альному прокурору СССР Роману Руденко, напомнившему было о принципе “закон обратной силы не имеет”. В спешном порядке закон изменили, затем состоялся пересмотр дела Рокотова и Файбишенко, их приговорили к расстрелу. Это было в 1961 году.
Киевский процесс проходил в 1962 году, тогда же расстреляли Рокотова и Файбишенко. Возможно, сыграло роль общее настроение: может, где-то наверху решили, что если уж валютчиков расстреляли, то этих-то сам бог велел. В числе возможных причин, заставивших советское руководство пренебречь законом, могли быть внешнеполитические факторы: лишь год прошел с момента строительства Берлинской стены, и у советских властей вполне могло возникнуть желание продемонстрировать властям ФРГ, именуемых в советских газетах тех лет “германскими реваншистами”, решимость жестко наказывать нацистских преступников.
Рискну предположить, что были еще причины психологического свойства. Советские руководители того времени сами участвовали в войне, в ее начале испытали немалое унижение от поражений и огромного числа невесть откуда взявшихся предателей родины и никак не могли успокоиться, что немецкие прислужники еще ходили по земле.
Правила исполнения смертной казни в этот период регулировались секретными инструкциями, издаваемыми органами госбезопасности и внутренних дел. Приводили приговор в исполнение (смертная казнь была в виде расстрела, к тому моменту уже не было повешения) сотрудники этих же ведомств – в каждом случае по предписанию Верховного суда СССР. Такое предписание давалось после того, как Президиум Верховного Совета СССР рассмотрит вопрос о помиловании.
С просьбой о помиловании туда обратились все осужденные на киевском процессе. Из всех помиловали только одного – Ивана Терехова, прослужившего в Треблинке не менее года. Ему секретным постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 24 ноября 1962 года расстрел заменили 15 годами лишения свободы, с зачетом срока, отбытого по приговору трибунала 15 апреля 1945 года (фактически Терехову оставалось провести в местах лишения свободы пять лет).
О мотивах принятого решения можно только догадываться. В самом деле, не оттого же его одного помиловали, что он меньше других (по его собственному признанию, “всего три раза”) был в так называемом “лазарете”? “Первый раз я застрелил здорового старика, во время расстрела он сидел, – свидетельствовал на допросе в суде Терехов. – Второй раз я застрелил двух больных стариков, во время расстрела они лежали”. Еще подчеркивал, что, когда евреев гнали в газовые камеры, “винтовкой сильно не бил, только подталкивал отстающих”. Терехов работал до ареста диспетчером автопарка в Якутии (как я уже говорил, среди вахманов почему-то был высок процент шоферов и автомехаников). В отношении остальных приговор был приведен в исполнение.
Довольно странная находка в архиве Михаила Лева – письмо Печерскому от Степановой Надежды Григорьевны из Ковылинского района Мордовской АССР (1963). Этим письмом она откликнулась на прочитанную статью в “Красной звезде” о киевском процессе. “Страшно вспомнить то, что происходило в Польше недалеко от Майданека, тем более там был человек, которого мы считали зятем. Он являлся мужем моей сестры. Это вахман Иван Терехов, которому дали 15 лет. Но почему 15 лет, а не расстрел? Прошу вас, пожалуйста, сообщите, почему он присужден к 15 годам лишения свободы. Хотя вы и не судья, но, наверное, должны знать”. Думаю, Печерский оставил это письмо без ответа, во всяком случае, мне о нем ничего не известно.
Танго смерти
“Подсудимые Н. Матвиенко, В. Беляков, И. Никифоров, И. Зайцев, В. Поденок, Ф. Тихоновский за измену родине и участие в годы войны в массовом уничтожении узников концлагерей приговариваются к смертной казни – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение”. Этими словами заканчивается очерк М. Токарева “В замкнутом круге”, опубликованный в сборнике “Неотвратимое возмездие: По материалам судебных процессов над изменниками родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок”. Третье издание книги вышло в Воениздате в 1987 году, а значит, готовилось к печати на заре горбачевской перестройки и вышло в свет в начале “гласности”. Уже стало можно рассказывать о коллаборационистах, но еще нельзя было называть этническую принадлежность их жертв. Очерк рассказывает о проходившем в Краснодаре в июне 1965 года процессе над участниками Холокоста – вахманами, но по советской традиции не упоминает о евреях, заменяя их эвфемизмом “советские граждане”.
Книга издана под редакцией генерал-лейтенанта С. С. Максимова, с которым я был неплохо знаком по совместной законопроектной работе в 1980-е годы в период моей службы в Министерстве юстиции, в гражданской его части. У нас сложились неформальные отношения, несмотря на разницу в возрасте и, так сказать, в чинах. Генерал, возглавлявший Управление военных трибуналов страны, формально входившее в состав того же министерства, почему-то мне симпатизировал и вознамерился пригласить на службу под его начало. Сергей Сергеевич даже передал в Министерство обороны мою анкету (согласно принятому порядку, речь шла об аттестованной должности), но спустя какое-то время развел руками – в “кадрах” ее забраковали. По понятным причинам, которые мне не надо было объяснять. Но это так, к слову.
Процесс в Краснодаре главным образом был посвящен событиям в одном – Яновском лагере. Так в 1960-е годы готовились крупные процессы: вахманы охраняли разные концлагеря, но в формулу обвинения обычно включали и сосредоточивали внимание на одном из них. На этот раз выбрали Яновский лагерь, устроенный на окраине Львова, где в течение двух лет оборвалось около 150 тысяч человеческих жизней.
Процесс в отличие от большинства других был гласный, открытый, поэтому следователи постарались выделить в нем эпизоды, убедительные для публики. И в обвинительном заключении, и в приговоре сказано о том, что “подсудимые Матвиенко, Беляков, Никифоров, свидетели Гоголовска, Зайдель и другие подтверждают, что расстрелы в концлагере производились под звуки оркестра”. Фото лагерного оркестра, созданного по инициативе помощника коменданта Рихарда Рокито (до войны – ресторанного музыканта), было приобщено к материалам уголовного дела. Во главе оркестрантов (всего их было 40 человек) – профессор Львовской государственной консерватории Штрикс, автор скорбной мелодии, названной узниками “Танго смерти”. Ее можно найти в интернете, но та ли это мелодия, сказать трудно. Ноты не сохранились, а несколько уцелевших узников при попытке воспроизвести ее по памяти впадали в транс или заходились в рыданиях.
В ноябре 1943 года Яновский лагерь был ликвидирован, в течение трех дней были расстреляны оставшиеся в живых узники – около 15 тысяч человек. В последний день ликвидации лагеря были казнены и музыканты из оркестра Штрикса. “Я видела, – рассказывает свидетель Анна Пойцер, – как все сорок музыкантов стояли в замкнутом круге на лагерном дворе. С внешней стороны этот круг тесным кольцом опоясали вахманы, вооруженные карабинами и автоматами. “Музыка!” – истошно скомандовал комендант. Оркестранты подняли инструменты, и “Танго смерти” разнеслось над бараками. По приказанию коменданта на середину круга по одному выходили музыканты, раздевались, и эсэсовцы их расстреливали. Когда подошел его черед, профессор выпрямился, решительно шагнул в середину круга, опустил скрипку, поднял над головой смычок и на немецком языке запел польскую песню: “Вам завтра будет хуже, чем нам сегодня”.
В Собиборе тоже был оркестр, организованный по приказу начальника лагеря. Он играл по воскресеньям, узников заставляли петь и танцевать на расстоянии нескольких сот метров от газовых камер – такая вот пляска смерти. Мне рассказал о нем Лазарь Любарский, а ему – Печерский. Организовал оркестр Иосиф Дунец, единственный выживший французский еврей, умерший в Израиле в 1976 году. В день восстания он перерезал сигнализацию и разрушил телефонную связь.
Все семь дней судебного заседания на нем присутствовал Валентин Томин. “Никифоров валит вину на родительское воспитание, Зайцев идиотски ухмылялся”, – пишет он в своих заметках, которые вместе с частью скопированных им материалов дела сохранились в архиве Михаила Лева. Зайцева на следствии и в суде опознал знакомый нам Алексей Вайцен.
“В перерыве краснодарские чекисты рассказали мне, – пишет Томин, – как распутали змеиный клубок. Осенью 1943 года в Яновском лагере учитель, преподававший вахманам немецкий язык, прервал урок для фотографирования. Вахманы думали, для новых удостоверений неизвестный фотограф снял. На другой день выяснилось, что приказа фотографироваться никто не давал. Двадцать один год спустя двое чекистов разыскали в Киеве альбом с фотографиями. Теперь к трофейному списку вахманов добавились фото”. Именно после обнаружения фотоальбома нашли в Краснодарском крае Зайцева, окончательно идентифицировав его после медосмотра: все эсэсовцы имели под левой рукой отметку с группой крови.
Так ли было на самом деле, трудно сказать – знающие люди, с которыми я поделился приведенным рассказом, высказывали на этот счет некоторые сомнения, подозревая миф, специально внедрявшийся тогда в общественное сознание. В начале 1960-х годов власть старалась показать, что в обновленные “органы” пришли свежие, незапятнанные кадры, тайная полиция отныне занимается исключительно благородными делами, прежде всего розыском нацистских преступников. Об этом снимались фильмы, об одном из них, вышедшем на экраны кинотеатров в том же году, когда проходил киевский процесс, есть смысл сказать пару слов.
Действие одной из самых популярных лент советского кино “Государственный преступник” разворачивается в Ленинграде, где сотрудники Большого дома (так ленинградцы называли здание местного КГБ) по вновь открывшимся обстоятельствам возобновляют розыск одного из пособников нацистов. Тема для кино новая, поэтому художественный совет “Ленфильма” обсуждал каждую деталь сценария (автором которого был не кто иной, как будущий диссидент и знаменитый поэт Александр Галич). Так вот, члены худсовета воспротивились тому, что полицай показан настоящим монстром, получается, что он таким вырос при советской власти. А куда же смотрели семья и школа? Поэтому автору сценария пришлось несколько изменить биографию персонажа, сделав его родом из Вильнюса, дабы зрителям стало ясно, что причиной тому – буржуазное воспитание.