После восстания Сельма и Хаим бежали порознь, встретились в лесу и дальше пробирались вместе. Ей, обеспеченной европейке (ее семье принадлежал отель), в лесу было трудновато. 24 октября, через 10 дней после побега, их спрятала польская крестьянская семья на чердаке в коровнике – до тех пор, пока не придут русские. Разговаривать можно было только шепотом. У них были какие-то деньги, которые они отдавали Адаму и Стефке, а те приносили им еду. В сарае, где водились крысы, они стали мужем и женой.
Когда хозяева не поверили в то, что в какой-то момент деньги у них кончились, выгнали их из сарая и обыскали сено. Денег не нашли, но все же не прогнали. Так Сельма и Хаим провели всю зиму, и Сельма забеременела. В апреле 1944 года Стефка заметила это, и не поверила все отрицавшей Сельме, хотела было их выгнать, но им удалось задержаться немного еще. А в июле пришла Красная армия.
В старом гетто в Хелме, где Хаим работал санитаром в армейском госпитале, у них родился сын Эмиль. Когда прошел слух, что польские националисты ищут и убивают евреев, они бежали в Люблин, где жили спасшиеся из Собибора евреи. Сельме с семьей удалось спрятаться. Вскоре Хаим с семьей получил разрешение уехать поездом в Одессу, а оттуда – в Голландию на датском пароходе. Хаима с его польским паспортом не пускали на пароход, но капитан им помог. Когда пароход миновал Мраморное море, ребенок Сельмы и Хаима умер. Капитан, согласно морским правилам, завернул его в ткань и опустил в море у острова Наксон.
Когда эта книга готовилась к печати, Сельма умерла в США в возрасте 96 лет, пережив мужа на 15 лет.
“Мы были только люди”
Судя по книге Рашке, у Блатта и Шмайзнера осталась обида на Печерского за то, что тот ушел с восемью советскими военнопленными, оставив в лесу 60 человек без оружия, с одной винтовкой (у Шломо). Сам Шломо Шмайзнер не хотел даже говорить на эту тему: “Вам нужен честный ответ? Уважаю его и не хочу говорить об этом. Скажем, кто-то сделал десять хороших вещей и одну плохую”.
Рашке беседовал с обоими – Блаттом и Печерским – об этом эпизоде. Зная, как волнует Блатта этот вопрос и чтобы предотвратить конфликт, Рашке попросил Печерского рассказать step by step о том, что он делал после того, как оставил их в лесу. И почувствовал, что его вопрос смутил Печерского. Тот ответил, что он с группой пошел к деревне купить еды, но какие-то мальчишки сказали, что рядом немцы их ищут. Блатт усомнился: какие еще мальчишки в четыре утра? Тогда Печерский заметил, что в любом случае следовало разделиться на малые группы. Потом добавил, что оставленные были поляками, а ушли русские: русским надо было возвращаться к себе, а поляки были у себя дома – “я дал им свободу”.
Блатт напомнил, что в этом районе было два еврейских партизанских отряда – разве не было бы лучше, если бы Печерский сформировал из повстанцев партизанский отряд? Относительно отрядов – так оно и было. Айзик Ротенберг вспоминал, как вместе с еще одним собиборовцем в Парчевском лесу встретили отряд евреев-партизан Иехиель (по имени командира отряда Гриншпана) и примкнули к нему (после того как встреченные польские партизаны не захотели их взять). Печерский на это ответил, что хотел вернуться и воевать за свою страну.
А вот диалог Блатта и Печерского в изложении самого Блатта:
– Саша, не пойми меня неправильно, я здесь, я жив благодаря тебе. Многие из нас имеют семьи, детей и внуков, вместо того чтобы найти конец в Собиборе… Я просто хочу знать, почему ты не организовал из нас партизанский отряд? Мы были людьми из ада, готовыми идти на смерть, чтобы отомстить за смерть нашего народа. Скажи мне, пожалуйста, какая была необходимость покидать нас таким образом? Обещать, что ты скоро вернешься и принесешь еду. Мы верили тебе, ты был наш герой, как никто другой. Почему ты не сказал нам правду?
– Том, что я могу сказать? Ты был там. Мы были только люди. Это была борьба за жизнь.
А вот из моего разговора об этом с Михаилом Левом: “Чепуха на постном масле, какой такой партизанский отряд. Их бы уничтожили сразу, немцы окружили бы, и все бы погибли. Печерский это понял, хотя в военном отношении он был никто. Что касается оружия, я у него спрашивал. Каждый из старших групп беглецов (все они раньше служили в польской армии) что-то из оружия получил. С ним же пошли бывшие красноармейцы, и не у всех девяти было оружие”.
Блатт упрекал Печерского в том, что он оставил их с одной винтовкой, “да и ту твои люди пытались отнять у Шломо”. “Ты должен понять, – услышал он в ответ, – что они скорее бы расстались с жизнью, чем с оружием”. Факт остается фактом, Печерский не взял в свою группу никого из поляков. Он уже вновь почувствовал себя советским человеком: “Мы не столько евреи, сколько советские люди, мы уже боевая группа, нам еще воевать, и мы идем в партизаны”.
Можно ли было поступить иначе? Не знаю. Вот еще одна история. Вероятно, она совсем не кстати, тем не менее я никак не могу от нее отделаться, поэтому все же приведу отрывок из книги Ганны Кралль “Опередить Господа Бога” и оставлю читателю судить, насколько он здесь уместен. Марек Эдельман, один из руководителей восстания в Варшавском гетто, без прикрас повествует, в частности, вот о чем:
А девушки были хорошие, хозяйственные. Мы перебрались в их бункер, когда наш участок загорелся, там были все: Анелевич, Целина, Лютек, Юрек Вильнер, – и мы так радовались, что пока еще вместе… Девушки накормили нас, а у Гуты были сигареты “Юно”. Это был один из лучших дней в гетто. Когда мы потом пришли… и не было больше ни Анелевича, ни Лютека, ни Юрека Вильнера, – девушек мы нашли в соседнем подвале. На следующий день мы уходили каналами. Спустились все, я был последним, и одна из девушек спросила, можно ли им выйти с нами на арийскую сторону. А я ответил: нет.
Подрывник
В ночь на 19 октября группе Печерского удалось переправиться через Западный Буг, а еще спустя три дня в районе Бреста встретили партизан. Как мне рассказывал Вайспапир, это Печерский предложил идти на север, поближе к партизанскому краю, что их и спасло. Но дальше возникла заминка: “Мы попали в отряд имени Фрунзе, пробыли там несколько дней, после чего нас вызвали и сказали: “Нам евреи не нужны. Идите на восток, вступайте в армию, там будете воевать”.
Они ушли, но недалеко, поскольку вскоре на них напали разведчики из этого же отряда, отобрали оружие и только потом отпустили.
Что это были за разведчики, неизвестно. Но дело было не только в людях с их предубеждениями. Начальник Центрального штаба партизанского движения (он же первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии) Пантелеймон Пономаренко осенью 1942 года направил командирам партизанских формирований позорную радиограмму, запрещавшую принимать в отряды евреев, бежавших из гетто. Якобы потому, что среди них могли оказаться немецкие шпионы.
Командир отряда имени Щорса Виктор Федорович Гужевский, бывший летчик, этот приказ проигнорировал и беглецов в отряд принял. Его подпись стоит на справке, выданной Печерскому 24 июня 1947 года: “За время пребывания в отряде участвовал в двух спусках под откос воинских эшелонов противника”.
Всего же этим партизанским соединением было уничтожено более 60 тысяч гитлеровцев, подорвано более 26 тысяч рельсов, 2126 железнодорожных эшелонов, 644 моста на железных и шоссейных дорогах. Правда, неизвестно, сколько там было уничтожено на самом деле – партизанские отчеты грешили неточностями. Мы привыкли думать, что “рельсовая война” чуть ли не парализовала немецкий тыл. Но за всю войну, насколько известно, ни одна крупная наступательная операция вермахта не началась с опозданием из-за действий партизан.
Когда Печерский попал к партизанам и рассказал им свою историю, ему поначалу не поверили. Никто ни о чем подобном и слыхом не слыхивал, хотя некоторые и сами побывали в немецких лагерях. Бежать оттуда – бежали, но чтобы восстание поднять – такому никто не мог поверить. Правда, о Собиборе партизанскому начальству было известно.
Михаил Лев показал мне скопированную в одном из белорусских архивов “Докладную записку в бригаду имени Сталина от политрука 1-й роты отряда имени Ворошилова Энберг Н. Б.”: “Будучи за рекой Буг… по направлению к городу Холм, мне пришлось узнать, что на ст. Собибор есть печь, в которой сжигают людей. Здание состоит из восьми камер вместимостью по 500 человек каждая”.
Потом Печерскому стали доверять и направили в диверсионную группу на подрыв эшелонов врага. Взрывником он был до 30 марта 1944 года, когда партизанский отряд имени Щорса соединился с частями Красной армии. Согласно документам, в составе 340 партизан было “белорусов, русских и украинцев – 300, других национальностей – 40”.
В партизанах
Первым командиром этого партизанского отряда был лейтенант Павел Васильевич Пронягин, до войны – студент физмата Казанского университета, в начале войны – командир взвода разведки. Оказавшись в тылу врага, он после тяжелых боев вывел из окружения уцелевших бойцов своего взвода.
Весной 1942 года в брестских лесах оставались красноармейцы, которым не удалось пробиться за линию фронта, окруженцы, беглецы из концлагерей для военнопленных и немного местных, в основном из комсомольского и партийного активов. Из них Пронягин к лету сформировал отряд имени Щорса в составе более 300 вооруженных бойцов.
Между прочим, среди них вполне могли оказаться бывшие охранники Собибора. Побеги вахманов случались нередко, и часто они вливались в партизанские отряды. Как, например, Николай Герман, который незадолго до восстания бежал с пятью другими вахманами к партизанам и до июня 1944 года храбро воевал в отряде имени Буденного. На самолете его после ранения переправили в Киев, а спустя три года арестовали и в 1948 году осудили к 25 годам лишения свободы. За то, что “конвоировал евреев в лагерь смерти”. Не помогло даже то, что он был награжден орденом Красной Звезды за участие в операции по уничтожению двух эшелонов противника с техникой и войсками.