Не все приведенные М. Нович свидетельства в равной мере информативны: каждый пишет и вспоминает как умеет. В частности, поэтому так расходятся приводимые ниже цифры количества узников и охранников Собибора. Некоторые представляют собой просто расширенные автобиографии. Поэтому приводим здесь 13 свидетельств (в том числе А.А. Печерского)
Нет точных дат и времени создания каждого свидетельства. Но все вместе они позволяют воссоздать не только само событие 14 октября 1943 г. Эти свидетельства узников, которые находились в лагере довольно долго (по сравнению с советскими военнопленными из группы А.А. Печерского) подробно описывают, как польских и голландских евреев преследовали нацисты;
какой была жизнь до и после Собибора; какой была повседневная «жизнь» в лагере и как удалось выжить беглецам после восстания.
Свидетельства публикуются в последовательности книги М. Нович практически полностью, за исключением отдельных абзацев или предложений, которые полностью повторяют здесь воспоминания других бывших узников или касаются более поздних периодов их личной жизни и биографии. Возможны неточности в передаче отдельных географических названий, имен и фамилий третьих лиц, упоминаемых в тексте, учитывая особенности произношения и написания их на польском, иврите, французском и русском языках. Набор текста осуществляли Л. Терушкин и С. Трифонова.
Из Ополе в Собибор.
Свидетельство Станислава (Шломо) Шмайзнера
12 мая 1942 года грузовик, предназначенный для перевозки скота привез нас из Ополе[578] в Собибор. Я, так же, как и мой брат, и двоюродный брат, был ювелиром. Выходя из вагона, мы узнали, что эсэсовцы искали ремесленников. Вагнер быстро разделил толпу на 2 части: с одной стороны мужчины, с другой женщины и дети.
Еще ничего не зная об ужасах лагеря, я чувствовал, что моя жизнь висит на волоске. Я вышел из своего ряда и предложил свои услуги. Я — ювелир, я вам нужен. Вагнер посмотрел на меня с недоверием. Инстинкт самосохранения мне подсказывал, чтобы я показал ему свой бумажник, на котором золотом была нанесена монограмма. «Это моя работа, посмотрите». Вагнер осмотрел бумажник, потом грубо вырвал меня из толпы. Я увлек за собой моего брата и двоюродного брата. Позднее они погибнут в лагере.
Потом эсэсовцы повели маленькую группу, в которую вошел и я, в лагерь, а остальных — в газовые камеры. Нас поместили в бараке, дали нам заменитель кофе и баночку сардин.
Комендант Штангль
13 мая состоялась моя первая встреча с комендантом лагеря. Всегда улыбаясь, он, казалось, чувствовал себя в Собиборе на своем месте. Он приказал мне сделать серебряный перстень с печаткой, на котором я должен был выгравировать символы жизни и смерти. Я понял, что жизнь — это для него и его охраны, а смерть для нас, заключенных евреев. Штангль не убивал сам. Он всегда находился в своей конторе, ведя счет убитых. Я сделал одно кольцо для него и другое его помощнику Вагнеру. Так как они были, казалось, довольны моей работой, я попросил его сообщить мне вести о моих родных. Вагнер вежливо сказал: «Они чувствуют себя прекрасно и можешь быть уверен, что скоро встретишься с ними». 18 мая один из заключенных мне сообщил, что они мертвы. С этого дня я искал любой способ, чтобы отомстить.
Все эсэсовцы завидовали печатке коменданта и приказали мне сделать им такие же. Они хотели иметь золотые кольца. У них всегда было золота предостаточно, но они не имели права хранить его, т. к. золото заключенных принадлежало государству. Они же заставляли заключенных воровать драгоценности и золото из лагеря № 3. Я должен был сделать маленькую плитку, для того, чтобы тайно отливать печатки, я их сделал 32 штуки.
Однажды Штангель и Вагнер узнали, что другие эсэсовцы заставляли меня делать кольца. Вагнер, обезумев от бешенства, схватил меня и погнал в лагерь № 3. Чувствуя, что я должен умереть, я взмолился: «Хозяин жизни и смерти, вы уже спасли меня однажды, взяв меня в мастера, помилуйте еще раз». Эта напыщенность, пафос, должно быть ему понравилась. Он меня простил.
Их любовь к семье
Все офицеры, унтер-офицеры, простые солдаты часто ездили в отпуск.
Им полагалось 3 недели отпуска, после трех месяцев работы. Когда они уезжали, то увозили с собой чемоданы, полные одежды убитых заключенных, обуви, одеколона, предметов роскоши, украденные у французов, у голландцев, птицу из лагерного птичника. Они приказывали мне также выплавлять маленькие золотые пластинки, для некоторых я должен был делать золотые стельки.
Как раненые птицы
У меня сохранилось ужасное воспоминание о моем пребывании в Собиборе. О дне, когда я присутствовал на прибытии состава из Майданека. Я не знаю, сколько там было узников. Исхудавшие, истощенные, одетые в полосатые пижамы. Их гнали ударами палок в лагерь № 2. Их не могли уничтожить в этот день, так как газовые камеры не работали. Они провели эту ночь под открытым небом, на земле, ожидая своей смерти. В их голосе не было ничего человеческого, это были стоны раненых животных, крики птиц. Мы дрожали от ужаса, слыша их.
Эсэсовцы тоже не спали, среди ночи, избивали несчастных палками и хлыстами. Еще долго после смерти заключенных, казалось, слышны были повисшие в воздухе над Собибором их стоны.
День 14 октября 1943 года — значительный день в истории заключенных. В этот день 600 безоружных узников захватили оружие и одержали победу над 40 эсэсовцами и 200-ми украинцами-солдатами.
При подготовке восстания моей задачей было раздобыть некоторое количество оружия. Занятый починкой двух казарменных печей у украинцев, я украл несколько винтовок, которые спрятал в печные трубы. Потом я их перепрятал понадежнее. Во время восстания мы смогли воспользоваться ими. Этими винтовками мы убили более 20 солдат. Что касается меня, то и я припрятал винтовку в лесу.
Жизнь и борьба в лесу Польши — это уже другая глава. И там еще понадобилось много отваги, хитрости, чтобы все пережить.
Из Люблина в Собибор.
Свидетельство Эллы Феленбаум-Вайс
В Люблине угон населения начался еще в 1939 году. В то время мне исполнилось 14 лет. В нашей семье было четверо детей.
Сначала нас отправили не в газовые камеры, а в местечко Седлице[579]. Моей матери удалось забрать некоторую одежду, драгоценности, серебро. Мы жили там, продавая эти вещи. В Седлице мы жили в жалкой лачужке. Должны были работать, даже дети — сообщалось в немецком приказе. Нам обещали зарплату и продовольствие, но мы никогда ничего не получали. Наша работа состояла в том, что мы рыли ирригационные каналы и взрыхляли землю.
<…> Затем нас перевели во Влодаву. Мы надеялись встретить там наших родителей. Но в это время, в ноябре 1942 уже перевезли огромное количество людей из Влодавы в Собибор и наши родители уже были мертвы.
Мы не знали, что последуем за ними. Нас привезли в Собибор в запряженных тележках. Если подумать, можно было спросить себя, почему так мало людей сбежало по дороге? Мы уже знали, что едем в Собибор и не знали, что это значило. Я и мои братья были еще детьми, но почему же взрослые не устроили восстание? Наши тележки находились под охраной украинца, вооруженного ружьем. Немецкие солдаты проходили по колонне верхом, вооруженные пулеметами, автоматами. На опушке леса мой младший брат сделал мне едва уловимый прощальный знак рукой, соскользнул с тележки и принялся бежать, за ним последовал старший брат. Раздался оружейный залп. Младший упал, старшему удалось убежать. Но после войны я узнала, что он все же был убит.
Я не слишком ясно помню, что произошло между смертью моего младшего брата и нашим приездом в Собибор. Единственное, я помню, что мы пересекли лес, а затем я прочитала надпись: «Зондеркомандо Собибор».
Потом, как во сне, я услышала слова немца: «Кто умеет вязать?» Я вышла вперед. Немец приказал мне выйти из толпы, потом меня вместе с двумя другими девушками отвели в барак.
Мама научила меня вязать носки. В лагере я их вязала для эсэсовцев и украинцев, еще я гладила рубашки.
Столяр сделал для меня маленькую табуретку, на которую я становилась, когда приходили эсэсовцы. Было необходимо, чтобы я выглядела старше и выше, чем была на самом деле.
То, что я видела
Однажды, состав привез в лагерь заключенных в полосатой одежде. Все они были худые и бритые. Женщины не отличались от мужчин. Все шатались от слабости. По лагерю пробежал шумок, что всех их привезли с Майданека, где не работали газовые камеры. Их было 300 человек. Они буквально разваливались, падали от слабости. Эсэсовец Френцель подошел и посыпал хлоркой их головы, как будто бы они уже были мертвыми. Они еще стонали.
Прибытие другого поезда меня также потрясло. Об этом поезде говорили, что он прибыл из Львова, никто в действительности не знал, откуда он пришел. Заключенные выходили из вагона рыдая. Потом они поведали нам, что по дороге их травили прямо в вагонах, хлорным газом. Не все погибли. Трупы тех, кто умер, были зелеными, кожа облезла.
На следующий день прибыли заключенные из Бельжеца[580]. Их расстреляли.
В карманах их одежды мы нашли записки на еврейском — «Нам сказали, что посылают на работу. Это оказалось обманом. Отомстите за нашу смерть».
Позже, после побега, когда я была партизанкой и сражалась в Польше, в Германии, в Чехословакии, я всегда вспоминала об этих записках. Эти воспоминания придавали мне мужество.
Восстание и побег
Я, как и другие девушки, работавшие в прачечной, знала, что что-то готовится. Но я не принимала участия, ни в организации восстания, ни в выполнении плана.
Я думаю, что план был очень искусно продуман и те, кто возглавил восстание, были мужественными людьми. Много эсэсовцев были убиты. Если немногие из нас выжили, то это не из-за провала плана, а из-за самих условий, с которыми мы столкнулись в оккупированной Польше.