— И вот с августа до декабря вы жили таким образом, какой вы описали. И вы сказали, что вас выдали. Кто вас выдал?
— Выдал тоже полицай. Но гражданский этот. Подкараулили нас, куда мы приезжали. Так напасть на нас не могли. Все-таки три-четыре человека, мы ехали на повозке, собирали продукты. Боялись нас. Было два случая, когда напали на нас, но мы отстрелялись. Успели уйти. Одного убили полицая. Потом полицая взяли, чтобы он рассказал всю историю: где комендатура, кому они подчинены. Все это было так, потом они сидели, так, сложа руки. Только кушали и собирали людей. Вы представляете, в партизанских отрядах были свои рации, имелись особые задания. У нас этого не было.
— И вот когда вас выдали, вас где, собственно, взяли? В лесу?
— Не в лесу. Мы как раз за продуктами поехали и окружили и взяли нас. Засаду сделали.
— В каком районе это было?
— Ближе к Тернополю. Мы уже успели уйти.
— И куда вас повезли?
— Нас повезли сразу в полицейский участок. Всех расспросили.
— В деревне?
— Да. В каждой деревне был свой полицейский участок. В подвал нас затащили, а потом стали выводить. Как сегодня я помню, меня вывели, чтобы расстрелять. И когда вывел этот нас, я успел уйти от старика-полицая.
— Как это могло получиться?
— Я шел впереди, он шел со мной наготове этот. Я как спортсмен был. Рывок сделал, влево-вправо стал уходить, он стал стрелять. Он был такой стрелок, который вообще ничего не видит. Я считаю так. Или не хотел меня убить. По-разному. Он мог сразу расстрелять. Вывел меня за деревню. Я успел уйти в этот период.
— Но он стал стрелять. Выстрелы могли услышать другие, броситься в погоню.
— За городом там никто. Там вооружили летом полицаев, чтобы он могли выводить и расстреливать. Там еще не было погони. Их на участке было по четыре-пять человек полицаев в деревне. Так что мы города избегали.
— И куда вы убежали из этой деревни?
— Опять в лес. И вторично, когда мы уже поехали, был апрель месяц 42 года, когда сделали засаду. И пошли нас взяли. Когда я сказал, что сидел в тюрьме, меня взяли, посадили в тернопольскую центральную тюрьму. В город, увезли в тюрьму.
— А где засаду сделали?
— Где-то в деревне, когда мы поехали за продуктами. Деревня была большая. Видимо, кто-то нас выдал. Кто выдал, я так до конца не узнал. Две недели просидел в тернопольской тюрьме, связи у них не было еще с нашим городом, откуда я был, с городом Ходоровом.
И следователь, который видел это дело, смилостивился ко мне. Видел, что я был невысокого роста, худой весь — кожа и кости, и отпустил. Сказал другому: там разберутся. Придет домой, и разберутся, кто, в чем виноват в своем городе.
— А что вы ему врали про уголовника?
— Когда в Умани была тюрьма, там было это дело. За что я был арестован: за спекуляцию, за воровство на три года. Там была статья. Я уже не помню, какую статью я им сказал. Мы знали это дело, потому что мы готовили себе алиби. А он не мог проверить, потому что до Тернополя было далеко, связи еще междугородней не было. Мне повезло со следователем. У него и политические сидели, и другие сидели. Ему было интересно не с нами возиться, с пацанами.
— Сколько вы пробыли в тюрьме?
— Две недели.
— А много допросов было за это время?
— Четыре допроса. Сначала немножко избили, потом увидели, что я одно и то же говорю. Видимо, в камере, в которой мы сидели — 12 или 15 человек — я не открывался, все твердил одно, что уголовник. А уголовников они не искали. Только тех, кто был командиром Красной Армии, коммунистов, комсомольцев они искали. У меня документов [с] собой нет. Я их все порвал.
— В камере сидели тоже уголовники?
— Там разные сидели. 12 человек. Каждый день вызывали, приходили избитые все и потом где-то через неделю меня выпустили, не нашли ничего против меня. Избили, пытали, а я твердил свое: «Делайте запрос. И вы узнаете, кто я такой. А дальше что вы меня держите, что с меня? Я не комсомолец, не партийный, я — пацан. Попался я за кражу». И все. Следователь выпустил меня и одна семья меня приняла.
— В Тернополе?
— В Тернополе.
— А что за семья была, которая вас приняла?
— Там тоже один рабочий человек, который не работал уже — старик, принял меня. Кормил меня где-то дней 8–10, потом облава на город. Стали организовывать гетто, в город стали сгонять. И нас собрали всех и посадили.
— Это был ваш знакомый человек?
— Нет.
— А как вы его нашли?
— Вышел из тюрьмы. Куда идти? Остановился, все-таки я соображал. Поговорил, так и так. Он меня приютил. В городе я прописки не имел, документов никаких нет. Там людей вывозили, всю округу на работу на железную дорогу, которую восстанавливали, которая была разрушена. И потом стали забирать, посадили и увезли.
— Вам не кажется странным, что человека, выпущенного из тюрьмы встречает совершенно посторонний человек и ведет к себе домой?
— Он не вел. Я сам к нему подошел. Я ему не объяснял, что я из тюрьмы. Я говорил, может быть мы свяжемся с твоей Родиной. Все-таки у них община была.
— Это был еврей?
— Еврей.
— А вы понимали, что это еврей, когда к нему подошли?
— Как же. Сразу «р» не выговаривал, и я понял. Там в Тернополе очень много евреев, вообще в Западной Украине евреев много жило. Когда стали расстреливать, <нрб.> стали брать, орудуют оуновцы. Вы представляете, бандиты, украинцы-националисты. Безусловно, каждый старался кого-то приютить, сделать что-то доброе. Но потом стали помаленьку.
— Вы ему признались, что вы еврей?
— Ну конечно я признался. Сказал, откуда я. Все ему рассказал. Ну, побыл у него временно. А когда ловили, нас окружили и в эшелон.
— Вас выпустили из тюрьмы. Это какой месяц был?
— Апрель месяц.
— Какой год?
— 1942 год.
— И вы пробыли еще в Тернополе…?
— Восемь дней я здесь еще пробыл, и на эшелоне погрузили в мае месяце, я не помню, 10-го или 15-го привезли нас, везли нас две недели и привезли нас в Собибор.
— Все-таки как происходила эта облава?
— Мы походили по квартирам, кто сумел спрятаться… Но брали в эшелон, возили, уничтожали евреев.
— Эта была первая облава в Тернополе или до этого были?
— Этого я не знаю — до этого были или нет, но я попал под эту облаву, и целый эшелон погрузили. Евреев, наверное, человек 700.
— Вы не помните, в какое время дня это началось?
— Это началось с утра.
— Рано утром?
— Да, и весь день до четырех часов шла эта облава, потом еще привозили на железную дорогу.
— Вы не помните, когда это началось, вы еще спали?
— Нет. Не спал уже, но бежать некуда было. Мы старались, но бежать некуда было. Все дома евреев были окружены.
— А как вы обнаружили, что все окружены?
— Все-таки я военный человек, я же что-то соображал уже в это время.
— Вы что-то увидели такое?
— Увидели. Мы сначала думали, что нас собирают в гетто везти. Но еще гетто не было. Потом остальных (когда я уже уточнил у тех, кого еще привозили из этих краев) поселили на одну улицу в дома с колючей проволокой. Они работали там, уже своя администрация была, своя полиция была еврейская, которая водила людей на работу.
— Это уже было потом?
— Потом. Я это дело не испытал.
— А когда шла эта облава, они кого-то отбирали? Стариков, детей, какие-то категории…?
— Ничего такого не было. Всех брали подряд. Семьями забирали, вытаскивали тех, кто сумел спрятаться: в подвале, были такие, которые через шкаф забирались вниз. А уже в четыре часа, когда прекратилась эта облава, все ходили, и жизнь шла своим чередом. Ну это жутко.
— Когда вас вытащили [от] туда, вы сказали, что было все окружено. Это значит, не одна квартира была, где жили евреи.
— Нет. Район был окружен. Тут и полицаи были, которые знали все еврейские семьи.
— Т. е. это был еврейский район?
— Не только еврейский, но знали, какие семьи были еврейские. И шли прямиком в еврейские дома. Поэтому те, которые оставались, которым потом стало известно все, они наживались, забирали все имущество себе.
— И вас вытащили вместе с этим человеком, который вас приютил?
— Да, всю семью: жену, двоих детей. И все мы попали в Собибор.
— Но все-таки сначала из дома вас куда потащили?
— На железную дорогу.
— Сразу?
— Сразу. Там уже стоял эшелон с товарными вагонами в тупике. Как привозили, сразу всех в эшелон пихали. По 70–80 человек в вагон.
— И куда вы попали?
— Попал в вагон, не помню в какой, и попали в Собибор через 10–12 дней пути. Кормить — не кормили.
— Семьдесят человек в вагоне я плохо себе представляю…
— Стоя стояли, чуть-чуть прижимались друг другу. Когда открывали вагон — половина мертвых, обессиленных людей. А потом, когда нас вытащили, там построили на плацу…
— Прошу прощения, но 12 суток даже самый здоровый спортсмен-футболист вряд ли выдержит стоя.
— Выдержали. Друг на друга ложились по очереди.
— Вы вспоминаете кого-нибудь, какие люди были с вами?
— Откуда? Я никого не знал в этом городе.
— Но в вагоне вы могли кого-то увидеть?
— В вагоне кого так называли, кого — так. Неизвестно кто были: дети, старики, женщины. Всех грузили. Нагрузили и все. Говорят: «Вас везут на работу в Германию».
— В вагоне были и мужчины и женщины?
— И мужчины, и женщины, да.
— И молодые, и старые?
— И молодые, и старые, и дети.
— Как кормили вас в дороге?
— Никто не кормил. То, что захватили, — ели. Где останавливались, там подавали воду, и то не всем хватало. Когда нас окружили, сказали забирать все самое необходимое. Кто что захватил из дому: тряпки свои, белье.