Восстание
Намеченное сначала на 13 октября, оно было отложено по причине неожиданного визита друзей к нашим эсэсовцам, приехавших к ним. Восстание было перенесено на 14 октября, на 16 часов.
15 заключенных должны были атаковать барак украинских охранников, 15 других — взять приступом склад с боеприпасами. В это время в Собиборе было около 700 заключенных, 80 из которых женщины и несколько детей.
14 октября вместе с Бискупицем я должен был работать у входа в лагерь. Издали я увидел Ноймана ехавшего на лошади в мастерскую портных. Там его ждал удар топора. Эсэсовец Бекман сидел за столом, когда к нему вошли восставшие. Увидев их, он схватил нож для разрезания книг, но был убит кинжалом.
План нападения на казарму украинцев не удался. Бауэр, шеф лагеря № 3, пришёл раньше, чем это предполагалось. Он приехал на грузовике с выпивкой и Френцель позвал четверых заключенных, чтобы помочь разгружать. Внезапно появилась группа заключенных, идущих, словно на перекличку, но по направлению к входу в лагерь, туда, где земля не была заминирована. Украинцы стали стрелять в массу. Френцель с автоматом в руке очутился у входа в лагерь. Я с Хелкой Вайс побежал к проволочным заграждениям. Я разрезал их щипцами. Затем изгородь, которая падает под нашим давлением, затем последняя цепь заграждений, но когда я её достигаю, она уже прорвана. Мимо меня с револьвером в руке пробегает Саша. Я слышу, как взрываются мины, какой-то советский заключенный прикрывает наш отход.
На заре, ещё около лагеря, спрятавшись в кустарнике, я слышал, как Френцель говорит крестьянину: «Мы поймаем всех. За ними гонится дивизия, есть и танки, награда в 400 злотых за голову беглеца». Крестьяне нас прекрасно видели, но не выдали.
Из Варшавы в Собибор.
Свидетельство Бера (Дова) Фрайберга
Когда была объявлена война, я жил со своей семьей в Лодзи[589].
Надеясь, что в большом городе будет спокойней, мы эвакуировались в Варшаву. В дороге мой отец умер. В Варшаве мы остались в гетто до января 1940 ода. Затем, надеясь, что нам будет лучше в маленьком городе мы поехали в Туробин в район Люблина, где мы оставались до мая 1942: В это время мы были сосланы и объединены с евреями в Жулкевке[590]. Потом переведены в Красныстав, а затем погружены в товарные вагоны.
Поездка продолжалась три часа и нам было так тесно, что многие умерли в дороге, задохнувшись. Потом поезд остановился посреди леса и против вагонов, наконец открывшихся, мы прочитали: «Зондеркоманда Собибор». Это было 15 мая 1942 года.
Эсэсовцы бегали по дороге крича: «Выходи, выходи!» женщины и дети с одной стороны, а мужчины с другой. «Всем сесть на землю», — кричали еще они. Мы видели, как удалялись женщины и дети. Мы провели здесь ночь, сидя мы слышали вопли, смех нацистов, выстрелы, потом крики женщин и детей. Нас окружали охранники-украинцы, которых называли «черносотенцами». У меня было впечатление, что я слышу шум мотора, и мне стало холодно. Был ли это мотор в газовых камерах? Утром состоялся первый отбор. «Портные, сапожники, плотники, выйти из рядов!» — я с другими вышел.
«Завод убийств» Собибор производил впечатление крупной фермы, где всё было в порядке.
Работа
Есть явления, которые нормальный человек может понять. 26 мая маленькая группа, выбранная из нашего поезда, была проведена под навес, полный чемоданов. «Рассортируйте всё что имеется внутри, — закричал немец, — бельё в одну сторону, платья — в другую, детскую одежду — в третью». Я спросил у эсэсовца Грота, где находятся женщины и дети. «Вас скоро всех объединят». Потом «пойте». Видя, что мы молчим, он раскричался и стал угрожать. Один из стариков нам тогда сказал: «Давайте петь». Одна из молодых женщин стала напевать «Подпала Волька» — «Еще, еще!» вскричал Грот. Тогда, поднимаясь, старый еврей начал молиться:
«Очисть наши души. О! Великий! Чтобы мы могли служить тебе лучше, а по правде…»
Эсесовец Вагнер разглагольствовал о благодеяниях национал-социализма. «Если вы будете хорошо работать, вы вскоре присоединитесь к своим семьям, но если вы будете устраивать саботаж, вы получите пулю. Если кто-нибудь почувствует себя больным, на площади есть госпиталь. Эй! Тарасов, отведи-ка их в госпиталь!» Затем он обращается к нам: «Тот, кто идёт в больницу, больше не возвращается. Он там остается на вечный отдых». В отчаянии я проплакал всю ночь. В течение многих недель мне хотелось верить, что моя семья ещё жива, где-то. Я не знал где.
Поездка
Каждое прибытие состава было кошмаром. Издали мы видим, как проходит колонна заключенных, эсэсовец Михель, по прозвищу «доктор», обращался к новоприбывшим: «Вы едете на Украину и будете там работать. Но чтобы избежать эпидемии, вам нужно принять дезинфицирующий душ. Уложите получше свою одежду, запомните место, где вы её оставите, ибо меня здесь не будет по вашему возвращению, чтобы помочь её отыскать. Ценности нужно отнести в окошко кассы <…>
В конце ночи
Из 150 человек, которые работали на складе одежды, осталось вскоре лишь 50. Часть людей были убиты, а другие покончили жизнь самоубийством. Я пытался покончиться жизнь самоубийством, но мне не удалось.
Однажды Грот приказал молодому человеку пойти за зонтиком от солнца, который висел на стропилах склада. Юноша упал с высоты 8 метров. Его неловкость стоила ему 25 ударов плетью и угрозой, что его разорвёт собака Барри. Грот звал свою собаку «менш», то есть «Человек», то есть «Господин», а заключенные «нечто вроде собаки».
Игра в подвешенный зонтик настолько понравилась эсэсовцам, что они повторяли её много раз. Они хотели знать, все ли евреи были хорошими парашютистами. Потом нацисты начали другие игры: они зашивали края брюк заключенных и засунули туда крыс. Заключенные должны были стоять спокойно. Если кто-то из них двигался, когда в его брюках шевелилась крыса, его били плетью до смерти. Чтобы немного развлечься, эсэсовцы сбривали половину шевелюры на голове какого-то мужчины, половину его усов и одну из его бровей. На следующий день они приказывали несчастному пить. Когда он был мертвецки пьян, его возили вокруг лагеря, разыгрывали религиозное погребение. Френцель был отъявленным садистом: девушкам, которым стригли волосы, прежде чем отправить их в газовые камеры, он говорил: «Ничего не бойтесь, вы ещё такие молоденькие. Вы останетесь в живых».
К тому же эсэсовцы воровали драгоценности, которые принесли с собой их жертвы. Они приказывали польским ювелирам, братьям Сурунглер из Пулавы[591] делать украшения, чтобы дарить их своим семьям, когда они уезжали в отпуск. <…>
Самый длинный день
В сентябре 1943 года прибыла группа советских военнопленных. Польские евреи хорошо знали лагерь и привычки эсэсовцев. Советские евреи умели обращаться с оружием.
Саша Печерский и Леон Фельдхендлер разработали детали этого плана.
14 октября 1943 года был самым длинным днём в моей жизни. За пять минут до назначенного часа, один из молодых заключенных попросил эсэсовца Вольфа зайти на склад одежды: «Мы нашли несколько экземпляров очень хорошей одежды и не знаем, что с ней делать». Вольф туда зашёл и был убит ударом топора по голове. Эсэсовец Бекмен был убит ударом ножа у себя в кабинете.
Мы овладели их оружием и бросились на штурм арсенала. Каким счастьем было держать в руках оружие. Я побежал тогда к краю поля, где земля заминирована. Но сильная стрельба принудила меня отступить. Я перешагнул через колючую проволоку, ведомый неведомой силой. Лес! Свобода! Но больше половины из наших 600 восставших погибло: одни, сражаясь в лагере, другие — подорвавшись на минах, третьи — были эсэсовцами убиты в лесу.
Восстание в Собиборе.
Свидетельство Александра Печерского
Осенью 1943 года немцы начали очищать Минск от евреев. Последние жители гетто были переведены в рабочий лагерь по улице Широкой. Здесь к ним были присоединены 500 евреев-ремесленников, сотни военнопленных из советских евреев и 300 человек задержанных за неподчинение немецкому порядку.
Подъем в лагере был в пять часов утра, и рабочий день заканчивался в 6 часов вечера. Мы получали в день 2 порции хлеба по 150 грамм и суп. Комендант лагеря был Вакс.
Переезд лагеря в Собибор
18 сентября 1943 года было объявлено, что евреи будут отправлены в Германию вместе с семьями. В 4 часа утра молчаливая толпа покидала Минск, мужчины шли пешком, женщины ехали на машинах. Мы оказались на вокзале, где нас поджидал уже готовый к отправлению состав: нас погрузили по 60 человек в товарные вагоны, многие стояли. Спустя четыре дня мы прибыли в Собибор. Поезд остановился и ночь мы провели на запасном пути, и нам дали только воду. Утром поезд вновь остановился, двери открылись, надпись «Зондеркомманда Собибор».
Бледные, усталые мы вышли из вагонов. Группа офицеров эсэсовцев поджидала нас. Один офицер, обершарфюрер Гомерский заорал: «Плотники и столяры, выйти вперед без семей». Около 80 человек было препровождено внутрь лагеря и заперто в бараке.
Заключенные, прибывшие сюда ранее, сообщили нам, что лагерь Собибор. Мы воевали, страдали в других лагерях, но в ужасе мы не смогли сомкнуть глаз в течение ночи. Шлойма Лейтман, один из польских евреев, прибывший из лагеря на Широкой, улёгся рядом со мной. «Что теперь с нами будет?»— спросил он меня. Я не ответил и притворился спящим. Я не мог освободиться от мысли о побоях, о которых мне рассказывали, и я невольно вспомнил маленькую девочку Нелли, которая ехала со мной в одном вагоне и которая теперь была мертва. Я видел её в душевых, в горле у меня перехватило, я задыхался, думая о своей собственной дочери Элочке.
24 сентября. Мы находимся в лагере Собибор. Подъём в 5 часов. Мы получаем по одному литру теплой воды без хлеба. В 5 часов 30 минут нас пересчитывают, в 6 часов мы колоннами по три человека отправляемся на работу. Русские евреи шагают во главе колонны, за ними польские, чешские и голландские евреи. Я вспоминаю, что обершарфюрер Френцель приказывал нам петь. Цибульский шагал рядом со мной. «Что петь?»— спрашивает он, и я отвечал: «Все знают только одну песню: «Если завтра война». Это была русская патриотическая песня, которая хорошо запоминалась и дарила нам надежду на освобождение.