"Уважаемые Соседи, мне кажется, что уже пришло время, чтобы представиться вам как ваша соседка. Среди вас я проживаю уже девять месяцев, в вилле на углу улиц Глинковой и Капитана Налепки. Я закончила политехнику и имею титул инженера.
Характер у меня веселый, а по причине того, что в настоящее время я не сильно занята, то позволила себе предложить вам всем (в особенности, мужчинам) свои интимные услуги. Ни возраст, ни общественное положение роли не играют. Я здорова и регулярно посещаю врача.
Буду рада вашим предложениям.
Марцеля"
- Наверняка, это какой-то розыгрыш, - сказал я пани Хелене.
Она же на это:
- Ты действительно считаешь это розыгрышем, шуткой? Лично я ничего остроумного в этом не вижу.
И так вот неочевидность снова дала мне в Чехии по лапам.
А может этот рассказ мне следует завершить так, как иногда заканчивает свои направленные мне электронные послания пани Стахова?
"Хау!"
ЧЕШСКИЙ ФОТОГРАФ
На двери его квартиры в доме, расположенном в квартале Жижков в Праге, можно видеть позолоченную визитку:
ЯН САУДЕК – ЧЕШСКИЙ ФОТОГРАФ
Текст этой визитки был мне известен еще до того, как я ее увидел, а факт использования прилагательного на двери увлекал меня в той же мере, что и снимки художника.
В двухкомнатной квартире окна всегда закрыты, цветные шторы не допускают дневной свет вовнутрь. Реальность к фотографиям художника тоже не имеет доступа. В большой комнате с одной стороны стоит громадная, на мой взгляд: восьмиместная кушетка, с другой – голая стена. Поцарапанная, с подтеками, несколько слоев краски желают сказать, что когда-то существовали. Пересохшая краска лущится, трескается и выдувается. У этой стены он сделал большую часть своих снимков.
Шестидесятисемилетний Ян Саудек (в то время, как Вы читаете эту книгу, ему, соответственно, начиная со 2 мая 2002 года, лет больше) сидит на кожаном диване в солнечных защитных очках и красной рубашке. Он похож на позера, но тут же поясняет, что если бы не красил волос, не носил очки и не одевался бы в красное, то был бы уродливым, старым и вообще никаким.
- Я выглядел бы тогда как сплошное никто, без какого-либо выражения, - говорит он.
В коммунистические времена власти вообще отрицали, будто бы он существует. Министерству культуры стыдилось обнаженных женщин в теле. Когда из-за границы приходили приглашения на выставки, чиновники отвечали, что такого фотографа в Чехословацкой социалистической республике не существует (по-чешски: "Jan Saudek neexistuje").
Три десятка лет он работал в типографии, простым рабочим. Учиться не любил, школу закончил в пятнадцать лет. Жил он в подвале, и когда возвращался вечером с работы, вечно было темно. Стиль его фотографий родился из отсутствия дневного света. Он не мог делать репортерских снимков, так что использовал то, что у него было. А была у него покрытая лишаем подвальная стенка, искусственный свет и женщины с громадными грудями и бедрами. Стена была его бегством.
О ее метафорическом значении писали критики в двадцати трех странах мира.
- Это уже сорок лет прошло, как вы имеете эту свою стену.
- В этом году ту, настоящую стену я оставил. Избавился от того подвала. Слишком много воспоминаний, слишком много боли. В Праге у меня несколько ателье. Приглядись получше, можешь включить свет: стена в этом доме – это стена художественная. Вот, поглядите, она покрашена. Та же, в подвале, была настоящая, и она постоянно работала. Ночью я слышал, как от нее отпадает штукатурка. Годами меня спрашивали, неужто я только что вернулся из церкви, потому что от меня вечно несло криптой. А все потому, что в моем гнездышке все время стояла сырость. Но я уже не хочу возвращаться туда, где пережил столько поражений.
- Работа в типографии…
- …была напрасной тратой времени. Как было бы здорово, если бы я, как Мик Джеггер, мог бы уже в двадцать пять лет собирать плоды собственного труда. Все свой успех пережили в молодости, ко мне же он пришел под старость.
- Я слышал, что при коммунизме[28] (Это не ошибка переводчика. В тексте: "za komunizmu" – Прим.перевод.) ваших моделей задерживала тайная полиция.
- Из этих женщин хотели вытянуть, что я говорю о государстве. Но скрытым и – как я считаю, важнейшим – поводом было то, что все те тайные деятели желали лично познать всех тех женщин. Создать психическое принуждение, чтобы эти модели с ними встречались. Ну, ведь раз мне они позволяют фотографировать себя голыми, то наверняка все они бабы легких обычаев. Когда я видел эсбека, то умирал от страха. Но от тех женщин я знал, что лично они не боялись. И вообще скажу тебе, что женщина боится меньше.
- Как для социализма, эти снимки должны были быть крайне смелыми, раз даже Служба Безопасности конфисковала негативы.
- В 1962 году из моего подвала вынесли все пленки. Сделали отпечатки, и пражская СБ начала выклеивать собственный альбом женщин: какая из них кто. Понятное дело, снимки потом они забирали, чтобы дома заниматься при их разглядывании онанизмом. Поскольку правого подполья тогда практически не существовало, не было диссидентов, вот этим деятелям и приходилось выдумывать себе работу.
- В какой фазе жизни пан сейчас находится?
- Нет фотографа во всем мире, кто не знал бы меня, но президент этой страны, Гавел, игнорирует меня полностью. Но у меня имеются причины радоваться. Я здоров, у меня есть приятели, крыша над головой, ордер получил от французов; у меня имеется, что есть, но счастья у меня нет. Вечно нахожу что-то, что меня беспокоит. То, что мой успех недостаточно велик, в другой раз, что сам я недостаточно велик (в отличие от тебя)…
- Ты имеешь в виду рост[29] (Когда в августе 2010 года в архивах чехословацкой Службы Безопасности я разыскивал следы допросов моделей Яна Саудека (их мне найти не удалось), мне попалась заметка, составленная в марте 1978 года. Функционеры тайной полиции отметили, что отказываются от идеи завербовать фотографа в связи с тем, что, по их мнению, это совершенно несерьезный человек. Они записали, что его низкий рост является источником его комплексов, и это привело к тому, что в ходе вербовочной беседы кандидат в сотрудники старался вести себя очень по-мужски. "(Кандидат) пытается быть мужиком с яйцами", - отмечено в деле. – Примечание Автора.)?
- И то, что не молод. Счастлив я только тогда, когда напиваюсь, что делаю часто.
- И тогда вы чувствуете себя молодым?
- Тогда я в это верю. Как и каждый алкоголик. Тут я уже два дня не пил, поскольку знал, что вы должны прийти. Не хотелось мне объясняться, что у меня похмелье. Я болтаюсь между добром и злом. Между китчем и не-китчем, между порнографией и красотой. Я охотно делаю из себя дурака, но о деньгах никогда не думал. В конце концов – они появлялись. Не думать о деньгах – так можно создать нечто ценное. У меня есть брат близнец. Он уже лет сорок работает только лишь ради денег. В шестидесятых годах он был очень популярным рисовальщиком. То, что он делает сейчас – все хуже и хуже. Если бы я хотел получить деньги, то фотографировал бы моду, красивых людей или звезд. Во, я сфотографировал бы певицу Вондрачкову! Хотя нет, вот ее – без особой охоты.
- А если бы она разделась?
- Ну, это меня бы заинтересовало. Тогда – да.
(Все время нас сопровождает Сара Саудкова. Официально женой она не является, но приняло фамилию Яна. Она моложе его больше, чем на тридцать лет. Говорит, что она его мать и сестра, дочка и любовница. Недавно она открывала выставку Саудека в Нью-Йорке, ему уже ездить не хочется. Сара – это менеджер и охотничий пес. Пес, поскольку именно она выходит на улицы, чтобы разыскивать для своего хозяина толстых женщин. Сама она худощавая, высокая, даже костистая. Девушка с длинными рыжими волосами на его снимках – это, чаше всего, Сара. У нее высшее экономическое образование, на телевидении она вела эротическое talk-show. Приводит ему и проституток. – А в самом конце, - прибавляет Ян, - когда я с теми женщинами напиваюсь до положения риз, она одна, трезвая, развозит их по домам).
- Я знаю, что твоя мама считала, будто бы слово "бедро" (не говоря уже о "ляжке") в обществе произносить нельзя. Не являются ли твои фотографии бегством от запретов?
- В начале семидесятых годов, когда в фотографии уже проявила себя новая чешская волна, у девушки сверху имелись груди, а все остальное закрывало черное одеяние. И вот тогда своим моделям я начал плотно прикрывать черным материалом грудь, зато обнажать лоно. Такой была моя естественная реакция на запрет. Мама моя, и вправду, была весьма негибкой особой. У нее был ребенок от помещика; тот сын до сих пор жив. Было это в чешской деревне, в начале века. Ее пуританство было некоей психологической реакцией, быть может, оно являлось постоянным ее очищением от того "греха"?
- Об одной женщине ты пишешь так: "Я выменял ее у одного писателя. Я дал ему худую, а он мне – толстуху". Вот как это звучит? Выменял ее… Это что такое, товар? Добыча? Не относишься ли ты к женщинам слишком предметно?
- Именно. Похоже, ты прав. В последнее время я начал подозревать, что являюсь скрытым гомосексуализмом, и на самом деле, в глубине души женщин ненавижу. Ведь я вообще на женщин глядеть не могу, если не нажрусь.
- Погоди, погоди. Ты, о котором в Праге говорят, что у тебя была тысяча женщин, четвертая жена и семеро признанных тобою детей…
- Вот именно! Не забывай, если у мужчины слишком много женщин, к тому же он желает, чтобы другие это тоже замечали, тогда, чаще всего, он не слишком уверен в своей мужской сути. Весьма часто он желает скрыть свою заинтересованность мужчинами.
- А можно спросить, со сколькими женщинами ты переспал? Их и правда была тысяча?
- Никогда не отвечу на подобный вопрос. Или… отвечу. Отвечу так, как однажды ответил мой брат. "Дайте-ка посчитать, - говорил он и начинал считать на пальцах: - одн