Другой ксёндз по телевизору говорит, что наш президент погиб "героической" смертью. Является ли смерть в аварии транспортного средства героической? Нам очень сложно признать, что это человеческий фактор, ошибка, случайность. Ведь мы же все являемся Божьими избранниками, и Он избрал для президента героическую смерть. Понятно, что все мы отчаянно ищем способы, чтобы придать смысл окружающей нас действительности. Человек, если не видит четкого смысла, теряется, гибнет (быть может потому абстрактная живопись никогда не будет человечеством цениться так, как реалистическая).
На замечание Дениса, что до него дошли фаталистические голоса из Польши – Катынь, это проклятие; польская судьба; от судьбы не уйдешь, и что все это напоминает ему чешские плачи относительно восьмерок[72] (Как-то все привыкли считать, будто бы года, заканчивающиеся на 8 для чехов являются переломными.
1918 год – после чуть ли не трех сотен лет не существования чешской государственности и полном доминировании венгров над словаками, чехи, жители Моравии, Силезии и Словакии освободились из-под гнета габсбургской монархии. Родилось независимое и свободное государство Чехословакия, которое называют Первой Республикой.
1938 год – в результате мюнхенских договоренностей, Великобритания и Франция 29 сентября 1938 года сдали Гитлеру часть Чехословакии – Судетский край. В последующие несколько месяцев Польша захватила Тешинскую область (Заолзе); Венгрия – южную Словакию и Закарпатскую Русь. Тогда-то к жизни была призвана Вторая Республика, которая не прожила и полгода – к весне 1939 года Рейх преобразовал ее в Протекторат Чехии и Моравии. Словакия же сделалась независимой и прогитлеровской Первой Словацкой Республикой.
1948 год – коммунистический путч, в результате которого власть перешла в руки коммунистической партии Чехословакии, в результате чего на сорок один год государство, принадлежащее к западной культуре, было втиснуто в орбиту СССР.
1968 год – Пражская Весна или же процесс демократизации общественного строя и коммунистической партии, культурная, ментальная и общественная оттепель, закончившаяся 21 августа 1968 года грубым нашествием армий пяти стран Варшавского Договора на Чехословакии. – Примечание Автора) в судьбе чехов, как нации – я ответил:
Когда недавно в чешском ток-шоу "Вшехнопарти" (Всеобщая вечеринка) я процитировал польского поэта Норвида, что "Польша – это память и могилы"[73] (Впоследствии я проверил, действительно ли Циприан Камил Норвид является автором данной цитаты (в чем я был уверен), и вот тут-то появились сомнения, не решенные и до нынешнего дня. Норид, якобы, должен был сказать "земля и могилы", но Юзеф Пилсудский говаривал "память и могилы", и такая версия сделалась в Польше общепринятой. Один из историков утверждает, что выражение "память и могилы" популяризовал маршал Франции Фош. – Примечание Автора), все присутствующие в пражском театре "Семафор", в котором записывали программу, посмеялась над этими словами, как над замечательной шуткой. Наверняка они считали, будто бы я подготовил именно такую шутку под конец выступления. А ведь это настоящая цитата, которая многое говорит о поляках.
На просьбу объяснить, что конкретно она говорит, я ответил, что нашему народу для жизни не нужны, скажем, шоссе, потому их у нас практически и нет. Нашему народу для жизни нужны несчастья. Только лишь тогда, когда появляется несчастье: неудачное варшавское восстание или иное поражение, вот тогда мы являемся кем-то. Несчастья и обиды нас возвышают над иными народами. Польская культура является культурой некрофилов. Лишь смерть приводит к облагораживанию человека. В течение многих лет своей истории мы сражались за свою независимость и постоянно умирали за Отчизну. В связи с этим, поляки лучше всех умеют праздновать похороны и трагедии, а вот с успехами уже не так. Все эти жертвы не могли быть принесены напрасно, они не могли быть забыты, вот мы и научились их подчеркивать, отмечать, придавать им надлежащую оправу. Следует помнить, что когда чехи в ноябре 1989 года на Вацлавской площади от радости, что коммуна пала, звенели ключами, поляки в июне 1989- потому что у нас коммуна грохнулась чуточку раньше – совершенно не отмечали этого вместе. Не было никакой тебе общности, образовавшейся вокруг счастья осознания того, что эта ужасная Польская Народная республика наконец-то закончилась. Никакой четкой радости. Поляки умеют объединяться, но только лишь вокруг несчастий. А поскольку нам известно, что мир никак не ценит наших страданий, мы покажем: в отмечании и праздновании смерти и трагедии именно мы являемся чемпионами.
- Но зачем? – спросил изумленный Денис.
Пока мир, наконец-то, не признает: они страдали сильнее всех. Даже больше евреев. Впрочем, уже можно слышать: "Никто не умеет так страдать, как мы".
На просьбу, чтобы я в этой трагедии нашел элемент, который мог бы стать началом чего-то хорошего, возможно, даже началом примирения с русскими, я ответил примером. Русские в Варшаве и русские в Праге – это две совершенно разные картинки. Русский в Праге не скрывает того, что он русский. Иногда я даже специально рассказываю в Польше: "Вот представьте себе, что в кафе на Вацлавской площади в Праге русские разговаривают вслух". "Как это? – удивляются поляки, - что, русские там нормально разговаривают?". В Варшаве в течение многих лет русских никто не слышал, хотя они там живут. Разговаривают тихо; тебе отвечают вслух только тогда, когда находятся в своих гостиницах или съемных квартирах. Не может быть и речи о том, чтобы русский вел себя свободно в кафе. Он крадется по улицам, стараясь не обращать на себя внимания. Он просто чувствует нашу неприязнь. Неприязнь бывшего раба, ведь они же оккупировали нас веками. А поскольку наши народы похожи, поскольку и русские, и поляки весьма чувствительны, думаю, что то, что они к нам испытывают, называть следует ранеными чувствами. Только вот их чувство, это было бы чувством слона к голубке, которую он, слон, хотел бы содержать в какой-то несчастной, проржавевшей клетке. Так что сомневаюсь, возможно ли примирение en bloc.
На вопрос о судьбах моей семьи, поскольку известно, что чуть ли не каждая польская семья пострадала от русских или украинцев, я рассказал (сокращенно) байку, которую мама рассказывала мне в детстве. Как-то раз дед упал с лестницы и сломал ногу. Он уже лежал в кровати, как тут пришли украинцы, приказали ему одеваться и стой поломанной ногой погнали в лес. В лесу ему пришлось выкопать себе яму под могилу, украинцы связали ему руки колючей проволокой, убили и бросили в яму. В течение нескольких дней к этому месту никому нельзя было к тому месту приближаться, но бабушка туда пошла и нашла кусок рукава от голубой фланелевой рубашки деда. И я вечно просил, чтобы мама мне эту байку рассказывала. Мне хотелось все слушать и слушать.
На вопрос, на самом ли деле все так и случилось, я ответил, что да: в Бещадах, в местности Устржиники Гурне, а сегодня я знаю то, чего ребенку никак нельзя было рассказывать. Я знаю, что ему стащили кожу с рук, говоря, чтобы получились перчатки. Я знаю, что еще убили бата бабушки и его жену, которая схватила младенца, мальчика, и сказала, что мужа не оставит. Так этого ребенка – так рассказывала мама – ей засунули обратно в лоно. И убили его соседи из той же самой деревни. Они были из Украинской Повстанческой Армии – националистического вооруженного формирования, желавшего создать независимое государство, независимое и от СССР, и от Польши. Вот они и ликвидировали поляков со своих территорий. Мать моей мамы, Анна, была родом из шляхетского семейства Стадницких, а ее муж торговал солью под Краковом. Единственная во всей деревне она умела читать и писать, как по-польски, так и по-украински.
На вопрос, испытываю ли я, как поляк, удовлетворение, когда слышу, что первый канал российского телевидения в прайм-тайм демонстрирует Катынь Вайды, я ответил, что не испытываю. Моя жизненная философия, которую я постепенно вырабатываю, это: не иметь никаких ожиданий.
На вопрос, как поляки реагируют на российские спекуляции, будто бы это именно президент Качиньский приказал пилоту выполнить рискованный маневр посадки, я ответил, что так говорит половина всех тех поляков, которые не любят Качиньских. В польской истории очень важен был обряд дзядов. Описал это и наш национальный романтический поэт, Адам Мицкевич. Люди собирались вместе и в темноте вызывали духов умерших, которых называли дзядами. Речь шла о том, чтобы расспросить у духов, чего им нужно, и отослать назад на тот свет. И эта романтическая традиция до сих пор в нас имеется. 10 апреля в Катыни должен был пройти современный обряд дзядов. Для нас – очень важный. Если бы президент со всеми чиновниками летели на какое-то там заседание в Европейском Союзе, наверняка они могли бы и опоздать, сесть на другом аэродроме, а на место доехать уже на автомобилях. Но вот на что-то столь историческое, мистическое, опоздать они не могли. Ведь если бы они сели в Москве, семьи павших долго ожидали бы их в Смоленске. Польскому президенту пришлось бы ехать в Катынь на автомобиле российского президента, а такое унижение невозможно было бы принять. Даже если Качиньский и не отдал приказа: "садись", то могу себе представить, под каким давлением находился пилот.
Интервью в печати оказалось чуть более длинным. В конце там содержался небольшой фрагмент, которого я не озвучивал. Анекдот.
Дело в том, что Денис написал мне электронное сообщение, что беседа в редакции весьма даже понравилась, но у начальства имелась претензия, будто бы она уж слишком тяжелая. Я ответил, что сложно представить, если бы через четыре дня после подобной катастрофе разговор был бы легким.
Еще он написал, что беспокоиться нет смысла, что он сам прибавил остроумную шутку (относительно моей языковой ошибке, о которой я рассказывал по телевидению). Так что теперь под конец имеется нечто по-настоящему смешное.