– Скажите, Николай Степанович, а почему вы не сказали генералу о связи его жены с Разгромовым?
– Ты уверен, что это относится к делу?
– Нет, – неуверенно ответил Вигель.
– И я не уверен. Зачем же тогда рассказывать? Честно скажу тебе, Пётр Андреич, здесь я руководствовался сугубо гуманистическими соображениями. Посуди сам, в один день человек лишается одного сына, узнаёт о позорящей его, как ему представляется, деятельности второго, а я, как кат какой-нибудь доломаю ему хребет известием о неверности жены. Пока нет следственной необходимости, не считаю нужным вторгаться в подобные вещи…
– Стало быть, пожалели, – вздохнул Пётр Андреевич. – А он вас отблагодарил…
– Сей низкий поступок останется на его совести. Я не думаю, что он будет гордиться им. Генерал Дагомыжский, как ни поворачивай, герой и человек незаурядный. Мне кажется, он просто запутался. А к тому же поддался влиянию молодой красавицы-жены, что нередко бывает. Я не держу на него зла. Мне, может быть, следовало вести дело более аккуратно…
– Вечно вы находите, в чём себя упрекнуть, Николай Степанович…
– Безупречен только Господь Бог. Когда человек начинает считать себя безупречным, то он или помешанный, или круглый дурак. Кстати, о помешанных. Мы совсем забыли о нашем проповеднике.
– Прикажете поработать с ним?
– Нет. Этим гнилым овощем в нашем натюрморте я займусь сам.
– Сами? – удивился Вигель.
– Сам. Привлекать его у нас пока нет никаких оснований. Ну, несёт человек какую-то околесицу. Так это не преступление. У нас сумасшедший, проповедующий такой же бред, сделался пророком и учителем нашего времени, что само по себе о нём свидетельствует весьма печально! Ну, собирается его послушать разная скучающая и истеричная публика. Тоже – дело добровольное. Преступлением не является. У нас свободы уважают: каждый волен сходить с ума, как ему заблагорассудится. Так что остаётся наведаться к этому господину в качестве частного лица и потолковать с ним… Кстати, ты знаешь как найти Замоскворецкого?
– Проще простого. Он квартирует у Ильинских ворот, аккурат позади Лубянской площади.
– Прекрасно. Этот подлец может мне пригодиться. Все эти «пророки» любят деньги и славу. Денег у нас нет, а наш борзописец может посулить ему очерк в какой-нибудь мерзкой газетёнке… Как знать, может быть, он и клюнет на это?
– Может быть…
– Вот и ладушки. Ох, не наломать бы нам валежнику, а то жарко придётся. Утро вечера мудренее. Домой пора. Ася, должно быть, заждалась нас. А мне ещё собак покормить нужно.
Вигель с улыбкой посмотрел на проворно засобиравшегося Николая Степановича. «Кормление собак» было ритуалом, которого старый следователь не нарушал никогда. Он был человеком, которого в Москве, в прямом смысле слова, знала каждая собака. Чудеснее того было, что и сам Немировский знал, кажется, каждого пса по кличке. Когда ему случалось прогуливаться пешком, то несколько псов обязательно бежали следом за ним. Когда он болел, целая свора собиралась у его дома, и Соня, ворча и качая головой, выходила кормить их, выполняя строгий наказ «барина»…
– А знаете, Николай Степанович, прямо-таки обидно стало мне за Лермонтова, – сказал Пётр Андреевич.
– Почему?
– Из всего, что он написал, этот юнец вытянул лишь самое мрачное и безысходное… Ведь не обвёл он почему-то «Молитву», а сколько в ней света, сколько красоты…
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в мире безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Массивная старинная мебель красного дерева, портреты и фотографии в дорогих бронзовых с золотом рамах, на столе – книги, письма, газеты… Ничего не изменилось в этом кабинете после смерти его хозяина, как не изменился и весь особняк на Малой Дмитровке, известный в Москве, благодаря художникам, поэтам и актёрам собиравшимся здесь. Малая Дмитровка, вообще, была известна своими жителями, и люди искусства бывали здесь довольно часто. Широко известен был дом Ляпина, всегда распахивающий двери для полуголодных студентов художественного училища. Дом Тягаева пользовался схожей славой, только публика собиралась в нём более избранная, и нравы царили более строгие, чем у любящих покутить «ляпинцев». Сергей Сергеевич заботился о своих подопечных, может быть, больше, чем о родных детях. Стоило появиться у него какому-нибудь забулдыге-художнику, не утратившему искры Божиего дара, и вскоре его нельзя было узнать. Его немедленно вели в баню на Кузнецкий мост, шили ему приличный костюм, кормили, после чего Тягаев непременно делал ему первый заказ, щедро оплачиваемый, трудоустраивал, а, если художник оказывался очень талантливым, даже проводил его выставку. На похороны сердобольного мецената собрались почти все его «питомцы», многие плакали…
И, вот, теперь за его столом сидела тонкая, бледная женщина в синем габардиновом платье и тщетно пыталась сосредоточиться на разложенных бумагах. Просьбы о помощи, проведение выставки… Как разбирался с этим Сергей Сергеевич? Как бы поступил он теперь? И вспоминалась Ольге Романовне погрузневшая в последние годы жизни, когда ноги уже отказали ему, фигура мужа в накрахмаленной сорочке, тёплом халате и ермолке с кисточкой, склонившаяся над этим столом за внимательнейшим изучением каждого письма. А тогда ведь ещё приходили к нему люди! И хотя заботу о них поручал Сергей Сергеевич слугам, а считал долгом с каждым побеседовать лично. Как хватало ему сил, времени? В последний год ему даже с постели было подняться сложно, а всё-таки поднимался, и слуги усаживали его в кресло и везли в этот кабинет, который он не покидал до вечера, работал, пил кофе, манкируя запретами врачей, обедал, а после обеда Ольга читала ему вслух, и он ненадолго засыпал.
Никогда и ни в чём Ольга Романовна не позволила себе огорчить мужа, считая себя виноватой уже тем, что согрешила перед ним, пойдя под венец после того, как принадлежала другому, и тем ещё, что не сумела прогнать этого другого из сердца. Должно быть, Сергей Сергеевич догадывался об этом, но прощал: ведь и сам он женился на Ольге, зная о её любви к другому… Более заботливого мужа трудно было и представить. Тягаев боготворил жену, порой казалось, что он и дыхнуть на неё не смеет. Когда после рождения Лидиньки Ольга Романовна тяжело заболела, Сергей Сергеевич сутки напролёт не отходил от её постели, сам выхаживал её, не доверяя чужим рукам, не зная отдыха. Ольга помнила его исхудавшее за это время бледное лицо с красными от слёз глазами. Он боялся потерять её до умопомрачения, и она поправилась. За годы совместной жизни Ольга Романовна всей душой привязалась к мужу. Это была не та любовь, о которой пишут в романах, и которую испытала она некогда, но бесконечное уважение, благодарность, отчасти дочерняя любовь. К тому же Ольга стала интересоваться делами мужа, вникать в них, их интересы стали общими, и разница в возрасте почти перестала ощущаться.
Незадолго до смерти Тягаев подозвал жену. Она опустилась на колени рядом с его креслом, он ласково погладил её по голове:
– Ты свет всей моей жизни. Я не думал, что такое счастье возможно… Ведь я ничем не заслужил тебя. Ты прости меня, если что было не так… Я, может быть, виноват перед тобой, я похитил твою молодость…
– Не смейте говорить так… Я была счастлива с вами. Я люблю вас… Вы сделали для меня больше, чем мог кто-либо. И простите меня – вы, – ответила Ольга со слезами, целуя руки мужа.
– Милая моя девочка… Я скоро умру. Я знаю, что скоро… Ты останешься одна… Ты ещё так молода, Олюшка… Если ты встретишь достойного человека, то, знай, я благословлю вас…
– Что вы говорите…
– Ты дала мне счастье. Я уже одной ногой стою в могиле. И единственное, что ещё волнует меня на нашей бренной земле, – это твое счастье. Я ответственен за тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Противного же я себе не прощу… А сейчас подай мне образ.
Ольга Романовна подала мужу образ Богоматери Почаевской, и Сергей Сергеевич благословил её им:
– Да сбережет тебя Царица Небесная!
Сергей Сергеевич скончался через день после этого разговора. Скончался, сидя в этом кресле, после обеда, когда Ольга Романовна читала ему по его просьбе Евангелие от Луки…
Прошло совсем немного времени, и случилась эта встреча в театре. Когда Ольга увидела Петра Андреевича, то почувствовала, как часто заколотилось сердце в груди, и пересохло от волнения во рту. Эта случайная встреча разбередила душу, и не было дня с той поры, чтобы Ольга Романовна не вспомнила о Вигеле. А Лидинька, не по летам востроглазая и пытливая девочка, смотрела на мать с подозрением.
– Кто такой этот господин Вигель?
– Я же сказала тебе, друг детских лет…
– Почему же он не бывал у нас?
– Так сложилось…
– Мне он не понравился.
– Почему?
– Ты же сама сказала, что он служит в полиции! Следователь! – Лидинька наморщила нос. – Все полицейские служат тирании и преследуют лучших людей!
Господи, где же она набралась этого? Неужели от отцовских подопечных? Среди них многие отличались вольнодумством, а Лидинька слушала во все уши… Тирания! Кто их тиранил? Вот, побочная сторона слишком тесных отношений со всей этой братией… Сергей Сергеевич всегда питал уважение к Царской фамилии, хотя и разделял отдельные либеральные идеи, считая необходимыми многие реформы. А Лидинька? Добро бы ещё только Царь вызывал её раздражение, но недавно она убрала из своей комнаты иконы, заявив, что в Бога больше не верит. Это был удар для Ольги Романовны. Она вдруг почувствовала, что дочь непопр