— Эх, животина! Только говорить ты не умеешь!
У Бека был свой способ выражения любви, доходивший до причинения боли. Он часто хватал ртом руку Торнтона и сжимал ее зубами, так сильно, что следы их долго оставались на коже. И точно так же, как Бек понимал, что ругательные слова — это слова любви, так и человек понимал, что притворный укус — ласка.
Бек мог по целым часам, внимательный и оживленный, лежать у ног Торнтона и смотреть на его лицо, не спускать с него глаз, изучать его, следить с живейшим интересом за каждым мимолетным выражением, за каждым движением или изменением в его чертах. Или, при случае, он ложился дальше и смотрел на общее очертание человека, следил за всеми движениями его тела. Так велико было общение между ними, что часто сила взгляда Бека заставляла Торнтона обернуться; он без слов смотрел на Бека, и сердце его светилось во взгляде, как сердце Бека светилось в его собачьих глазах.
Когда приехали на давно ожидаемом плоту товарищи Торнтона, Ханс и Пит, Бек совершенно не признавал их, пока, не понял, что они близки с Торнтоном; после этого он только выносил их, принимая их любезности, так, как будто сам оказывал им любезность. Они оба принадлежали к тому же роду людей, как и Торнтон: жили близко к земле, думали просто и видели ясно; и еще прежде чем ввести свой плот в широкое русло лесопильни в Даусоне, они поняли Бека, его характер и не добивались от него той дружбы, в которой жили со Скитом и Нигом.
Любовь Бека к Торнтону все росла и росла. Один он мог привязать тюк на спину Бека во время летних переходов. Не было вещи, которой Бек не сделал бы, когда Торнтон приказывал. Однажды, на пути из Даусона к истокам Танана, люди и собаки сидели на хребте утеса, отвесно падавшего на обнаженное каменистое русло реки на сто метров вниз. Джон Торнтон сидел у края; Бек был около него. Необдуманный каприз охватил Торнтона, и он обратил внимание Ханса и Пита на опыт, который он задумал сделать.
— Бек, прыгай! — приказал он, протягивая руку над бездной. Через мгновение он боролся с Беком на краю утеса, пока Ханс и Пит не оттащили их обоих назад в безопасное место.
— Это безумство, — сказал Пит, когда все кончилось, и они смогли говорить.
Торнтон покачал головой.
— Нет, это удивительно и страшно. Вы знаете, это иногда пугает меня.
— Я бы не согласился быть человеком, который напал бы на тебя, когда Бек неподалеку, — объявил Пит, кивая головой на собаку.
— Клянусь трубкой, — подтвердил Ханс, — я бы не согласился.
Не прошло года, как опасения Пита подтвердились. «Черный Бертон», человек дурного характера и злобный, подрался в кабаке с новичком, приехавшим из Европы, а Торнтон добросердечно начал их разнимать. Бек по обыкновению лежал в углу, положив голову на лапы, не спуская глаз с хозяина. Бертон без предупреждения ударил Торнтона с плеча. Торнтон опрокинулся и не упал только потому, что успел ухватиться за стойку.
Присутствовавшие услыхали не лай и не вой, а скорее рыкание, и увидели, как тело Бека взвилось на воздух и кинулось к горлу Бертона. Он спасся от смерти только тем, что инстинктивно защищался рукой, но был сброшен на пол, и Бек очутился на нем. Бек выпустил руку и опять кинулся к горлу. На этот раз человек успел защититься только наполовину, и горло его было страшно укушено. Толпа бросилась на Бека, отогнала его. Пока доктор останавливал кровотечение, Бек бродил взад и вперед, свирепо рычал и делал попытки снова броситься на врага; его удерживал лишь отряд вражеских палок. На немедленно созванном собрании рудокопов решили, что собака имела достаточные основания рассердиться, и Бек был оправдан. Но репутация его была установлена, а имя его стало известно в каждой стоянке Аляски.
Позднее, в конце года, он спас жизнь Торнтона совершенно иначе. Три товарища спускали длинную и узкую барку в опасном месте на порогах Сорокамильного ручья. Ханс и Пит шли вдоль берега и удерживали барку тонкой бечевой, перекидываемой с дерева; на дерево, а Торнтон плыл в лодке, помогая багром и выкрикивая приказания на берег. Бек, озабоченный и встревоженный, держался на берегу на одной линии с баркой и не спускал глаз с хозяина.
В одном особенно опасном месте, где ряд едва покрытых водою утесов вдавался в реку, Ханс отпустил веревку и, пока Торнтон направлял багром лодку в поток, бежал вдоль берега, чтобы удерживать лодку всякий раз, когда он минует скалу. Барка прошла скалы, и неслась вниз по течению с огромной быстротой; Ханс задержал ее веревкой, но задержал слишком внезапно. Барка опрокинулась и ударилась в берег, а Торнтона выбросило в воду и несло течением к самой худшей части порогов, к стремнине, где никакой пловец не мог остаться живым. Бек мгновенно кинулся в воду и на расстоянии трехсот ярдов, среди бешеного круговорота, перегнал Торнтона, когда он почувствовал, что Торнтон ухватился за его хвост, он направился к берегу и греб всей своей мощной силой. Но к берегу он подвигался медленно, а течением вниз их несло с устрашающей быстротой. Снизу доносился грохот; там вода неслась еще неистовей, пенилась, разбивалась об утесы, которые торчали, как зубья громадного гребня, и Торнтон понял, что берега достигнуть невозможно. Он тщетно пытался уцепиться за один утес, пронесся мимо второго и наконец отчаянным усилием ухватился за третий. Он обхватил его скользкую верхушку обеими руками, выпустил Бека и среди рева воды закричал:
— Назад, Бек, назад!
Бек не мог держаться на месте, его несло вперед; он отчаянно боролся, но плыть назад не мог. Когда он услышал повторное приказание Торнтона, он высунулся из воды, высоко поднял голову, как бы желая бросить на него последний взгляд, потом послушно повернул к берегу. Он плыл с невероятными усилиями. Пит и Ханс вытащили его на берег как раз в том месте, ниже которого плыть было уже совершенно невозможно и где грозила верная смерть.
Они знали, что держаться за скользкий утес на страшном течении можно лишь несколько минут, и по берегу кинулись бежать, от утеса, вверх по течению. Они привязали веревку на шею и плечи Бека, так, чтобы она не душила и не мешала ему плыть, и бросили его в поток. Бек поплыл бодро, но взял недостаточно прямо. Он заметил свою ошибку поздно, когда Торнтон был почти рядом с ним, когда довольно было несколько раз гребнуть, чтобы добраться до него, но течение безнадежно протащило Бека мимо.
Ханс немедленно дернул веревку, как будто Бек был лодкой. Веревка натянулась и дотащила его против течения; он погрузился в воду и оставался под водой, пока тело его не вытащили на берег. Он захлебнулся; Ханс и Пит кинулись к нему, делали искусственное дыхание. Он встал на ноги, но снова упал. С потока едва слышно доносился голос Торнтона, и хотя они не могли различить слов, но понимали, что он был в последней крайности. Голос хозяина подействовал на Бека, как электрический ток. Он прыгнул на ноги и побежал по берегу впереди людей, к той точке, откуда его кинули в воду в первый раз.
Снова привязали веревку, снова Бека бросили, и снова он пустился вплавь, но на этот раз прямо. Он ошибся раз, но не мог ошибиться два раза. Ханс отпускал веревку, а Пит следил, чтобы она нигде не цеплялась. Бек держал прямо вперед, пока не очутился на одной линии с Торнтоном; тогда он круто повернул и с быстротой экстренного поезда донесся по течению до Торнтона, который увидал его приближение. Когда Бек налетел на него, он отпустил утес и обеими руками обнял косматую шею. Ханс укрепил веревку к дереву. Бека и Торнтона покрыло водой. Барахтаясь и задыхаясь, один на другом то сверху, то снизу, волочась по зубчатому дну, ударяясь о скалы и коряги, они кое-как выбрались, или, вернее, были кое-как вытащены на берег.
Придя в себя, Торнтон прежде всего посмотрел на Бека; над его с виду безжизненным телом протяжно выл Ниг; Скит лизал его мокрую морду и закрытые глаза. Торнтон сам был избит и измучен, но сейчас же начал ощупывать Бека и нашел у него три переломленных ребра.
— Этим все сказано, — объявил он. — Мы становимся тотчас лагерем.
И они стояли лагерем, пока ребра Бека не зажили и он не был снова способен путешествовать.
В эту же зиму в Даунасе Бек совершил новый подвиг, не столь героический, но поднявший еще выше его славу в Аляске. Этот подвиг был особенно выгоден для трех товарищей. Они очень нуждались в деньгах, Бек им доставил их, и это позволило им пуститься в давно желанное путешествие на девственный восток, где еще не было рудокопов. Случилось это после одного разговора в кабаке «Эльдорадо», где люди хвастались своими любимыми собаками. Через полчаса разговора один из присутствующих объявил, что его собака может сдвинуть сани с грузом в двести кило и повезти их; другой говорил, что его собака может сдвинуть двести пятьдесят, и третий дошел до трехсот.
— Пфа! — сказал Торнтон. — Бек может сдвинуть четыреста кило!
— И сдвинуть сани и провезти груз шагов на сто? — спросил Мэтьюсон, «король Бонанца», — тот, который говорил о трехстах кило.
— И сдвинуть сани и провезти груз шагов на сто, — хладнокровно повторил Торнтон.
— Хорошо, — сказал Мэтьюсон медленно и громко, так, чтобы все это слышали, — у меня есть тысяча долларов, которые отвечают за то, что этого он сделать не может. Вот они! — и он швырнул на стойку мешок с золотым песком.
Все молчали. Вызов Торнтона, — если считать это вызовом, — был принят. Он чувствовал, как прилив теплой крови ползет у него по щекам. Он сболтнул, он не знал, может ли Бек сдвинуть четыреста кило! почти полтонны! Громадность этой тяжести теперь ужасала его. Он верил в силу Бека; ему часто приходило в голову, что он способен сдвинуть такой груз; но никогда ему не приходилось, как теперь, стоять перед неизбежностью этого испытания под упорными взглядами двенадцати охотников, которые молча смотрели и ждали. Кроме того, у него не было тысячи долларов; не было их ни у Ханса, ни у Пита.
— У меня стоят сани, нагруженные таким количеством муки, — продолжал Мэтьюсон с грубой прямотой, — так что препятствий нет.