Группа голландских заключенных, состоящая из 70 человек, приготовили коллективный побег и были уверены в поддержке украинского охранника. Но он предал их, и они все были расстреляны.
В другой раз нам приказали не варить суп для 300 заключенных из третьего лагеря. Они все были расстреляны за попытку к восстанию. Впрочем, накануне мы слышали шум ружейной стрельбы. После этого восстания 300 заключенных было отобрано в другом составе: врачи, инженеры, все представители свободных профессий, чтобы заменить тех 300 расстрелянных. Новые заключенные вырыли туннель под колючей проволокой, они почти закончили его, когда он был обнаружен эсэсовцами.
В другой раз, те, кто был в очередном составе, были расстреляны на вокзале вместо того, чтобы быть отправленными в лагерь № 3. В кармане куртки одного из них один из наших нашел записку на идиш: «Братья, не давайте себя в вести в заблуждение ложью эсэсовцев. Мы приехали из Белжеца, там тысячи евреев были убиты и на ямах, где они погребены, была посажена роща.»
Многочисленные попытки побега, индивидуальные и коллективные, несколько примеров которых я привожу здесь, нас научили, что восстание надо готовить заранее по точному плану и начало его должно быть строго секретным. Этот план должен быть известен небольшой группе заключенных, чтобы было больше шансов на успех. Мы пришли к такому выводу, когда прибыла группа военнопленных из Минска. Среди них мы заметили несколько трезвых голов, по — еврейскому выражению. В частности, одного из них звали Саша, который произвел на нас отличное впечатление. Он быстро встал во главе комитета по организации восстания. Этот комитет собирался несколько раз на кухне и заключенные, которые выносили очистки, служили связными. Первой идеей, над которой работал комитет, было взятие оружейного склада. Но мы были вынуждены отказаться от этого плана. У нас совсем не было оружия для первой атаки, и первые выстрелы дали бы сигнал тревоги, мобилизующий всех солдат. Тогда мы решили тихо ликвидировать эсэсовцев и для этого мы искали самый подходящий момент, это когда часть охранников уходила в отпуск. Мы наметили дату 14 октября. Это был день, когда Вагнер и Гомерский отсутствовали, и мы выбрали лозунг «Теперь или никогда!».
В начальном комитете было десять человек, каждый из которых должен был известить других 5–6 человек. Таким образом, нас было шестьдесят, которые знали час и детали восстания[615]. Другие догадывались, что что-то готовится, но они ничего точно не знали до 14 октября. Между 4 часами и 4 часами 45 минутами 17 эсэсовцев и украинских охранников были убиты, «заморожены», как говорят на еврейском языке. Мы были все возбуждены, пьяные от радости. Это было возрождение, и мы чувствовали, как наши силы удесятеряются. В 5 часов была перекличка. Заключенные прибежали все на площадь, мы стали кричать друг другу: «Евреи, знайте, что это уже не перекличка, это восстание. Пусть каждый спасается, как может». Группа, в которой находился я побежала ко входу, так как мы знали, что площадка там была не заминирована и что не надо было проходить через ров. Когда мы бежали, я увидел, как один из заключенных бросил горсть соли в глаза эсэсовцу и пока тот протирал глаза, заключенный убил его топором и взял его револьвер. В начале украинские часовые не стреляли по нам. Но это длилось недолго. Они начали по нам стрелять, когда мы топорами повалили колючую проволоку со столбами. Потом много наших погибло на минах. Но нас было по крайней мере 300 человек, которые достигли леса. С моим сыном Юзефом я бежал всю ночь. Из 300 человек, которые бежали из лагеря, приблизительно 35 были живы к концу войны[616]. Остальные умерли: были убиты немцами в лесах, или польскими антисемитами, или просто людьми, которые хотели завладеть их штанами и обувью. С моим сыном мы провели, прячась три месяца в лесах, особенно на болотах. Только изредка мы решались приблизиться к какой-нибудь избе, чтобы попросить или купить пищу. В ноябре мы нашли тайник-ров, хорошо замаскированный в лесу. В этом укрытии мы нашли Хаима Пезаха, его жену и двоих детей, Манеса Рохельмана, дочь и сына Азика Шнайдера и маленького мальчика. Они все были из нашего города. Мы все плакали от радости. Еще бы, узнать, что еще есть выжившие! Потом мы их покинули и стали искать другое убежище. Мы нашли его недалеко от Курува. <…>
В декабре мы вернулись на старое убежище и там узнали, что Хаим Пезах и его друзья были убиты местными антисемитами.
Один крестьянин, который жил недалеко от этого убежища, захотел нам помочь. Но те, которые убили Хаима Пезаха, узнали о нас и вывели нас из нашего укрытия. Они нас не убили сразу же, так как они боялись, что выстрелы привлекут внимание немецких солдат. Они вернулись ночью, чтобы убить нас в лесу, но нам удалось убежать от них и снова мы спрятались.
Мой сын в конце концов нашел партизанскую группу, в которой он боролся <…>. Я, переодетый в польского крестьянина, продолжал бродить по лесам. После освобождения я нашел своего сына в Люблине, но мы не хотели больше возвращаться в Курув. После различных путешествий, мы приехали в США, где мой сын умер.
Пережить Собибор это еще не означает жить…
Собиборское восстание.
Свидетельство Иегуды Лернера
Я родился в Варшаве, в семье, состоявшей из шести человек. Мой отец был булочником. Наша жизнь в гетто с того момента, когда началась война, была такой же, как и большинства евреев, со свойственной ей безработицей, голодом и тревогой за завтрашний день.
22 июля 1942 года началась травля людей на улицах гетто. 23 июля, в день, когда президент Еврейского Совета покончил жизнь самоубийством, мой отец, моя мать, один из моих братьев и я сам были схвачены во время облавы и отправлены на погрузочный пункт, на вокзал гетто, а затем загнаны в какое-то здание. Оттуда все мои родные были сосланы, и я их больше не видел.
Я был отправлен в один из лагерей, недалеко от Смоленска, на оккупированной территории Советского Союза. Мое пребывание в Смоленске длилось 10 месяцев. Задача нашего лагеря заключалась в строительстве аэродрома. Единственное вознаграждение за наш труд, которые мы получали — это кусок хлеба и чашка супа. Вначале у нас были еще какие-то предметы, которые мы обменивали на хлеб у крестьян. Потом голод произвел такие опустошения, что ослабевших рабочих увезли в лес, где они были расстреляны. Хайм, мой друг по Варшавскому гетто, был вместе со мной. Кроме польских евреев — в трудовом лагере были также и немецкие евреи, которые были перевезены из Варшавского гетто. Я предложил моему другу: «Давай убежим, с нами ничего уже не может случиться худшего, чем быть здесь, где мы лишаемся своей шкуры».
Четыре месяца спустя, воспользовавшись темной ночью, мы миновали колючую проволоку. Но очень быстро, мы были задержаны и отправлены в другой лагерь, где мы снова работали, голодали и сносили побои. Спустя несколько месяцев, мы предприняли еще одну попытку к побегу. Там нам удалось остаться на свободе несколько дней, но потом эсэсовцы нас арестовали и отправили в гестапо в Минск. Спустя некоторое время минское гестапо, поместило нас в Минское гетто.
В лагере на Широкой
Большинство жителей минского гетто были уже уничтожены. «Нас здесь не ждет ничего хорошего». — говорили выжившие. И они нам помогли попасть в трудовой лагерь военнопленных, на улице Широкой.
Этот лагерь находился в ведомстве «СС». Пленные выходили оттуда маленькими группами работать на улицу. Мой друг и я, мы находили, что условия жизни там прекрасные. Пленные работая на улице, оставляли нам свой суп и иногда даже им удавалось принести нам подпольно продукты, которые они доставали у местного населения. Мой друг и я заболели тифом, но потом выздоровели. На Широкой находилось от 600 до 800 солдат и офицеров — евреев военнопленных; мы надеялись здесь остаться до освобождения. Но однажды нам объявили: «Вы поедете в Польшу», но не в город Лодзь, переименованный немцами в Litzmannstadt. Мы приехали в Собибор.
Собибор
По дороге в Собибор, поезд остановился в Хельме. Там, какой-то поляк проходил по вагонам и проверял номера. Мы спросили его, где мы находимся. «Вы едете в Собибор, там сжигают людей». «Сжигают людей!» Эти слова нас преследовали неотступно, но никто не прореагировал. Неправдоподобно. Я сам из Польши, из Варшавы, и я ничего не знал о лагерях смерти.
Поезд тронулся снова, остановился. Наступила ночь. Вагонная дверь открылась. Напротив нас, плакат с черными буквами: «СС Зондеркоманда Собибор». Затем все произошло очень быстро. Жители минского гетто были увезены эсэсовцами и потом: «Кто хочет на тяжелую работу?» — спросил один эсэсовец. Только несколько человек вышли из толпы. Тогда немцы выбрали 80 человек; остальные, среди которых был мой друг Хаим, были отправлены туда, куда уехали люди из гетто Минска. Я вскоре понял, что тот поляк был прав, в Собиборе сжигают людей.
Нас поместили в лагерь и заперли там. На следующий день началась работа. Надо было ровнять землю и делать подземные склады для оружия, захваченного у русских. Пленные, которые уже были там, рассказывали нам, что такое Собибор, и вскоре был подготовлен план восстания.
Тесные контакты наладились между вновь прибывшими и старыми заключенными, которые жили там раньше. Офицер Саша Печерский разработал детали восстания. В этом плане моя роль заключалась в том, чтобы убить эсэсовца Грейшута, который командовал гарнизоном. Незадолго до 14 октября, я был направлен в лагерь № 1 как плотник. Мне дали топорик, который Шмайзнер хорошо заострил и которым я поспешил воспользоваться.
14 октября был знаменательный день. Грейшут вошел в барак портных, чтобы примерить новую форму. Я ждал его за дверью. Я ударил один раз, второй. Он упал мертвый. Мы у него забрали оружие и принялись ждать сигнала всеобщего восстания и бегства. К несчастью, Френцель не пришел. Я так надеялся его убить тоже!