— В конце концов, — ухмыльнулся Перри Мейсон, — я не собираюсь вести дело за окружного прокурора, если я тебя правильно понял; обвинение — это по его части.
Поль Дрейк отодвинулся вместе со стулом.
— Ты будешь нас защищать, если мы на этом засыплемся? — спросил он.
— А как же, — ответил Перри Мейсон. — Я не позволю вам ничего такого, чего не позволил бы себе.
— С тобой та беда, что ты чертовски много себе позволяешь, — заметил сыщик. — Между прочим, тебя начинают величать чародеем от права.
— В каком смысле чародеем? — спросил Мейсон.
— Считается, что ты можешь вытащить из цилиндра вердикт, как фокусник — кролика, — объяснил Дрейк. — Ты действуешь не так, как другие, делаешь ставку на эффекты и драматизм.
— Мы народ, склонный к драматизму, — изрек Перри Мейсон. — Мы не похожи на англичан. Англичанам подавай достоинство и порядок, а нам — драматизм и зрелище. Это у нас в крови. Мы настроены на быстрый бег мысли — все должно идти как в театре.
— У тебя, по крайней мере, все так и идет, — заметил Дрейк, вставая. — Нынешний трюк ты здорово придумал, ничего не скажешь. Все городские газеты пишут не об обвинении, предъявленном Бесси Форбс, но о том, как эффектно было подорвано доверие к свидетельству таксиста. Нет такой газеты, которая бы не давала понять, что показания водителя ничего не стоят с начала и до конца.
— Так оно и есть, — сказал Перри Мейсон.
— И тем не менее, — задумчиво произнес Дрейк, — мы оба прекрасно знаем, что Бесси Форбс в самом деле ездила туда в марсоновском такси. Она — та самая женщина, что побывала в доме.
— А вот это, — возразил адвокат, — останется в области предположений и догадок, если только окружной прокурор не приведет веских доказательств.
— Где он их раздобудет, когда его водителю теперь веры нет?
— Об этом, — успокоил его Перри Мейсон, — пусть сам и заботится.
— Ладно, — сказал Дрейк, — я пошел. Будут еще какие задания?
— На этот раз, — протянул Перри Мейсон, — пожалуй, все.
— Видит Бог, куда уж больше! — процедил Поль Дрейк и вышел из конторы.
Перри Мейсон откинулся во вращающемся кресле и закрыл глаза. Он замер, только кончики пальцев выбивали легкую дробь на подлокотниках. Так он и сидел, когда в замке наружной двери повернулся ключ и в контору вошел Фрэнк Эверли.
Клерк-юрист Фрэнк Эверли подбирал для Перри Мейсона текущие правовые материалы и помогал на процессах. Он был молод, энергичен, честолюбив и преисполнен безграничного энтузиазма.
— Можно поговорить с вами, шеф? — спросил он.
Перри Мейсон открыл глаза и нахмурился.
— Да, — ответил он, — входите. В чем дело?
Фрэнк Эверли со смущенным видом примостился на краешке стула.
— Ну же, выкладывайте, — обратился к нему Мейсон.
— Я хочу просить вас в качестве личного одолжения позволить Бесси Форбс дать показания.
— Это еще зачем? — заинтересовался Мейсон.
— Я тут наслушался разговоров, — ответил Эверли. — Не заурядных сплетен, как вы понимаете, а разговоров серьезных людей — адвокатов, судей, газетчиков.
Мейсон снисходительно улыбнулся:
— И что же, Эверли, вы услышали?
— Если эта женщина не появится у вас на месте для свидетелей, а ее признают виновной, это будет означать крах вашей репутации.
— Что ж, — заявил Перри Мейсон, — крах так крах.
— Ну как вам объяснить? — сказал Эверли. — Она же невиновна, теперь это все понимают. Обвинение построено исключительно на косвенных уликах. Все, что от нее требуется, опровержение и объяснение, а уж присяжные, само собой, вынесут оправдательный вердикт.
— Вы и в самом деле так думаете? — с любопытством спросил Перри Мейсон.
— Конечно.
— И, по-вашему, мне должно быть стыдно, что я не позволяю ей выступить и все рассказать?
— По-моему, сэр, вы не имеете права брать на себя такую ответственность. Пожалуйста, не поймите меня превратно, но я обращаюсь к вам как адвокат к адвокату. У вас есть долг перед клиенткой, долг перед профессией, наконец, долг перед самим собой.
— Допустим, она займет место для свидетелей, расскажет свою историю — и тут-то ее и признают виновной, что тогда? — спросил Перри Мейсон.
— Да не могут ее признать, — возразил Эверли. — Ей все сочувствуют, а сейчас, когда показания водителя лопнули как мыльный пузырь, обвинению не на что опереться.
Перри Мейсон внимательно посмотрел на клерка.
— Фрэнк, — произнес он, — меня ничто так не радовало, как этот наш разговор.
— Вы хотите сказать, что позволите ей дать показания?
— Нет, я хочу сказать, что ни в коем случае не позволю ей давать показания.
— Почему? — спросил Фрэнк Эверли.
— Потому что, — медленно проговорил Перри Мейсон, — сейчас вы считаете ее невиновной. Все считают ее невиновной. Значит, и присяжные считают ее невиновной. Если я позволю ей дать показания, это не прибавит ей невиновности в глазах присяжных. Если не позволю, они могут решить, что у нее дурак адвокат, но саму ее оправдают.
А теперь послушайте-ка меня, молодой человек. Есть несколько способов вести процесс. Существует способ медлительный и занудный; к нему прибегают те адвокаты, у кого нет четкого плана действий, разве что являться в суд на заседания, переругиваться из-за возражений, пререкаться о юридических тонкостях и бесконечно обсасывать факты, так что все уже перестают понимать, о чем в сущности идет речь. Но есть драматический метод ведения процесса. Ему-то я и стараюсь следовать.
Где-то по ходу процесса окружной прокурор закончит обоснование обвинения. Я намерен попытаться овладеть положением, с тем чтобы, когда окружной прокурор произнесет свое слово, сочувствие присяжных было целиком отдано обвиняемой. И тогда, ни минуты не медля, я передаю дело на рассмотрение присяжных. Если все пойдет так, как надо, они вынесут решение, не успев даже толком подумать.
— А если пойдет не так, как надо?
— Если пойдет не так, я как судебный адвокат, вероятно, потеряю свою репутацию.
— Вы не вправе рисковать ею, — возразил Фрэнк Эверли.
— Как же не вправе! — ответил Перри Мейсон. — Я не имею права ею не рисковать.
Он поднялся, выключил свет и сказал:
— Вот что, сынок, пойдем-ка по домам.
Глава XX
На утреннем заседании Клод Драмм повел наступление, отнюдь не скрывая злости, которую вызывало у него пережитое накануне поражение. Говорил он жестко, четко и со сдержанной яростью, мрачно живописуя кровавые подробности, чтобы заставить присяжных понять — совершено убийство, и не просто убийство, а с проникновением в дом жертвы, и притом человека хладнокровно пристрелили, пока он брился.
Перед судом проходили свидетель за свидетелем, каждый отвечал на краткие, четко поставленные вопросы и своими ответами добавлял новый жуткий штрих к общей картине, складывающейся в головах у присутствующих.
На этот раз свидетелями выступали полицейские, прибывшие на место. Они описывали зрелище, открывшееся их глазам. Они сообщали о позе, в какой лежало тело, о верном сторожевом псе, которого безжалостно пристрелили, когда он пытался защитить хозяина.
Фотограф криминального отдела предъявил полный набор снимков дома, комнат и тела, распростертого в зловещей и неподобающей позе на полу роскошно обставленной библиотеки. Был даже крупный план собачьей головы — остекленелые глаза, выпавший язык и непременная темная лужица насочившейся из ран крови.
Хирург, делавший вскрытие, привел массу технических подробностей касательно траектории пуль, а также расстояния, с которого были произведены выстрелы, — его вычислили по пороховым ожогам на теле жертвы и опаленной шерсти собаки.
Время от времени Перри Мейсон отваживался на робкий перекрестный допрос — тихим голосом наводил свидетеля на какой-нибудь факт, который тот упустил, или просил пояснить то или иное свидетельство. Никакого поединка умов, на который рассчитывали зрители, не было и в помине, как и ослепительных выпадов, свойственных драматичной манере судебного адвоката.
В предвкушении представления в зал набилось много публики. Люди входили с улыбками на лицах, пожирали взглядом Перри Мейсона, подталкивали друг друга локтями, и каждый указывал соседу на знаменитого судебного адвоката. Однако постепенно улыбки исчезли, зрители начали хмуриться и мрачно поглядывать на подсудимую. Как-никак дело было нешуточное — убийство. Кому-то предстояло за него расплатиться.
Когда утром присяжные занимали свои места, они сердечно раскланивались с Перри Мейсоном и бросали на подсудимую сочувственные взгляды; к полудню они прятали глаза от Перри Мейсона и, подавшись вперед, впитывали жуткие подробности, которые живописали свидетели.
Фрэнк Эверли сидел за ленчем с Перри Мейсоном; было очевидно, что Эверли обуревают какие-то сильные чувства. Он едва притронулся к супу, поковырялся в мясе и отказался от сладкого.
— Разрешите мне кое-что вам сказать, сэр, — обратился он к Перри Мейсону, когда тот откинулся в кресле, закурив сигарету.
Перри Мейсон посмотрел на него с бесконечным терпением и произнес:
— Конечно.
— Вы проигрываете дело, — выпалил Фрэнк Эверли.
— Вот как? — заметил Мейсон.
— Я слышал, о чем переговариваются в зале. Утром вы без всяких усилий могли добиться ее оправдания. Теперь ей не спастись, разве что она докажет свое алиби. До присяжных начинает доходить весь ужас случившегося, то, что это было преднамеренное убийство. Подумайте, как Драмм будет распинаться о верной сторожевой собаке, которая отдала жизнь за хозяина. Когда хирург обнародовал, что в момент выстрела дуло пистолета находилось в нескольких дюймах от собачьей груди, а Клинтон Форбс был убит с расстояния менее двух футов, присяжные многозначительно переглянулись — это от меня не укрылось.
Перри Мейсон и бровью не повел.
— Да, — согласился он, — довольно впечатляющие показания, но главный удар нам нанесут днем, сразу по возобновлении заседания.
— Это вы о чем? — спросил Фрэнк Эверли.