Мысль эту В. Суглобов проверяет в самых различных ситуациях. И чем мельче предлагаемые обстоятельства, чем легче обойти, перешагнуть их, закрыть на них глаза, тем беспощадней суд совести.
Уже упоминавшийся Милютин из одноименного рассказа, одурев от гладкой, размеренной жизни, начинает мечтать о другой, более трудной, значительной и интересной, где встречаются настоящие преграды и преодоления. Однако и здесь эти мечты по существу — красивая ложь. А когда, в какой-то момент, герой рассказа становится до конца честным перед собой, ему делается понятной истинная причина собственной хандры:
«И все это от безделья, от спокойной жизни по инструкции. Сделал бы он хоть что-нибудь помимо скучных предписаний».
Нравственная ситуация предельно обострена в рассказе В. Суглобова «Персональное дело Олега Егорова». Комсомольское районное бюро пытается найти побудительные причины проступка десятиклассника Олега Егорова, который подговорил шпану обобрать его же соклассников Маслова, Котова и Сорокина. Но оказывается, что здесь не просто хулиганство и даже не мальчишеская месть, хотя поначалу все выглядит именно так (несколько ранее те же одноклассники не пришли на помощь Олегу в аналогичной ситуации).
Автор ставит своеобразный психологический эксперимент: в одной и той же ситуации он проверяет на отношение к долгу, чести, товарищеской взаимовыручке одинаковых по возрасту молодых людей, которые вместе учатся, читают одни и те же книги, воспитываются одними и теми же учителями. И вот парадокс — условия одинаковы, а результаты диаметрально противоположны. Товарищи Олега (а кто из них, наверное, не мечтал о героизме, подвиге) не выдерживают первого же серьезного испытания — предают Егорова в ответственный момент.
Писатель далек от мысли идеализировать и поступок Олега (несомненно, честь тоже надо отстаивать чистыми руками), но самое главное, что заложено в этом пареньке — цельность натуры, неотделимость личного и общественного — читателем, без сомнения, будет принято. С максимализмом Олега Егорова можно сколько угодно спорить, но нельзя не согласиться с его нравственной позицией, которая отчетливо проявляется хотя бы вот в этом диалоге:
«— Скажи, Олег, были твоими друзьями Маслов, Котов и Сорокин? — спрашивает секретарь райкома.
Олег пожал плечами.
— Н-нет… Просто одноклассники.
— Почему же ты решил, что они должны были пойти с тобой, когда тебя вызывали?
— Если бы их кого-нибудь вызвали — я бы пошел.
…Олег помолчал, потом заговорил сбивчиво:
— Не знаю… Может, правильно — мы не друзья и — не обязаны… Но мы из одного класса! В комсомол вместе вступали…»
Читая повести, рассказы, романы последних лет, замечаешь, что проблема современного положительного героя (равно как и современного героизма) все чаще соприкасается или взаимопересекается с проблемой деловой нравственности — «чести в деле». И это естественно, поскольку, с одной стороны, вопрос о деловой чести нынче действительно стоит очень остро, а с другой — на этом оселке в наше, не очень-то богатое исключительными ситуациями, время чаще всего и проверяется личность.
В самом деле — энтузиазм, стойкость, мужество в преодолении преград, романтическая устремленность — все это, в конце концов, приложится, если ответственен и нравственен человек в основе основ всей нашей жизни — созидательном труде на благо общества.
В этом убеждаешься, например, при чтении уже упоминавшейся выше повести В. Шкаликова «Двадцать километров в час». ЧП, ставшее основой сюжета данного произведения, — не просто результат цепи случайностей или простой небрежности, как сперва может показаться (машинист с помощником вместо тормозного «башмака» подложили под колеса чурочку, чурочка вылетела, платформы с песком выкатились из тупика на главный путь и столкнулись с поездом), а именно следствие безнравственного подхода к своему делу. И автору повести убедительно и психологически точно удалось это доказать, проследив характер главных виновников аварии через сцепление незначительных деталей и нюансов.
Вроде бы все просто в возникшей ситуации: машинист Чагин велел положить в нарушение техники безопасности несчастную чурочку, которая сыграла такую роковую роль, а его помощник, только что демобилизовавшийся Толя Рябцев, не задумываясь, исполнил. Но обманчива эта простота: за ней стоит бездуховность одного и социальная инфантильность другого.
Как профессионал высокого класса, Борис Чагин не мог, не должен был допустить столь непростительной небрежности (здесь не забывчивая поспешность, а именно преступная халатность). Но в нем давно уже поселился вирус стяжательства и равнодушия, который задушил в машинисте все остальное, в том числе и профессиональную честь. Любимое дело в последние годы стало для него не более, чем источник дохода. Само же содержание работы, стремление сделать ее как можно добросовестнее давно отошло на второй план.
Толя Рябцев много моложе Чагина. Это мечтательный, восторженный юноша, который в своем воображении видит себя осыпанным цветами, с орденом на груди. Воображение его вообще постоянно рисует одну картину радужнее другой. Даже не утихает оно и тогда, когда обоим становится ясно, что грозит авария. Толя представляет себе, как будет рассказывать знакомой девушке-брюнетке, что только благодаря ему, Рябцеву, удалось предотвратить катастрофу.
Однако все дело в том, говорит нам писатель, что мечтательность и романтичность Рябцева не подкреплены необходимым нравственным содержанием. Вот почему, воображая себя героем, молодой помощник машиниста в то же время безропотно соглашается с Чагиным, который, предчувствуя неизбежность аварии, предлагает напарнику: «Слушай, Толька, как у нас было. Ты под дозатор подкладывал не чурочку, а вот этот «башмак». И кто его вытащил — откуда мы знаем?» Рябцев молча нагнулся, поднял с пола «башмак» и швырнул его в открытую дверь. Железка упала точно рядом с березовой чурочкой».
И безжалостно-пародийной выглядит очередная картина воображения Толи Рябцева, когда (уже после смены), сидя в кинотеатре со своей брюнеткой на фильме «Жестокость», очередной раз представляет он себя в роли честного и благородного рыцаря.
«…Толкая перед собой Чагина, Толя входил в милицию. Давал честные показания. Твердой рукой подписывал протокол. Обритый, но счастливый, уезжал к месту отбытия наказания…»
Фильм «Жестокость» упомянут в повести «Двадцать километров в час» не случайно. Нилинский Венька Малышев и Толя Рябцев В. Шкаликова, отделенные друг от друга несколькими десятилетиями и находясь в весьма и весьма несхожих обстоятельствах, поставлены тем не менее перед одинаковым по сути нравственным выбором: обмануть, сподличать, спрятать голову под крыло от чужой беды, которая, кстати, сотворена не без твоей помощи, или, преодолев себя, найти в себе мужество поступить по голосу совести?
Собственно, первым-то порывом Чагина и Рябцева и было — догнать дозаторы, что-то сделать для предотвращения столкновения. Но, как показали дальнейшие события, это оказалось всего лишь непроизвольным инстинктивным движением, а не глубоко осознанным нравственным актом. Бросившись было в погоню за дозаторами, Чагин вскоре прекращает ее, потому что дальше требовался риск — надо было идти на превышение максимальной скорости в 20 километров в час, установленной для строящейся железнодорожной ветки. Но риску во имя спасения людей (не говорим уж, что необходимо было исправлять собственную же ошибку) Чагин предпочитает обман.
В этот критический момент и отличиться бы Толе Рябцеву, проявить характер настоящего комсомольца, обнаружить свой героизм. Но одно дело маниловские фантазии, другое — реальность, в которой помощник машиниста оказывается полной противоположностью себе воображаемому. И если Венька Малышев из повести Павла Нилина, невольно обманув поверившего ему (пусть и врага) человека, в своих нравственных терзаниях доходит до самоубийства, то Рябцева беспокоит одно: не привлекут ли его к ответственности.
Так и оставляет В. Шкаликов Толю Рябцева с этим липким страхом в душе, несколько даже демонстративно «забывая» о нем где-то на середине повести.
А поезд спасает другой комсомолец, один из строителей дороги Сергей Гилев, ехавший в том самом поезде, которому суждено было столкнуться с платформами с песком. На полном ходу, раненый (поезд к этому времени платформы нагнали и вытолкнули на боковую ветку, ведущую к недостроенному мосту), он свисает с подножки, рискуя попасть под колеса, и подкладывает под колесо вагона тормозной «башмак».
Поступок этот был совершен вовсе не в расчете на будущую славу (о нем как раз никто и не узнал). Он был совершен Гилевым, так сказать, в рабочем порядке, продиктованный необходимостью момента. И, хотя о Сергее автор рассказывает значительно меньше, чем о том же Рябцеве, нам ясно даже по этой будничности подвига, что перед нами человек незаурядного мужества и большой нравственной силы. Ведь Гилев не только спасал жизни тех, кто находился в поезде, но и, что не менее важно, спасал он и труд тысяч людей, построивших дорогу и мост, спасал и детище своего собственного труда.
Нравственное наполнение поступков современного молодого человека, оказавшегося перед необходимостью взять на себя бремя ответственности, волнует и автора повести «Последние каникулы» Льва Хахалина. И здесь тоже остро встают проблемы деловой чести и нравственности.
Приехав в колхоз, бойцы студенческого отряда с энтузиазмом берутся за дело. Но оно у них не заладилось, хотя они и стараются вроде бы изо всех сил. Почему?
У директора совхоза на сей счет твердое мнение: «Честно работать — мало. Какая польза от честного дурака? Надо уметь работать».
Слова эти, наверное, как никогда, современны, ибо нынче честность, самоотверженность, самоотдача без высокого профессионального мастерства значат немного. Не случайно неумение толково трудиться директор отождествляет с бесхозяйственностью.