– А как относился Лёня к своей мачехе?
– По-моему, он её ненавидел, – ответила Лариса Дмитриевна. – Это часто бывает… Пасынки редко могут принять женщин, заменивших их мать при их отце.
– А его брат? Они ладили друг с другом?
– Они почти не общались. У них были очень разные интересы. Серёжа жизнелюб, он живёт своей жизнью, и не считает нужным ставить нас в известность о своих делах. Совершенно самостоятельный мальчик. Он всегда таким был. Всегда норовил всё делать по-своему…
Отпустив Ларису Дмитриевну, Немировский понюхал табаку и задумался. Этой ночью в доме генерала находилось пять человек, не считая кухарки и денщика Дагомыжского. Другой прислуги в доме не было. Прачка приходила три раза в неделю. Константин Алексеевич был аскетом и даже жене не позволял нанять горничную, считая это излишней роскошью. Старым слугам травить ядом несчастного юнца было незачем. Оставались члены семьи и некая Марго Дежан. Предположить, что собственного сына убил генерал, было бы нелепо. А остальные? Анна Платоновна, молодая неверная жена старого нелюбимого мужа, женщина, по всему видать, с большими запросами, любящая жить на широкую ногу. Ей на руку сокращение семейства генерала – чем меньше наследников, тем больше её куш в случае его кончины. К тому же пасынок её ненавидел. Эта особа с лёгкостью могла заменить лекарство цианидом. Но как быть в таком случае с Михаилом? Не могла же она зарубить его саблей… Но это запросто мог сделать её любовник Разгромов. Что если они в сговоре? Решили вместе извести семью Дагомыжских и завладеть всем имуществом… Допустимо, вполне допустимо. Но бездоказательно, поэтому пока лучше не говорить этой особе о том, что её связь с отставным поручиком Разгромовым известна следствию, этот козырь лучше пока попридержать…
Явившаяся на смену Ларисе Дмитриевне Анна Платоновна, уже облачённая в траурное платье из дорогого шёлка, заметно нервничала и даже покусывала кончик мундштука, постоянно выпуская в воздух клубы синеватого дыма.
– Я, решительно, ничего не могу вам теперь сказать, господин Немировский! Это такой удар для нас всех! Для Константина Алексеевича! Ах, такой удар… Я просто не могу собраться с мыслями! Я не понимаю, кому это могло быть нужно! Нет, мне необходимо принять валериановых капель… Господи, какой ужас! Вторая смерть за два дня!
Вероятно, хорошей актрисой считает себя эта дама, а – переигрывает. Куда лучше представления видел Немировский за долгие годы службы. Приняв подчёркнуто суровый вид, он произнёс:
– Я всё-таки прошу собраться вас с вашими мыслями. У вашего пасынка были недоброжелатели?
– Откуда я могу знать об этом? У нас были не столь тёплые отношения, чтобы он делился со мной тем, что творилось в его компании…
– А у него была своя компания?
– Его друг Стива Калиновский куда-то вывозил его время от времени.
– А что вы можете сказать об этом Калиновском?
– Ничего особенного. По-моему, кокаинист… Знаете, это теперь модно… Он и Лёне давал пробовать.
– Откуда вам это известно?
– Я видела Лёню, когда Марго привезла его с очередного… фуршета. Он истерично смеялся, и глаза у него так блестели… Лара решила, что он пьян. Но она старая, ей просто невдомёк, чем развлекаются эти пустые юнцы… А я сразу поняла, что это – кокаин!
– А Марго Дежан всегда сопровождала Леонида на эти мероприятия?
– Ну, конечно. Мальчики любят хвастать своими победами… А у Лёнички никого, кроме Марго не было. Вот, он и брал её.
– Вы хотите сказать, что Марго Дежан была любовницей вашего пасынка?
– Да, конечно, – кивнула Анна Платоновна. – И это естественно… Издавна повелось, что гувернантки или горничные за соответствующую плату обучают мальчиков премудростям любви. Разве это предосудительно?
– То есть Марго Дежан получала за это деньги?
– А для чего бы её держали в доме? Дети выросли, никакой иной работы она не делала… Я сама и платила ей за эти услуги…
– А Леонид знал об этом?
– Разумеется, нет! Он, бедняжечка, думал, что это по любви… Зачем было обижать глупое мальчишеское тщеславие?
– А Марго Дежан устраивало такое положение вещей?
– Не знаю… – Анна Платоновна изобразила на лице задумчивость. – В последнее время она как-то уж очень сблизилась с Лёней. Я даже подумала, уж не хочет ли эта французская дрянь войти в нашу семью… Она очень изворотливая, алчная. Сегодня ночью я видела, как она заходила в комнату Лёни и вышла оттуда, держа что-то в руке… Я не разобрала, что…
– Во сколько часов это было?
– Часа в два ночи… Я поздно ложусь. Иногда, если не могу уснуть, хожу по дому – это помогает.
– В вашем доме был цианид?
– Откуда мне об этом знать? Спросите нашу кухарку…
Как это ловко она всё изложила относительно гувернантки, словно заранее готовилась… А цианид в доме очень даже мог быть. В некоторые взрывчатые вещества его добавляют. А у Лёнички совсем недавно любящий родитель нашёл некие компоненты для бомбы… Уж не было ли среди них цианида? Спрашивается, если был, то куда генерал дел его, и знали ли другие о том, где он находится? Впрочем, убийца мог раздобыть яд и в другом месте…
Генерал Дагомыжский был предельно сух и краток, и ответы его, на удивление, совпали с ответами Анны Платоновны. Константин Алексеевич так же склонен был обвинять в убийстве сына Марго Дежан. Относительно же цианида, генерал категорически заявил, что в его доме нет иного яда, кроме мышьяка, которым кухарка выводит грызунов.
Наконец, очередь дошла и до самой бывшей гувернантки. Это была женщина лет тридцати пяти – сорока, невысокая, с идеально сложенной фигурой и необычайно тонкой осиной талией, с красивым, но чересчур накрашенным, почти кукольным лицом. Говорила она с сильным прононсом, картавя, неумеренно жестикулируя и сопровождая речь громкими восклицаниями. После недолгого разговора Николай Степанович почувствовал, что от этой крикливой, словно торговка на базаре, особы у него начала болеть голова.
– Мадемуазель Дежан, я просил бы вас говорить тише. Я хорошо слышу.
– Я не намерена с вами разговаривать. Я французская подданная и хочу говорить с французским консулом.
– Боюсь, что вначале вам всё же придётся ответить на мои вопросы. Вы подменили флакон с лекарством цианидом?
– Мон дьё! Что за чудовищное обвинение?!
– Генерал Дагомыжский и его супруга именно вас склонны обвинять в этом преступлении. Они утверждают, что вы были любовницей вашего воспитанника…
– Что?! – глаза француженки округлились. Она вдруг рассмеялась и затараторила что-то по-французски так быстро, что Николай Степанович не успел разобрать сути сказанного. Немного успокоившись, Марго Дежан сказала:
– Я никогда не была любовницей Леонида. Я жалела его и выполняла отдельные просьбы…
– Ездили с ним к его друзьям?
– Да… Ему нравилось, чтобы я была рядом. Красивая женщина рядом – всегда приятно… Но это – всё. Правда, мадам Дагомыжская хотела другого и предлагала мне деньги, но я честная женщина.
– Вы хотите сказать, что вас оклеветали?
– Мон дьё! Конечно!
– Для чего же?
– Он – из мести, а она – из ревности.
– Поясните.
– Он хотел, чтобы я стала его любовницей. Ещё до её появления в доме. Но я – честная женщина. А она, видимо, узнала об этом!
– Простите, но я вынужден буду вас арестовать.
– Меня предупреждали о варварских нравах в вашей стране! Я требую встречи с французским консулом.
– Она будет вам предоставлена.
Петр Андреевич Вигель жестом указал на стул вошедшему студенту, нервно мявшему рукав своей тужурки и боязливо озиравшемуся по сторонам. Это был Сергей Дагомыжский. Вероятно, смерть брата столь мало подействовала на него, что он отправился в институт, где со дня на день должны были начаться занятия, чтобы узнать что-то относительно учёбы. По крайней мере, так объяснил сам Серёжа своё отсутствие дома во всё время следственных действий. При этом посланный в институт полицейский его там не обнаружил, и сыщикам пришлось ждать его возвращения домой, чтобы препроводить для беседы к Петру Андреевичу. Всё это заранее внушило Вигелю недоверчивость и подозрения относительно генеральского отпрыска, которому весьма на руку были обе смерти, поскольку, таким образом, он стал единственным прямым наследником своего родителя.
– Итак, Сергей Константинович, как же так получилось, что в столь горький для вашего семейства день вы решили покинуть его?
– Сомневаюсь, что в этот день моё семейство во мне сильно нуждалось. Да и я предпочитаю переживать все свои страдания и радости вне его.
– Что ж так?
– Нашей семьи уже давно нет. Она была при матушке, а с её смертью каждый стал жить по-своему. Отец занят службой, брат был нездоров и, подозреваю, не в себе.
– И виновата по всём, конечно, Анна Платоновна?
– Ни в коей мере. Так сложилось ещё до неё. Она тоже не стала частью семьи, а стала жить своей жизнью. Лично я, в отличие от покойного брата, не имею ничего против неё. Я рад, если отец нашёл в ней утешение. Что касается меня, то, если честно, с Анной Платоновной я ладил даже лучше, чем с родными, потому что она никогда не пыталась что-то мне навязать, поучать. У нас существовало даже нечто вроде дружбы.
Вигелю показалось, что Серёжа говорил искренно, но это не рассеяло его подозрений.
– Где вы были сегодня?
– Я же говорил, в институте…
– Неправда. Мы посылали туда за вами, и там вас не видели.
– Я пробыл там всего четверть часа, а потом ушёл.
– Куда?
– У меня были дела. Подробнее рассказать не могу.
– Напрасно. Тогда, может быть, вы расскажете, где были в ночь убийства вашего кузена? Дома вас также не было.
– Мне нечего на это сказать, – былая уверенность напрочь исчезла из голоса Серёжи, и он поник головой.
– Очень хорошо! В таком случае, благоволите послушать, как следствию представляется ваша роль во всём этом деле. Желая стать единоличным наследником вашего отца, вы решили убить своего брата и кузена…