, в лесах Логуйска[456]. Пытались ли партизаны наладить связь с военнопленными вашего лагеря?
— Таких фактов я не знаю. Но были удачные побеги с работы, и, по слухам, люди добирались до партизанских отрядов. Эти отряды были вокруг Минска, километров 35–40, а лагерь был в самом Минске. Возле нас был батальон украинской полиции, сто метров от нашего лагеря — было 300 полицейских.
Один раз был такой случай у нас в лагере, мы долго не могли забыть этот случай. Это было зимой 1942 года, на 43-й. Привезли бочку баланды из лагеря, и все выстроились в 12 часов дня с котелками получать эту баланду. Я дружил с одним парнем из Киева, с Сашей Купчиным. Мы дружили как два брата, делились последним куском и работали мы вместе. Я не помню число, но было уже холодно. И вот получили мы эту баланду, и я говорю: «Сашка, пойдём наверх, в нашу комнату обедать, там натопим печку, побудем в теплоте».
Мы поднялись на второй этаж и стали кушать. Вдруг я подошёл к окну, смотрю во двор, а окно выходило во двор труппе-Виртшаффтсс-лагеря, и вижу, что гонят наших пленных с руками за голову. Я говорю: «Сашка, посмотри, что делается!» Немцы бегают туда и сюда и всех наших пленных гонят с поднятыми руками и сажают на территории лагеря. Вдруг слышим, что немец бежит по ступенькам и кричит — «Миша, Михаэль, Михаэль!» Открыл к нам дверь: «Вуйст Михаэль?»[457] — спросил нас. Я говорю: «Вайст ништ»[458]. Поднялся он выше, и нашёл Мишу или нет, не знаю, но говорят, что нашли. Мы не знаем, в чём дело, но решили сидеть, не выходить.
Через час мы ещё пилили дрова в подвале, нас обратно в подвал, и мы стали пилить дрова дальше. В конце дня нас повели домой и по дороге вижу, что гражданские лица из Минска смотрят на нас с каким-то удивлением, что мы идём обычно, как всегда шли. Только потом мы узнали, что тех 40 или 45 человек ещё в обед везли с поднятыми руками через весь Минск в лагерь. Мы спали как обычно, мы ещё ничего не знали. Утром только Блатман, капо из Минского лагеря зашёл: «Почему вы спите так долго! Вы же не на курорте, а в концлагере! Марш на работу!» И только когда мы начали выходить, прошли недалеко от бани, это по дороге к выходу из лагеря, и видим — лежит большая куча снега. Стали все говорить один другому, что это те, кого пригнали вчера в лагерь. Лежат все замёрзшие уже. Их вывели раздетыми на снег и стали обливать водой и сделали кучу льда из них — всех 40 или 45 человек. Это было зимой 1943 года, с 1942 на 1943 год.
Потом только мы узнали, что этот Миша договорился с одним из полицаев, который работал шофёром в одной из этих организаций в этом лагере, что за 20 тысяч марок, чтобы он вывез 20 человек, погрузил на машину и вывез за Минск, километров за 20–25, в партизанскую зону, и за это он получит 20 тысяч марок.
— Откуда он взял такую сумму?
— В лагере тогда уже вечерами была торговля, появились марки, люди приносили с работы то противогаз картошки, то кусок мяса, в общем воровали и приносили в лагерь для продажи. Появились марки, гражданские лица покупали и платили марками. Они украли ящик с сигаретами, когда грузили вагоны, и один ящик этот дал 20 тысяч марок. И договорились с полицаем об этих марках. Полицай взял марки и пошёл в полицию заявил.
Он же ему не сказал, он сказал — 20 человек, но не сказал, кто именно. Весь двор окружило СС и решили так, что кто будет во дворе, тех всех забрали, а те, кто был в помещении, тот ничего не знал. И вот так попались человек сорок или сорок пять, и их облили водой и морозили насмерть, большая куча была с трупами. Это было зимой с 1942 на 1943 год.
— Что дальше было с вами?
— Дальше, где-то в сентябре 1943 года нагнали в лагерь из Минска жителей Гамбурга[459].
— Немецких евреев?
— Да, и из Минского гетто нагнали. Это было в сентябре 1943 года. И вдруг нам объявили, чтобы готовились к погрузке в вагоны. Нас выстроили, дали по три куска хлеба, три пайки по 150 грамм, сказали взять воду, кто сколько может, и по 50, по 100 человек погрузили в вагоны. Это было 18–20 сентября 1943 года.
— В какую сторону повезли?
— Мы же были в закрытых вагонах и могли только через щели, через окна забитые видеть, что едем в сторону Брест-Литовска[460]. Оттуда нас погнали в Польшу, мы только видели, читали на станциях — Люблин, Хелм, и на третьи сутки нас вечером остановили в лесу. Оставили наши вагоны. Пришли немцы и сказали, что не будут сейчас нас разгружать, уже вечер. Котелками дали нам воду через окна и сказали: «Утром будем вас разгружать». Утром вагоны стали заезжать на территорию какого-то лагеря, где было написано «СС-зондерлагерь». Что это был за лагерь, мы не знали.
Нас выгрузили. Многие были уже полуживые, были больные, что не могли двигаться. Там была специальная команда, которая помогала больным. Мёртвых выгружали отдельно и уносили. Нас всех выстроили. Потом я узнал, как звать оберштурмфюрера — Нейман — он объявил: «Вы сейчас пойдёте в баню, помоетесь, получите одежду, бельё, а потом поедете в Рейх на работу».
Он стал отбирать. Водопроводчики и слесаря — выходите! Ему нужно было человек двадцать, он набрал это количество и они ушли.
Потом стал набирать плотников и столяров. Сашка Купчин, мы стояли рядом, говорит мне — мой отец был столяром, я немножко в этом понимаю, давай выйдем. Ты мне будешь помогать, постолярничаем! А я говорю, что ничего в этой работе не понимаю и я боюсь. Он говорит — я выйду, и кто попадёт в барак первым, займёт место, чтобы спать рядом, как в Минске, друг возле друга. Человек восемьдесят вышли и Саша тоже.
Вдруг со мной стало твориться что-то необыкновенное, меня бросило в пот. Какая-то внутренняя сила меня выталкивала — выходи! Я поднял руку последним и крикнул — я стекольщик! Я решил, что, если набирают столяров и плотников, значит, что-то будут строить и нужен будет стекольщик. Мне приходилось в Минске после бомбёжки советской авиации 2 мая помогать немцам стеклить окна и я немножко понимал в этой работе. И я крикнул — я стекольщик! Нейман подошёл ко мне и спросил — ты коммунист? Какой я коммунист, мне было тогда 20 лет. Я говорю — нет. Я вышел, и он сразу дал команду и мы ушли.
Куда мы шли, я не знал. Прошли какие-то ворота и сели на площади. Это было часов в 10 утра. Сидим час, сидим два, сидим три, и никто к нам не подходит. Видим, по лагерю ходят лагерники, одеты аккуратно, в комбинезонах, лица сытые, не такие несчастные, как в Минском лагере.
— Это был лагерь Собибор?
— Да. Мы просидели там до двух или трёх часов дня. В три часа дня подошли к нам трое, двое несут бидон, а третий несёт наволочки. Подошли, дали нам по куску хлеба и по стакану кофе — это то, что мы должны были получить утром. Мы поговорили с этими старыми лагерниками — что это за лагерь, куда мы попали?
— И что они вам сказали?
— Мы стали спрашивать, где наши товарищи, там ведь, в эшелоне было две тысячи человек. Они посмотрели на восток, а там начал идти дым уже. Смотрите, — говорят, — вот ваши товарищи. И они нам рассказали, что это лагерь смерти, что загоняют по триста человек в баню, вместо воды дают газ, душат, а потом палят. Вот это был лагерь Собибор, фабрика смерти.
— Так они вам сказали?
— Да, что это фабрика смерти.
— А те, с кем вы разговаривали, кто они были?
— Это были лагерники, которые жили там 17 месяцев.
— Они там работали?
— Работали там.
— Вы не помните фамилии?
— Нет, я не знаю, кто эти люди. Живы ли они остались или нет, но они нам рассказали. Потом нас разместили по баракам. На пятый или шестой день был уже организован подпольный комитет. Мы поняли, что из этого лагеря так просто не выйти.
— Когда Вы познакомились с Сашей Печерским?
— С Сашей Печерским я был знаком в Минске. Когда в Минске в мае пригнали партию военнопленных, человек двести или триста, среди них был и Печерский. Он выделялся, был высокий, пел красиво.
— Он был лейтенант?
— Там не видно погон[461], это же в плену.
— А что он сам сказал?
— Это потом выяснилось. Он вечерами пел, рассказывал красиво, он был очень развитой парень. Он был старше нас, 1913 года рождения[462], на тринадцать лет старше нас. Я знал, что он работает в столярной мастерской вместе со Шломо Лейтманом. Они спали друг возле друга в Минске на нарах и дружили. Потом они перешли спать в столярную мастерскую, там условия были лучше, чем в лагере.
— В Собибор вас везли в одном транспорте?
— В одном транспорте, они были в соседнем вагоне.
— Когда вы приехали в Собибор, он начал действовать, Саша Печерский?
— Он выделялся, он был высокий, красивый, и старые лагерники, которые были там по 17 месяцев, стали приглядываться к нам, с кем можно иметь дело. Они заметили Печерского, поняли, что он офицер. Организовали подпольный комитет, куда ввели и его.
— Только его?
— Из наших, советских военнопленных, только его.
— Как Вы считаете, сколько военнопленных привезли в Собибор из Минского лагеря?
— Из Минского лагеря 80–85 человек. Через 10–12 дней из этих военнопленных отобрали человек двадцать, и куда они делись, мы не знаем. Говорят, что их загнали в Третий лагерь, потому что расстреляли тех, кто обслуживал этот лагерь, где была баня, и эти двадцать человек пошли на замену. Так что нас осталось в лагере человек 60–65 советских военнопленных.
— На каких работах вас использовали?
— Группа Печерского была в Северном лагере, они выкорчёвывали там лес.
— А Вы были в другой группе?