— Мы зашли в этот дом. Там — что было у нас, что было у них — позавтракали, и они согласились нас держать всю зиму. Дом был на окраине села, 700–800 метров от опушки леса, это нас тоже устраивало. Мы прожили у этих полячек до апреля месяца 1944 года, март-апрель 1944 года.
Зимой, это было где-то в январе, в конце января, у нас кончился хлеб. Я, Дов и Манек пошли за хлебом. Нам надо было пройти лес и выйти на ту сторону леса, зайти к их знакомым и достать хлеб. Мы взяли мешок пустой и пошли. Ночь была тёмная и мы взяли направление на лес. Моросил мелкий дождь. Ну, сколько надо, чтобы пройти 700–800 метров, даже по болоту? Мы полями шли, а не дорогой. Ну, час, полтора, два. Мы шли два с половиной часа.
Леса нет. Значит, заблудились. Пошли направо. Идём опять два часа, леса нет. Идём влево. Мы крутились с семи часов вечера до пяти часов утра, мы уже падали с ног. Всё, больше не идём. Пять часов утра. Мы сели. Постелили мешок, сели втроём спина к спине и стали ждать утра. Я прикорнул чуть-чуть — всю ночь шли. Мне опять мама приснилась покойная.
Я проснулся и слышу собачий лай. О, собачий лай — пошли в ту сторону! Пошли на звук, ещё было темно, пять часов утра. Пошли на звук. Стали подходить, мы были у своего дома: откуда мы вышли, мы кружили влево, вправо и, в конце концов, мы очутились недалеко от нашего дома. Они нас увидели, мы им рассказали, посмеялись и всё, без хлеба остались. Потом пошли и, конечно, достали.
— Как вы существовали дальше?
— Дальше мы пошли к другим полякам, потому что они боялись нас держать. У них была уйма знакомых. Мы были в стодоле у одного поляка. Там же на зиму поляки грузят жито немолоченным, режут сечку и кормят коров этим немолоченным житом. Мы жили нелегально, хозяева не знали. Они знали только про Манека и Юзека, а я и Дов были нелегально. А потом он стал сечку резать и зацепил меня вилой за пояс. Высветил меня. Ну, тот ему рассказал. Он не сильно сопротивлялся, поляк. Мы днём были в стодоле, а на ночь он нас забирал в дом.
— Как долго вы были там у него?
— Мы были до того, что жито стало такое, что в ней можно спрятаться, это уже был конец мая. Жито уже высокое. Мы ушли уже оттуда, а едой они нам помогали.
— Вы не работали, не помогали в хозяйстве?
— Нет-нет, Боже упаси, никто не должен был нас видеть. А дальше в июле месяце, когда наши советские полки перешли Западный Буг и приблизились к нам, Хелм освободили наши. Мы тут же поехали в Хелм. Я пошёл в комендатуру, сказал, что я бывший советский поданный, попал в плен такого-то, всё рассказал, как было: про лагерь, про восстание, всё. Меня проверяли в СМЕРШе дней двадцать. Это был СМЕРШ 69-й армии 1-го Белорусского фронта. И потом меня направили в 360-ю дивизию, 1078-й полк.
— И направили на фронт?
— На фронт.
— Куда?
— В действующую армию, я участвовал в форсировании Вислы. И на Пулавском плацдарме мы стояли до 14 января 1945 года. 14 января 1945 года мы перешли в наступление[466].
— В сторону Варшавы?
— Нет, в сторону Радома, а потом мы свернули на Лодзь и прошли между Радомом и Лодзью[467], пошли на Познань[468]. В Познани мы долго не могли взять Познанскую крепость, и в одном из уличных боёв в Познани я получил тяжёлое ранение правой руки. Я попал в Лодзь, в госпиталь.
— Вы были в пехотных частях?
— В пехоте, уже не в артиллерии, после плена меня в артиллерию не взяли, а взяли в обычную пехотную часть. Меня положили в военный госпиталь. Как все солдаты, я был в военном госпитале.
— Сколько Вы лежали в военном госпитале?
— В госпитале я лежал до конца февраля 1945 года, потому что у меня гноилась рана. А потом я выписался и ещё участвовал во взятии Берлина, хотя был уже в нестроевой части. А из Берлина в октябре 1945 года я демобилизовался и поехал домой.
— Вы приехали домой, а потом как начали встречаться с Печерским?
— Я был живой, остался живой, рассказал своим близким и всё, дальше этого дело не пошло. И в 1962 году я случайно встретился с одним из Киева, рассказал всю эту историю, и в январе 1962 года он мне прислал вырезку из газеты «Комсомольская правда» «Конец Собибора»[469].
Я прочитал, узнал, что Печерский живой, я написал в газету, просил прислать мне адрес Печерского, писал, что я один из активных участников восстания. Они прислали тут же адрес Печерского, я написал и получил письмо от Томина и Синельникова. Они готовили книгу о восстании в Собиборе, Томин и Синельников. Я им выслал все ответы на вопросы, что они дали.
А потом в 1963 году было 20 лет со дня восстания, мы встретились в Ростове, потом через пять лет, в 1968 году, было 25 лет со дня восстания, мы опять в Ростове встретились. Вот тогда съехались все шесть человек, которые остались в живых, съехались в Ростов. Это было 25 лет со дня восстания, 14 февраля 1983 года [так в тексте, ошибка записи. — Сост.]. С тех пор была постоянная связь с Печерским, постоянно каждые пять лет встречались.
— Когда умер Печерский?
— Печерский умер 18 января 1990 года.
— Вы за это время сумели завязать какую-то связь с теми, кто живёт в Израиле, которые были в Собиборе?
— Да, я узнал, что Дов живёт в Израиле.
23 февраля 1945 г. силами 1-й гвардейской танковой армии.
Что рассказывает герой восстания в Собиборе Семен Розенфельд[10 января 1963 г.]
Я родился в Винницкой области Джулинского района, в местечке Терновка — 1922 года 14 октября месяца. Отец был портным, инвалид II группы, 27 мая 1942 года отец и мать расстреляны немцами в Терновке.
В 1940 году окончил Терновскую среднюю школу, в том же году меня забрали в армию. Военную службу начал в 150-м особом артиллерийском полку. Осенью попал в плен, 14 октября 1943 года участвовал в Восстании в Собибуре. После побега жил в лесу вблизи г. Хелм (Польша). Поляки хутора Янов помогали нам продуктами. В июле пришли наши. Я попадаю в 312 дивизию 69 армии на Пулавском плацдарме. 29 января 1945 года меня в Познани тяжело ранило, попадаю в эвакогоспиталь в г. Лодзь.
15 мая меня выписывают из госпиталя, и я попадаю в г. Берлин, осенью демобилизовался из г. Берлина.
После демобилизации, так как у меня три пальца правой руки не работают, я иду учеником фотографии в город Гайворон. Сейчас работаю заведующим районной фотографии. Женат, имею двоих детей. Военную службу я начал в городе Даугавпилсе (Латвия) в 150 артиллерийском полку. В апреле 1941 года наш полк переводят под город Минск. 28 июня, не вступая в бой, наш полк начинает отступать. Через 3 дня мы прямой наводкой подбили 12 фашистских танков. Всё время до пленения мы вели кровопролитные бои с фашистскими захватчиками. На границе Могилёвской и Смоленской обл[астей] я был ранен в ногу и контужен, когда я пришел в себя то понял, что нахожусь в плену.
Целый месяц нас гнали до Минска. Начали сортировку по национальностям. Евреев отделили, перевели в Минский концлагерь по улице Куйбышева. Первые 3 дня вообще не давали еды, а потом начали давать варёное просо. А в декабре нам начали давать по 150 гр. хлеба. Люди пухли и умирали с голода. Моё счастье, что я с раненой ногой попал к доктору Берману в изолятор. Благодаря ему я остался живой. В этом изоляторе у меня на руках умер кинооператор Ленинградской киностудии Гарелик /имени не помню/. Он был послан из Ленинграда в служебную командировку, где и попал к немцам. Первое время комендантом нашего лагеря был некий В. Городецкий (сынок одного белоэмигранта, который имел в России до революции несколько заводов). Всю свою злость он выливал на нас. В этом лагере я пробыл до конца августа или первых чисел сентября 1943 года. В это время нас погрузили в вагоны и привезли в Собибур. Везли нас трое суток без воды и без пищи в запломбированных вагонах. Утром, на 4 сутки, наш эшелон загнали на территорию лагеря — это и был лагерь Собибор.
После выгрузки нас выстроили на площади и стали отбирать плотников, столяров, каменщиков и стекольщиков. Я и мой друг Саша Кучин[470] из города Киева вышли, как плотники. Всего 90– 100 чел.
Нас повели в другую сторону или точнее в лагерь № 1 (смотрите план). В лагере № 1 нам приказали сесть на землю, так мы просидели до обеда. Никто к нам не подошёл, только наблюдали издали какие-то люди, а что за люди мы не знали. В обед нам принесли баланду и по кусочку хлеба. Когда мы пообедали, нас определили в барак, и лишь только тут мы узнали весь трагизм нашего положения. Когда мы спросили, куда делись наши товарищи по эшелону, нам указали на дым из большой заводской трубы и сказали, что это они горят. По правде сказать, тут мы и растерялись, но это было первое время. Мы познакомились с людьми этого лагеря, а люди были там со всей Европы. Наш эшелон был первый из России. До нас в лагере русских не было. Когда мы появились в лагере, весь лагерь преобразовался. С таким уважением они к нам относились. Мы ещё ни о чём не думали, а они (старые лагерники) нам говорили: «раз прибыли русские, то мы все будем на свободе», и в конечном итоге их мечты оправдались. В лагере было 400–500 узников. Работали мы по 10 часов. Там утром нам давали пол-литра кофе и 150гр. хлеба, в обед густой суп без хлеба, на ужин то же, что и на завтрак. После завтрака нас считали, выстроив на «Аппельплац»(площадь для проверки), после проверки угоняли на работу — 100 чел. постоянно работали в лагере № 2 на сортировке одежды с убитых. Мы, русские, работали по строительству бараков и пекарни. Остальные были портные, сапожники, слесари, столяры и разные другие рабочие. Женщины были использованы для стирки и уборки офицерских и солдатских помещений. После обеда нас снова считали, а перед сном ещё раз проверяли. Они сильно боялись, чтобы никто из нас не убежал. Ведь это лагерь был закрытого типа, по принципу: кто туда попал, никогда в жизни живым оттуда не должен выйти. Припоминаю один интересный случай: в лагерь прибыли две площадки с кирпичом. Кирпич надо было разгрузить возле пекарни, которую мы строили. Расстояние от железной дороги до пекарни было приблизительно 500–600 метров. Нас построили чел. 300 из охраны взяли чел. 50 и расставили по всей трассе. Франц дал команду «бегом» и начался сущий ад. Надо было бежать до площадки, получить 4 кирпича и бегом до пекарни, а полицейские по всей трассе подгоняли нас дубинками, и если кто упадёт, то пристреливали на месте. Площадки пустые, кирпичи все возле пекарни. Мы все мокрые от пота и крови, еле передвигаем ногами, а Франц нам приказывать строиться и вокруг площади гонит нас строевым шагом с песней. Я как р