В лес
Выжить в лесу было не просто. Когда ночью я бежала, то встретила двух пленных, теперь мы бежали все вместе, не зная точно куда. В глубине леса мы нашли заброшенный домик. В этом доме был запас картофеля, для нас это был настоящий клад. Ночью мы разожгли огонь, жарили картофель, а затем спрятались на чердаке. Недолго мы оставались в этом доме. Однажды утром мы услышали немецкую речь. Дом был обыскан. Мы считали, что пропали, потом услышали, что люди и лошади ушли. Будучи уверенными, что они вернутся мы ушли в дождь. Мы подходили к деревням только за тем, что бы украсть старые мешки, что бы накрыться, или картофель. Однажды ночью в лесу, мы увидели три огонька. Мы приблизились к ним и услышали голос немца: «Стой». Потом трое подошли к нам, и мы увидели, что вместо винтовок у них ручки от лопат. Увидев нас, они рассмеялись: они приняли нас за бандитов, а для того, чтобы их напугать мы разыграли из себя фрицев. На самом деле это были сбежавшие советские пленные.
Для нас это была удача, т. к. они были очень находчивы и никогда ничего не боялись. Используя лопаты как оружие, они постоянно доставляли достаточное количество продуктов, и мы никогда не голодали. Однажды они даже принесли поросёнка.
Мы все вместе искали партизан. Потом мы их нашли. Я стала членом отряда Прокопюка[581]. За участие в битвах я получила медаль «За отвагу», орден «Красной звезды» и 5 благодарностей. <…>
Из Мелец в Собибор.
Свидетельство Эды Лихтман
5 сентября 1939 года Мелец[582] была оккупирована вермахтом. Первую неделю солдаты стреляли собак и кошек. 11 сентября 1939 г. состоялся первый угон евреев. Евреи собрали мусор с тротуаров. Тех, кто работал медленно, били штыками.
12 сентября арестовали 32 еврея, их погрузили в грузовик, который повёз их в лес, следом ехали машины с немецкими офицерами и солдатами. Мы бежали за машинами, а когда потеряли их из виду, тогда по следам от колёс, он тянулся на сколько хватает глаз, до самой дороги. Мы встретили возвращавшихся солдат. Проходя мимо нас, они смеялись. На тропинке нас встретили крестьяне, они сказали нам: «не ходите дальше, а то расстреляют, так, как и других». На поляне свалили трупы 32 человек, среди них и четырех польских офицеров, двух священников и преподавателя лицея. Единственным живым остался мальчик 4 лет, брат Ениш.
Мы отнесли трупы, чтобы похоронить их на еврейском кладбище посёлка. Накануне этого погребения, хулиганы сняли с них одежду, обувь, обручальные кольца.
Оккупанты реквизировали жилища евреев, я уехала с мужем в Мелец. Там также община евреев выполняла тяжелые работы и подвергалась жестоким избиениям. На улице мы должны были носить нарукавные повязки со звездой Давида. Я вспоминаю немецкого летчика с безумным взглядом, который прохаживался по улицам, избивая тростью с серебряным наконечником всех евреев, которые попадались ему. Ещё вспоминается мне, что евреев запирали в синагогу, которую затем подожгли, солдаты же наблюдали, чтобы никто не сбежал.
В гетто нас подтачивали волнение и голод. Начальство торжественно обязалось не ссылать нас взамен на выкуп. Каждый принёс всё что у него было самого ценного: драгоценности, хрусталь, меха и даже шерсть и кофе. Офицеры забрали всё это и вновь подтвердили свои обещания. После спокойной ночи, на заре, нас разбудили выстрелы, целая дивизия окружила гетто. Немцы и вооруженные украинцы ворвались в наши жилища: «Все выходите!» некоторые были ещё полураздетые, некоторые собрали наспех рюкзаки, чемоданы и свертки. Нас всех собрали на площади, где калек и стариков расстреляли. Потом 800 оставшихся в живых, погнали пешком в неизвестном направлении. По дороге конвой стрелял без остановки. Поляки смотрели, как мы идём. Некоторые крестились и шептали: «Сегодня — вы! Завтра — мы!». Другие смеялись. Всё время шёл дождь. <…>
<…> Прошёл ещё один отбор, было сформировано много составов, один для Бяло-Подляска[583], другие для <нрб.>, некоторых еще для Дубенки[584] на Буге. Я была в последнем поезде, я стала уже вдовой.
Из Дубенки в Собибор
В Дубенке нас поместили в синагоге, куда церковный совет прислал нам пищу и солому. Через несколько дней нас разместили в семьях в Дубенке, мы должны были работать бесплатно на арийских сельхозпоместьях. Как и в Мелец, группа евреев с повязками на руках была увезена на холм, чтобы топтать священные книги и плясать на них. Оттуда никто не вернулся живым.
Множество офицеров, сопровождаемые украинскими добровольцами, часто посещали гетто, чтобы обворовывать нас. Они всегда оставляли за собой раненых и мертвых. Я помню, как во время одного из таких налетов, многие семьи были собраны в здании, куда эсэсовцы бросили гранату. У меня сохранилось в памяти ужасное зрелище — оторванные головы детей в лужах крови.
Нас истребляли не только ради удовольствия. Служба пропаганды вермахта, была обязана заснять на кинопленку уничтожение партизанского лагеря. Эсэсовцы же использовали концлагерь в этих целях, принудили молодых евреев играть роль партизан. Камеры засняли разгром партизан воинственной немецкой армией. Пленка и пули были настоящие. Потом мы получили приказ ехать в Хрубешув[585]. На дорогах было много трупов, на протяжении всего пути я слышала детскую мольбу: «Господин, господин! Убейте меня, оставьте отца!..»
Хрубешув-лагерь был окружен колючей проволокой и наблюдательными вышками, на которых находились патрули, вооруженные пулеметами. Мы должны были выходить из вагонов тихо, а так как мы это делали недостаточно тихо, охрана стреляла в толпу, чтобы утихомирить её. Установилась тишина, взрослые умоляли детей помолчать.
Поздней ночью жителям гетто было разрешено принести нам немного хлеба и воды. Остаток ночи мы провели в бараках. На заре запряженные тележки отвезли нас на вокзал, где нас ждали теплушки. «Вы едете на Украину», — говорила охрана. В поезде мы страшно хотели пить, но двери открывали только для украинских солдат, одетых в немецкую военную форму для того, чтобы они отбирали у нас наше последнее добро. Некоторым они отрезали пальцы, чтобы легче снять кольцо. Мы потеряли всякое понятие о времени, когда поезд остановился. Двери раздвинулись, ослепленная светом, я смогла всё же прочесть надпись: «СС ЗОНДЕРКОМАНДО СОБИБОР»
Собибор
У выхода из вагонов нас ждали офицеры и солдаты с автоматами за спиной. Один из них держал огромную собаку на привязи. Один офицер крикнул мне: «А! Ты там! Кто ты по профессии?» — «Воспитатель детского сада». Нацисты рассмеялись «Прекрасно теперь ты будешь стирать наше белье!» — офицер вывел меня, ещё двух молодых женщин — Беллу Соболь и Зерку Катц из Дубенки и нас отвели в лагерь, в маленький барак. Здесь валялась одежда, свидетельствовавшая о том, что здесь уже жили люди, но что с ними стало?
Из 7000 пленных, приехавших из Хрубешува, только нас троих женщин не расстреляли в Собиборе. Из троих в настоящее время жива только я.
Повседневная жизнь в Собиборе
В день нашего приезда двое заключенных, сопровождаемые охраной, принесли по два ящика грязного белья, которые должно было быть чистым через 2 дня. Белье нужно было сначала обработать, продезинфицировать, а затем мы должны были носить воду для стирки.
Я вспоминаю первую ночь. Крики меня остановили. Я приоткрыла дверь, меня стегнули по плечу плетью, и раздалось рычание: «Если я увижу тебя здесь еще раз, я направлю на тебя Барри!» это был обервахман Лахман со своей овчаркой, он делал проверку. Позже я узнала, что это были крики девушек, которых насиловали, прежде чем их травить газом.
Из нашего барака я могла слышать мольбы вновь прибывших заключенных дать им воды. Иногда одному из них разрешали подойти к колодцу. Там их ждал Михель. Своим штыком он гнал их к уборной, которая находилась возле нашего барака. «Собирайте парашу руками»— говорил по-немецки. Затем он гнал несчастных к колючей проволоке, к охраннику Малиновскому, тот снимал головной убор, закрывал глаз и целился в голову.
В других играх даровали жизнь жертвам. Так, фольсксдойче Михель любил заставлять толкать тележку с песком молодого пленного Симона до тех пор, пока тот не падал в изнеможении. Симон принимал участие в восстании и погиб во время побега.
Однажды видя, что солдат нет вокруг, я принесла ведро воды группе заключенных. Тут я почувствовала, что меня тянут за горло рукояткой трости, я услышала рычание эсэсовца Франца Ревалда, «Тебе повезло, я здесь один, но если я увижу тебя еще раз…» было строго запрещено приближаться к вновь прибывшим заключенным.
Я помню ещё один день, когда я видела из прачечной, двое заключенных выносили на носилках из вагона роженицу. Через несколько минут я услышала крик новорожденного. Эсэсовец Вагнер, услышав этот крик, приказал украинцу-охраннику Клятту выбросить ребенка в туалет. Мать отправили в лагерь № 3. Через несколько дней труп новорожденного всплыл среди экскрементов.
На следующий день из вновь прибывшего состава из Вены, эсэсовцы отобрали трёх хорошеньких певиц, которые должны были петь им весь свой репертуар, после чего их расстреляли.
Три девочки по 16–17 лет Берта, Лена и Руфа, прибывшие в поезде из Берлина, были помилованы. Руфа стала любовницей Поля Грота. Но их вскоре расстреляли…
Из Западной Европы прибыл состав с заключенными, которые не очень походили на пленных. Лучше одеты, они, казалось, были менее голодными, чем евреи из Польши. У них за спиной были мешки, сумки, хорошие чемоданы. Охрана выбрала среди них много молодых людей, для работы в лагерях Люблина. Но через несколько месяцев этих людей, истощённых, привезли обратно в лагерь и расстреляли. <…>
<…> Визит Гиммлера
В конце зимы 1943 года наши надзиратели были охвачены сильным волнением. Мы узнали, что в Собибор прибудет рейхсфюрер Гиммлер.