– Вы с ума сошли!
– Благоволите дослушать. Позавчера вы, узнав каким-то образом о том, что в столовой известного вам полка есть весьма удобное для проникновения туда окошко, проникли туда и, дождавшись нужного момента, проследовали за Михаилом и убили его собственной его саблей.
– Любопытно, как же я проделал это всё и остался незамеченным?
– Хороший вопрос. Но решаемый. Вы могли позаимствовать мундир своего кузена, и в таком виде на вас могли просто не обратить внимания в разгар празднества. С Леонидом было ещё проще. Всего-то и надо было, что подменить одну склянку другой. А где, если не секрет, вы взяли цианид?
– Вы сошли с ума… – Серёжа побледнел. – Господин следователь, всё, что вы сейчас сказали, чистое безумие. Я никого не убивал!
– Тогда потрудитесь объяснить, где вы были в интересующие нас часы. Предоставьте мне хоть какое-нибудь алиби.
Серёжа ещё ниже пригнул голову, затем вдруг резко вскинул её, тряхнув отпущенными почти до плеч волосами, и, прямо взглянув на следователя, сказал:
– Хорошо, Пётр Андреевич, я предоставлю вам алиби, и оно будет лучшим из всех возможных.
– Отчего же лучшим?
– Потому что моё алиби – вы.
Вигель недоуменно посмотрел на Серёжу. Тот легко поднялся, театрально поклонился и изменённым голосом зачастил:
– «Ольга Романовна, вот вы где! А мы уже вас ищем! Антракт-то заканчивается. Просим в зал, просим в зал!» – «Конечно, Серёжа, я уже иду» – «Кто это?» – «Это? Актёр Кудрявцев. Он у Авгурского во всех спектаклях занят. Огромный талант. Лидинька от него без ума… Сейчас как раз его выход. Идёмте, Пётр Андреевич. Вас ведь тоже ждут…» Разрешите представиться, Пётр Андреевич, актёр Кудрявцев!
– Так это вы? – Вигель не смог сдержаться от улыбки. – Действительно, прекрасное алиби…
– Я же вам говорил. Всю ту ночь я провёл в театре, и сегодня я был там же. Ездил на репетицию. Конечно, вы можете недоумевать, как можно при таком несчастье дома ехать на репетицию, но это была очень важная репетиция. От неё зависело, буду ли я играть роль, о которой мечтаю. Я не мог пропустить её, поймите.
– Я не понимаю, почему вы сразу не сказали правды? – спросил Пётр Андреевич.
– Всё дело в отце. Он блестящий военачальник, но ужасный ретроград… Он бы счёл себя обесчещенным, если бы выяснилось, что его сын занимается фиглярством, а именно так он расценивает театр. Он счёл бы это величайшим позором семье, фамилии, своим сединам! Да ещё бы обвинил меня в том, что я создаю помехи его служебному росту. Отец мечтает стать генералом от инфантерии… Ну, и в заключении, он, вполне вероятно, лишил бы меня наследства, – Серёжа развёл руками. – Пётр Андреевич, я скажу вам честно, что наследство для меня не главное, хотя и не хотелось бы терять. Но мне крайне не хочется быть позором семьи и супостатом собственного отца, которого я, поверьте, люблю и уважаю. Поэтому я взял псевдоним и играл, пользуясь большим количеством грима, чтобы не быть узнанным… А что? К примеру, сын купцов-миллионщиков Алексеевых тоже скрытничал. И псевдоним себе по этой же причине взял. Станиславский… Теперь, конечно, всё вскроется, и отец будет в ярости…
– Да, скрыть ваше алиби невозможно.
– Что ж, это было должно однажды случиться, – философски заметил Серёжа.
– А вы, простите за любопытство, неужели намерены всю жизнь посвятить служению Мельпомене?
– Да, намерен, – твёрдо сказал актёр, и глаза его загорелись. – Сцена – это как вино, даже сильнее. Она не отпускает того, кто однажды отдал ей душу. Это горькое и в то же время сладчайшее из рабств! Как рабство у ног возлюбленной! А, главное, сколько жизней мы можем прожить так? Обыкновенно, только одну. Но это – скучно! А на сцене я могу прожить десятки, сотни жизней! Я могу быть Антонием, Гамлетом, Иваном Грозным, Тартюфом, Лиром… Да шут знает кем ещё! Что может быть прекраснее?!
– Любое призвание прекрасно, если оно подлинно, по моему мнению, – согласился Вигель.
– Жаль, что мой отец рассуждает иначе. Пётр Андреевич, это правда, что арестована мадемуазель Дежан?
– Да. Ваш отец и мачеха указали на неё, как на наиболее вероятную убийцу.
– Странно… Зачем им это понадобилось? – удивился Серёжа.
– А вы не разделяете этой точки зрения?
– Я не могу её разделять, господин следователь, поскольку знаю доподлинно, что Марго этого не совершала и даже не была этой ночью в комнате брата.
– Откуда вам это известно?
– Потому что этой ночью Марго была со мной. Вы, надеюсь, понимаете?..
Вигель откинулся на спинку стула и помял подбородок:
– Понимаю… Но ваши родственники утверждали, что мадмуазель Дежан имела связь с вашим братом. А Анна Платоновна сказала нам, что видела её сегодня ночью, выходящей из спальной Леонида.
– Чушь какая-то, – Серёжа нахмурился. – Зачем им это понадобилось?
– И Марго ничего не сказала нам о вас.
– Это понятно. Она одна знала о моей двойной жизни и не хотела меня подводить… Вы скажите ей, что я всё рассказал.
– Нет, не вырисовывается у нас с вами что-то, Сергей Константинович, – покачал головой Вигель. – Ваш отец и мачеха говорят, что у Марго были отношения с вашим братом. Сама Марго говорит, что ваш отец имел на неё виды, а вы утверждаете, что она была вашей любовницей. Кому прикажете верить? В таком общем плане можно предположить, что вы с мадемуазель Дежан действовали заодно, решив избавиться от третьего в вашем любовном треугольнике!
– А каким тогда боком оказывается в такой пьесе Михаил?
– Вот, это нам и предстоит узнать. Ещё один вопрос. Вы знаете приятеля вашего брата Стиву Калиновского?
– Ещё бы мне его не знать. Он частенько бывает у нас в театре. Он ведь художник. Иногда помогает нам в оформлении декораций. На добровольных началах.
– И он знает о вас?
– Знает. Но ведь и я знаю о нём… Навряд ли его отец был бы счастлив, узнав, как проводит время его сын. Он, вы знаете, кокаинист и вообще… Короче говоря, его я никогда не опасался.
– Вы пока можете быть свободны, но будьте добры не покидать Москвы до окончания следствия.
– К чему мне её покидать? У меня спектакли идут чуть ли не каждый вечер… – пожал плечами Серёжа. – Аревуар, господин следователь.
– Всего хорошего…
Стоило сыну генерала покинуть кабинет следователя, как Петру Андреевичу доложили, что его хочет видеть корнет Обресков.
– Пусть войдёт, – устало кивнул Вигель.
Корнет, раскрасневшийся и возбуждённый, вошёл в кабинет и, не говоря ни слова, протянул следователю сложенный вчетверо лист бумаги.
– Что это? – холодно спросил Пётр Андреевич.
– Мои признательные показания, ваше превосходительство!
– В чём вам угодно признаться, корнет?
– Я признаюсь в том, что я убил подпоручика Дагомыжского, потому что был оскорблён на него и не смог с собой совладать. Корнет Тягаев и отставной поручик Разгромов не причём. Арестуйте меня и отпустите их.
– Надо же, какая интересная картина у нас получается… – протянул Вигель. – Столько преступников, и никаких фактов! Стало быть, вы убили поручика?
– Я! – вскрикнул корнет.
– И сына генерала, Леонида – вы? И доцента на Лубянке – вы? И министра просвещения – вы?
– Какого ещё министра?! Вы издеваетесь надо мной?! Не смейте! Я офицер! Вы можете меня арестовать, а издеваться не можете! – закричал Обресков срывающимся голосом.
– Да замолчите вы! – повысил голос и Вигель, поднимаясь из-за стола. – Мальчишка! Вам здесь что – балаган? Какого чёрта вы, корнет, морочите мне голову? Она у меня и без вас кругом идёт!
– Я не морочу… Я признаюсь в убийстве…
– Согласно экспертизе вы, мой юный друг, ни коим образом не могли нанести такого удара поручику, поскольку для этого вам понадобилось бы взобраться на табурет!
– Но…
– Идите, корнет! Идите! Я не стану даже читать вашего заявления и арестовывать вас не стану. Но, если вы продолжите ломать петрушку, то я доложу о вашем поведении вашему командиру полковнику Дукатову, и, сомневаюсь, что он будет вами доволен. Свободны!
– Разрешите идти? – корнет по-военному выпрямился.
– И как можно быстрее!
– Слушаюсь, ваше превосходительство. Виноват!
Мир – театр. Шекспир, определённо, прав. Беда, что в этом театре взялись играть какие-то глупейшие фарсы, в которые обратили всё, начиная с великой трагедии и заканчивая мистерией… Актёры так усердствуют с гримом, боясь быть узнанными, что обращаются клоунами, а подлинные клоуны щеголяют трагическими масками… Все играют чужие роли, к которым не способны, и в этом безумном маскараде насилу возможно разобрать что-то. Все преступники отличаются большими актёрскими способностями. Все самые кровавые тираны в истории были большими артистами, может быть, гениальными в своём роде. Должно быть, древние были в чём-то правы, считая актёрство ремеслом лукавого. Что же, дьявол, как известно, прекрасный актёр и старый театрал. Он легко принимает любой образ – даже ангельский – но не способен к созданию чего-либо. Он способен только играть, балаганить, передразнивать, смущая души и умы людей этой игрой. Но как много вдруг сделалось пустых, ни к чему не способных людей, только и занимающихся по жизни игрой, заучиванием необходимых поз, вздохов, жестов, слов. Им кажется, что маска заменит им их настоящую жизнь, которая им скучна. Талантливое актёрство на сцене может вызывать лишь восхищение, но в жизни – омерзение. Актёрство, конечно, тоже дар Божий, потому как дьявол бездарен и дать ничего не может, но именно этим даром он более всего любит пользоваться. Хотя какой дар человек не сумел бы обратить во зло? Стираются грани между жизнью и сценой, и бездарные паяцы, становясь в заученные позы, превращают мир в балаган, в кавардак, во что-то неописуемое и напоминающее картины Иеронима Босха…
Передумав всё это, Вигель подумал, что, при желании, мог бы писать в газеты ничуть не хуже Любовицкого-Замоскворецкого, но желания уподобляться людям, во что бы то ни стало, норовящим чиркнуть что-нибудь в прессе, не было, и Пётр Андреевич решил, что мысли нужно просто не забыть до вечера, а потом занести в дневник, если достанет времени и сил. Пока же нужно было разыскать Стиву Калиновского и задать ему несколько вопросов.