей.
В атриуме Грациллоний взял из рук прислуги свой плащ. Руна жестом приказала служанке удалиться. Когда они остались вдвоем, он заговорил по-латыни:
— По-моему, с тех пор, как я видел ее в последний раз, она выглядит получше.
Темноволосая голова согласно кивнула.
— И мне так кажется. Если бы не этот болван врач…
— Да? Я слышал, что вы его прогнали…
— Он собирался пустить ей кровь, и это после того, как судороги чуть не погубили ребенка. Нет, я прописала ей покой и питание, а теперь предсказываю, что она скоро пойдет на поправку.
Грациллоний посмотрел ей в глаза.
— Выкидыш был бы освобождением, — сказал он.
— Да. Сознаюсь, я на это надеялась. Ради Ниметы и ради… вас.
— С самого ее возвращения она выглядела все более больной, вы согласны?
— Да. Мы должны делать все, что в наших силах, для них обоих. Теперь не старые времена, когда родители могли выбросить нежеланное дитя на улицу.
Он помолчал.
— Вы были настоящим другом, — сказал он. — И я до сих пор удивляюсь, почему.
— Вы так и остались нашим королем, несмотря ни на что. Без вас мы ничто, мы просто все погибнем. — Чуть заметная улыбка заиграла на ее тонких губах. — Кроме того, вы весьма привлекательный мужчина.
Смутившись и слегка встревожившись, он накинул на плечи плащ:
— Мне пора идти.
Она уже не улыбалась.
— У вас сегодня был трудный день. Может, мне проводить вас до Конфлюэнта?
— Что? Да нет, спасибо. В этом нет нужды. Вы сегодня тоже устали, но не будем об этом говорить, ладно? Спокойной ночи. Завтра я еще раз загляну. — Он поспешно вышел.
«Да, она удивительная женщина, — подумал он. — Холодная и прямая, но для бедного моего ребенка она, как мать. Сегодня она вдруг повернулась ко мне другой стороной».
Тишину нарушал лишь стук его собственных шагов да журчание и плеск Стегира. Дневное тепло пока не ушло, однако к нему примешались первые струи прохлады, вливавшиеся в легкие вместе со слабым запахом цветущих растений.
За спиной остался загородный дом, белый, как привидение. Впереди маячили темные строения нового города, а далее, за рекой, раскинулись бескрайние поля, с восточной стороны, однако, дорогу им преграждал лес, который можно было бы сейчас не разглядеть, если бы не полная луна, прихотливо разбросавшая на нем круглые серебристые пятна и осветившая вершины деревьев. Луна только-только всходила и поэтому казалась огромной. Возле нее зажглись первые звезды.
Полнолуние, первое после весеннего равноденствия. С тех пор, как погиб Ис, прошло больше года, но королевы исчисляли время по луне, и сегодня исполнилась лунная годовщина со дня их смерти.
Какая тишина! Казалось, год назад не было ни ветра, ни бушующего моря, словно ему приснился кошмарный сон, но в таком случае и все остальное должно быть нереальным — Дахилис, Бодилис, Форсквилис, Дахут… нет, лучше не думать о ней, измученной и обманутой. Он позовет ее мать, Дахилис. Пусть станцует под луной и споет ему песню. Он не заплачет.
Грациллоний сжал кулаки, так, что ногти впились в ладони. Ему предстоит столько работы, что не мужское это дело — гневаться на богов. Надо успокоиться, наполнить легкие воздухом, напоенным ароматом цветущего кизила, и представить себе, что он слышит ее пение. Она играла на маленькой арфе…
Он остановился. По позвоночнику пробежала дрожь. Прямо перед ним, возле реки, росли заросли кизила. Ветви его под луной казались покрытыми снегом. Вот оттуда и раздавалась музыка, звучал чистый молодой голос.
«Дахилис, я не испугаюсь!»
Музыка оборвалась. Послышался шорох платья, торопливые шаги. И вышла она, длинные распущенные волосы, словно силок для лунного света. Он узнал эти тонкие черты. Почувствовал внезапную слабость. Колени подогнулись, он зашатался.
Но это была всего лишь Верания, дочь Апулея. Она привыкла называть его дядя Гай. Сейчас она показалась ему лесной феей, одной из тех, что порхали по ночам вокруг священного пруда в Нимфеуме. Всего лишь Верания. Он овладел собой.
— Что ты здесь делаешь? — почти закричал он.
Она встала перед ним, прижимая к груди арфу, как талисман. Глаз, однако, не отводила.
— Прошу прощения, если испугала вас, сэр. — Голос ее слегка дрожал. — Мне не спалось.
— Нехорошая ты девчонка. Разве можно ходить по ночам одной? — отчитал он ее.
— О, но ведь здесь все спокойно. Вы делаете все для нашей безопасности.
— Ха! — Тем не менее слова ее смягчили душевную боль. Во всяком случае, она дала ему повод. — Ты глупый, непослушный ребенок. Родители, конечно же, понятия не имеют, что тебя нет дома.
Она опустила голову. Беззащитность всегда трогала его. Он откашлялся.
— Хорошо, я провожу тебя домой, и если ты проскользнешь незаметно, не разбудив домашних, то они и не узнают. Но прежде ты должна обещать, что никогда больше этого не сделаешь.
— Прошу прощения, — повторила она. Ее было почти не слышно. — Я обещаю.
— А сдержишь обещание?
Она подняла удивленные глаза:
— Я не могу нарушить обещания, данного вам.
— А! Гм. Очень хорошо. — Странно, но ему не хотелось идти домой, в хижину, куда не проникал лунный свет. К тому же сначала нужно успокоить девочку. — Что ты такое пела? — спросил он. — Вроде я такой песни раньше не слышал.
Она крепче прижала к себе арфу.
— Песня… это моя. Я их сочиняю.
— Вот как? — Он знал, что она музыкальна (лицо отца светилось от гордости, когда по его просьбе она пела для гостей), но он не знал, что кроме способностей к рисованию и рукоделию она может еще и сочинять музыку. Она была очень застенчива.
— Молодец.
Грациллоний потер подбородок. Это движение успокаивало его, так как прикосновение к бороде напоминало ему поглаживание домашнего животного.
— А мелодию ты откуда взяла? Она не похожа ни на римскую, ни на галльскую. Больше напоминает музыку Иса.
— Я этого и добивалась, сэр.
— Да? Ну-ну. — Ему ничего не оставалось, как обратиться с просьбой. Слова были на латинском языке. Наверное, детский лепет, зато голос у нее очень приятный. — Может, ты споешь для меня?
— А вы хотите? — В голосе ее звучало беспокойство. — Она печальная. Поэтому мне и не уснуть.
Потом, после того как он распрощался с ней, пожелав спокойной ночи, уже лежа в кровати, он подумал, не знала ли она, куда он ходил, и не поджидала ли его специально. Он сразу почувствовал, что она, хотя и побаивалась, но очень хотела, чтобы он послушал ее пение.
— Давай, — настаивал он.
Она встала под белыми цветами кизила и, ударив по струнам, извлекла из них серебристый аккорд. Сначала она пела тихо, а потом осмелела. Слова песни, по неизвестной ему причине, долго не давали ему уснуть.
Я помню Ис, хотя там и не была я,