оговоркой: никакой крови!
Читаю вслух ее собственный текст: "Боже, ну почему ты меня покинул?", "Боже, да есть здесь где-нибудь сортир?"
- Обожаю пафос, - замечает на это писательница.
"Ты такой горький, Боже! После тебя у меня осталась язва. И сыпь".
- Я обожаю ругаться с Богом. Без проблем я могу обзывать Бога самыми последними словами, проблема лишь в том, что я не могу перестать о нем думать. Я живу на его стороне, в классе у меня практически не было верующих, но я выдержала.
"Ни от чего нельзя уйти так великолепно, как от Тебя. Я обалденно удовлетворяю и саму себя, но иметь Тебя в заднице – это экстра. Быть может, Тебя никогда со мной и не было".
- Я опасалась того, не пройдет ли тот пафос, которого у нас в Чехии хронически терпеть не может, - говорит она. – Но тут же было написано, что это высказывание всего поколения, что оно отражает мир молодежи и так далее.
- А оно отражает?
- Отражает только мой мир.
Читаю еще:
"Даже Бог должен был смеяться, когда на нас пялился. Мы хотели его скурить. Вот только не знали – как. Вот как скурить Господа нашего?".
Продалась книга превосходно, сейчас ее купить просто невозможно. Я записался на нее в пражской городской библиотеке, но очередь была на пару месяцев. Издательство предоставило мне единственный – залитый кофе – экземпляр, который у них остался.
- Реакций масса, - говорит Коцабова. – Но, вы только представьте, - в них ни слова о Боге.
Бог в dark-room'е
Поэт и писатель Адам Георгиев из Праги (когда мы разговариваем, ему исполнилось 30 лет). Он сын танцовщицы и получившего образование в Польше классика болгарского театра, режиссера Николая Георгиева. Если бы я желал упростить его литературное амплуа, то можно было бы написать: поэт Христа, описатель секса без тормозов.
Всякое свое стихотворение в томе Облатка преисподней он начинает с изображения креста. На обложке мы видим ноги распятого Иисуса и лицо застывшей в боли женщины. Метафизика, которую он предлагает в своей поэзии, мрачная и готическая, а Бог в его стихах не желает быть нанятой людьми машиной для творения добра.
Зато у каждой его прозаической книге на обложке имеется тело привлекательного мальчика. На чешской обложке первой его новеллы Планета одних только мальчиков пальцы руки готовятся расстегнуть ширинку.
Планета начинается так: "В свете голого потребления всего и всех…", чешский издатель рекламировал ее как "гомосексуальная преисподняя – впервые в чешской литературе". Новеллы Георгиева образуют трилогию, были написаны еще Бульвар Солнце и Убей меня, Элиза (ELISA – это Enzyme-Linked Immunosorbent Assay, один из чаще всего применяемых теста для выявления антител ВИЧ).
Рассказчик этих текстов часто спускается под землю - в подвалах размещаются dark-room'ы: лишенные дневного света залы, кабины, коридоры, в которых народ занимается сексом по минутам (как определяет это Ольга Токарчук). Человек оставляет собственное прошлое, роль в обществе и входит в темноту, чтобы отсасывать у совершенно чужих людей и трахать их в компании других чужих людей (как написал профессор философии из Лондона)[57] (Ольга Токарчук и Александр Гарсия Дютманн в послесловии к фотографическому альбому Конрада Пустоты Darkrooms, Издательство Политической Критики, Варшава 2010. – Примечание Автора.).
Некий молоденький гей (в основном именно они населяют эти новеллы) в какой-то момент видит, как Иисус сбрасывает терновый венец, надевает бейсболку и словно хороший приятель говорит: "Наложи на все, парень, ничего серьезного нет. Засади себе хорошенько, это единственное, что имеет смысл". Один из таких парней считает, что, раз сам он ни у кого не отсасывает, зато отсасывают у него, это означает, будто бы он еще сохранил контроль над собой, тем самым – достоинство.
Следовательно, книги Георгиева – это книги о ценностях.
Быть может: они даже представляют собой рассказ о войне Бога с Дьяволом в человеке. Что в чешской литературе, похоже, является исключением.
В Планете Георгиев (как прозаик) находит изумительные детали; например, лизание кроссовки случайному парню в даркруме для одного из героев является чем-то больше, чем афродизиаком. Кроссовка становится Богом, которого герой ищет, и в результате попадает в такие вот места. В Облатке Георгиев (уже в качестве поэта) предупреждает: "Погляди на своего бога _ но почему нет родных, к которым ты мог бы зайти".
Подруга рассказчика всей трилогии, девушка лет, наверное, двадцати, размышляет над тем, невинна ли она. Совместно с героем они определяют, что когда ей было десять лет, то тогда невинной была наверняка, как и все в этом возрасте. "Так когда же началась та самая вига?" – спрашивает она, и у меня складывается впечатление, что поиск ответа на этот вопрос и является той целью, которую поставил перед собой автор. Каждый из его персонажей на самом деле ищет внутренней чистоты.
В прессе писали, что Георгиев осторожно, деликатно и незаметно, под давлением боли, подсовывает христианское чувство обиды.
Я же говорю ему, что эякулирующие пенисы появляются в его творчестве наряду с Христом.
- Но ведь Иисус в моих книгах всегда помещается там, где его место, - поясняет Адам. – Я его не оскорбляю, не профанирую. При всех этих непристойностях я задаю различные важные вопросы. К сожалению, в этой стране на них никто не только не отвечает, но никто и не задает.
- Почему?
- Одной из причин, по которым меня как автора выпирают из системы, или по-другому: я автор для очень узкой группы читателей и критиков, является то, что чехи не любят и не принимают ничего такого, что их перерастает. Чтобы не иметь потом угрызений совести и иметь возможность поглядеть себе в глаза в зеркале, они устраивают все очень просто. Неудобство они завертывают в слово "пафос". Раз Христос, то и пафос. А поскольку у нас очевидным является то, что пафос необходимо обходить стороной, то и детей с малого учат пафос обходить. Точно так же, как обходить стороной ядовитые грибы. Только есть тут одна заковыка.
- Какая?
- Это совсем не пафос.
Бог, принимающий наркотики
Наталия Коцабова, до того как выпустить свою книжку, написала стихотворение, в котором Бог принимает наркотики.
- В нем имеется образ Иисуса умирающего, зависимого от героина. Сегодня Иисус не скончался бы на кресте, общество убило бы его наркотиками. Дед спрашивает: Ну как ты можешь упоминать имя Господне всуе? Но это стихотворение прочитал польский ксёндз Збигнев Чендлик. И сказал: быть может, они и правду упоминала имя Господне всуе, важно то, что его вообще вспоминала. Гораздо лучше, когда Бога оскорбляют, чем совсем изгоняют из своего сознания.
Бог – это не ноль
Священник Збигнев Чендлик (на момент нашей беседы ему 42 года), настоятель храма в городке Ланшкроун в Судетах. Поляк, сюда приехал из Хоржова в 1992 году.
- Из всех вероисповеданий католическая церковь имеет более всего верующих в округе, - хвалится он.
- И сколько же?
- Три процента! Из десяти тысяч жителей Ланшкроуна, три сотни – это мои прихожане.
Спрашиваю про стихотворение Коцабовой о Боге, принимающем наркотики.
- В Чехию я приехал, после того как в семинарии меня обучили множеству вещей. И вот я говорю о спасении, а для них это понятие из иного мира. Как можно спасти кого-то после смерти, когда в могиле лежит уже скелет? – спрашивают меня. Люди здесь задают вопросы словно дети. И я отыскиваю такие слова, которые для них что-то означают. Только ведь это не дети, все это интеллигентные, образованные люди, они знают иностранные языки. Ну как найти в них отклик? То, что я делаю в Чехии, это не евангелизация в польском смысле слова. Сейчас я нахожусь на этапе чего-то вроеде предварительного евангельского просвещения. Но я читаю это стихотворение Коцабовой про Христа-наркомана и радуюсь. Ведь кто-то комку-то говорит: Ты для меня ноль! Ноль – ведь это же ничего, пустота. А для нее Бог – это противник, и это означает, что он обладает какой-то ценностью. Он уже не ноль. И это уже что-то! – подчеркивает Чендлик.
Священники из Польши спасают чешскую церковь. В 2006 году церковные власти сообщили, что на юге Чехии на продажу выставлено сто церквей, не хватает ни верующих, ни священников. Приход в Чехтицах неподалеку от Бенешова ожидал ксендза сорок лет, пока не появился поляк. Единственный в Новой Быстрице священник окормливает пять приходов на обширной территории, так что в каком-то из них воскресную мессу он проводит уже в субботу вечером. Иоанн-Павел II когда-то сказал, что польские ксёндзы в Чехии – это выплата долга, который поляки имеют в отношении чехов за то, что те в 966 году дали им христианство.
Настоятель Чендлик выступает в различных talk-show, приглашает в церковь рок-ансамбли (поскольку те привлекают людей за пятьдесят и старше), оформил церковный брак крупнейшей в Чехии поп-звезде, и об этом написали таблоиды. Его популярность служит тому, чтобы его пожелали выслушать и как священника. Пресса пишет, что из Польши он привез современный взгляд на веру.
- Мы со священником дружим, могут сказать многие, но потом за этим может будет и такое: я дружу с Господом Богом, дружу с церковью? В первую очередь: быть человеком – вот путь духовной особы к Богу, - размышляет он вслух.
- А что пан ксёндз говорит тем чехам, которые отрицательно относятся к религии? - спрашиваю я.
- Я говорю: Бог – это не тот, который у тебя что-то забирает, Он тебе дает. А они боятся: Господь Бог заберет у меня деньги, девушку, жизнь.
- Как это заберет?
- Потому что для них Бог это сплошные ограничения. Тогда я переставляю стрелку их мышления. То, что у тебя есть, ты имеешь именно от Бога. Впрочем, я никогда не начинаю беседовать с религиозных тем, стараюсь говорить о чем-то нейтральном. Когда Иуда в Гефсиманском саду должен был показать, кто здесь Иисус, он сказал: это будет тот, кого я поцелую. А зачем ему вообще было Иисуса указывать? А потому что Иисус ничем от других не отличался. Вот и я: не хожу в сутане, самое большее, надеваю колоратку (воротничок священника). Если у человека имеется авторитет, то он его не потеряет даже и тогда, если выйдет на рынок в пижаме. В заброшенной части участка возле церкви я построил красивый дом для семей с приемными детьми, и это уже мой аргумент.