Место своей новой жизни «актёр Кудрявцев» определил заранее. Это была небезызвестная Семёновка – меблированные комнаты на Сретенском бульваре, где жило много служителей Мельпомены. В этом вполне благопристойном заведении разрешалось даже держать собак, и Серёжа загодя решил, что обязательно заведёт себе фокс-терьера. Представители этой славной породы стяжали себе в Москве большую известность, ликвидировав засилье крыс, которых боялись даже жирные купеческие коты, в торговых лавках на Охотном ряду.
Прежде чем отправиться в Семёновку, Серёжа поехал в Протопоповский переулок, ещё прежде узнав в полиции, что там проживает цыганка Катя. Найти её не составило труда. Одетая во всё тёмное, с покрытой чёрной шалью головой, смуглая девушка встретила гостя насторожённо, всматриваясь в него угольками быстрых, пугливых глаз. Всматривалась и не говорила ни слова, ждала, чтобы он начал.
– Вы – Катя, я не ошибся? Жена Миши? – спросил Серёжа.
– Да… А вы его брат?..
– Да, двоюродный. Сергей.
– Я видела вас на кладбище.
– И я вас там видел.
– Что вам нужно?
– Скажите, Катя, у вас есть какие-нибудь средства для жизни?
– Откуда у меня могут быть средства? Пока Миша был жив, мы ни в чём не нуждались. Он находил деньги… Не знаю, где… Может, за них его и убили… – Катя утёрла уголком шали глаза. – А теперь ничего нет. С квартиры меня скоро погонят. А тогда одна дорога – на Хитровку. Свои меня теперь не примут. Я для них – преступница.
– Вы знаете, что дед завещал Мише половину наследства?
– Знаю. И знаю, что из-за меня он потерял право получить его.
– И вы не собираетесь требовать у нашей семьи какой-либо помощи? Ведь вы законная жена…
– Что я могу требовать у вас? Вы даже ему ничего не дали…
– Вы могли бы подать в суд. Присяжные приняли бы вашу сторону.
– Миша же не подал… И я не буду. Вы, наверное, считаете, что, если цыганка, так обманщица и воровка? А я Мишу любила. И судиться с вами я не стану.
– Я о вас вовсе не так думал.
– Тогда что вам нужно? Зачем вы меня учите, как у вашей же семьи деньги вымогать? Или сами вы с отцом какие-то счёты имеете? Так уж сами рассчитывайтесь, а меня не путайте, – глаза цыганки сурово сверкнули.
– Постойте, Катя… Я не для того сюда пришёл… Уф… – Серёжа провёл рукой по лбу. – Я хочу вам помочь.
– Помочь? Не верю я вашей бескорыстности. Хотите свою выгоду получить…
– За что вы меня так судите, Катя? Я вам ничего дурного не сделал.
– Вы нет. Да другие расстарались! Я никому, кроме Миши, не верила.
– Может быть, всё-таки попробуете поверить мне? Хотя бы выслушайте.
– Выслушать могу, – голос Кати стал мягче, но глаза смотрели всё так же – недоверчиво, словно ожидая отовсюду какого-то зла. Глаза затравленной дичи…
– Сегодня я ушёл из дому, потому что мой отец не желает меня более видеть, не простив мне того, что я избрал поприще актёра. Я считаю, что несправедливо, чтобы вы, жена Михаила, будущая мать его сына, моего племянника, остались один на один со своей бедой без средств к существованию. Мы не были с Михаилом друзьями. По-моему, он их вовсе не имел.
– Да, он не имел друзей. Потому что никому не верил… Как и я…
– Но мы не были и врагами. Я считаю своим долгом помочь вам, чем могу. Мой отец придерживается другого мнения. Но это его дело. Вы сказали, что на этой квартире вы не можете оставаться. Я предлагаю вам снять для вас номер в Семёновских меблированных комнатах. Я сам переезжаю туда же. Только не подумайте превратно. Никакой корысти относительно вас у меня нет. Я буду платить за этот номер, попробую устроить вас работать в наш театр. Вы же умеете петь и танцевать – уверен, что дело вам найдётся. Согласитесь, что это лучший вариант, чем Хитровка, о которой вы только что говорили.
Катя задумалась, по-детски кусая ногти, потом сказала негромко:
– Вы меня простите… Я вам обидных слов наговорила… А вы, я чувствую, человек незлой. Сердце у вас хорошее и глаза.
– Вам не за что просить прощения. Я всё понимаю. Так вы согласны на моё предложение?
– А разве у меня есть выбор? Всё же не Хитровка и не Москва-река… Спаси вас Христос, если, в самом деле, нет у вас мыслей дурных.
– Видит Бог, что мной движет только желание помочь вам и моему будущему племяннику. Я недавно лишился кузена, потом брата. Кто знает, может, и я был в чём-то перед ними виноват. Брать грех на душу и оставлять на произвол судьбы невинного ребёнка, в котором течёт кровь моей семьи, я не могу. Моя тётка мне с самого детства внушала заповедь: насытился сам – поделись с голодным. Она и сама так всегда жила. Ни одного платья лишнего, ни одного украшения – всё раздавала. Отец сердился, но молчал. Она ведь своё раздавала. Вот, и меня она приучила лишнего не иметь.
Собираться Кате пришлось недолго. Был у неё вещей всего лишь один узел. Так и приехал Серёжа вдвоём с нею в Семёновку.
– Ба, Серж! – послышался оклик из окна третьего этажа. – И ты к нам перебираешься?
Серёжа задрал голову и увидел свесившегося из окна Якова Марковича, работавшего в театре бутафором и механиком.
– Да, будем соседями!
– Так это же прекрасно! Хотя уверен, ты здесь долго не задержишься!
– Почему вы так полагаете, Яков Маркович?
– Ты на хорошем счету в театре! А театр идёт в гору! Следовательно, элементарная арифметика позволяет рассчитать, что вскоре ты, дорогуша, сможешь нанять собственную квартиру!
– Было бы недурно, Яков Маркович!
– Ещё как! Ах, дорогуша, в прелестное время мы живём! Всё расцветает, всё пробуждается, какие-то новые процессы начинаются! Славно, славно! Боже, храни батюшку-государя! Чувствую, в это царствование мы добьёмся своего!
– Оптимист вы, Яков Маркович!
– Я? Разумеется, дорогуша! Надо же как-то уравновешивать пессимизм моей Зизочки. Кстати, что за прелесть стоит рядом с тобой?
– Это Катя, вдова моего кузена.
– Вот как? Примите мои соболезнования, голубушка! Эта такая драма – потерять любимого человека!
– С вашего позволения, Яков Маркович, мы пойдём устраиваться. Надеюсь наши братья во Мельпомене заняли ещё не все комнаты?
– Нет, думаю, кое-что ещё осталось. Советую вам селиться на нашем этаже.
– Почему, Яков Маркович?
– Потому что на первом разместилась разная шантрапа и шаромыжники, которые занимаются шут знает чем. На втором ваши братья во сцене постоянно репетируют, пьют, как сапожники, дымят, как паровозы… Шум от них несусветный! А вашей спутнице в её положении подобная весёлая жизнь непользительна. Посему прошу к нам. Мы люди тихие, мирные, никого не трогаем – у нас тишь, гладь, Божья благодать, и никакого безобразья!
– Ну, спасибо за совет, Яков Маркович! – улыбнулся Серёжа.
– Не за что, не за что, дорогуша. Всегда рад услужить! Вечером непременно заходите на чай! – Яков Маркович исчез из оконного проёма.
– Какой неприятный человек, – сказала Катя.
– Разве? А, по-моему, милейший человек, – откликнулся Серёжа. – И большая умница. Даром что инженер. Такие механизмы изобретает для наших постановок – любо-дорого. Немного чудак, конечно, но кто без того? Зато всегда весел, ко всем добр. Вообразите, даже царскую фамилию уважает – портрет Государя на стене повесил. И хлебосолен. Жена его тоже довольно милая женщина. Правда, нездоровая. Нет, они замечательные люди. За чаем вы узнаете их лучше и измените своё мнение.
– У него глаза двоедушные…
– Полноте, Катя. Вы и меня вначале в штыки приняли.
– А можно я чай не пойду к нему пить?
– Катя, это уж ребячество какое-то! Вы что, собираетесь всех дичиться? Этак далеко не уйдёшь. Вам наоборот с людьми нужно сходиться. Люди ведь – если что – выручат. К тому же вам, может быть, придётся работать среди них. И не бойтесь, пожалуйста, Якова Марковича. Это добрейший человек, поверьте. А чай мы ведь вместе пить пойдём. А я не дам вас в обиду, – Серёжа рассмеялся и лукаво подмигнул Кате. – А теперь идёмте. Застолбим себе наши кельи, устроимся, почистим перья да переведём дух с дороги. Не знаю почему, но я львиную силу чувствую в себе сегодня. Наверное, давно надо было оставить родительский дом и зажить, наконец, по-своему, без оглядки на то, кто что скажет обо мне и подумает.
– О чём вы задумались, драгоценная Агриппина? – Саул протянул было руку, но Агриппина резко отстранилась.
– Не трогайте меня.
– Почему нет? Раньше вам это нравилось.
– Я устала, Саул. Устала жить двойной жизнью, устала от людей, оттого что… Вам этого не понять! Я выросла в благородной семье, где меня любили. Меня тогда и любили только. Всего несколько человек за всю жизнь. И я никогда почти не любила… Моя мать умерла, не простившись со мной, потому что я не смогла вырваться к ней из ссылки. Её похоронили чужие люди. Как безродную нищую. А ведь она была аристократка до мозга костей! Я мечтала жить иначе. Я мечтала о простом женском счастье. Я это поняла сейчас так остро, увидев ту девушку…
– Брюху позавидовали.
– Замолчите! Я же сказала, что вам этого не понять.
– Может быть, вы устали от нашей борьбы? – Саул недобро прищурился.
– Устала. Но вы можете быть спокойны. Из дела я не выйду. Это – моё дело. Кровное. Долг мой, – губы Агриппины скривились. – Если бы не этот долг, я бы уже была мертва, потому что мне всё опротивело.
– А я-то думал, что мы с вами совместно разделим плоды нашей победы!
– Я не верю в вашу победу. А в нашу ещё менее того.
– Вот как? То есть вы их различаете, драгоценная моя?
– Да, различаю. Я хочу покарать только врагов, только настоящих виновников той несправедливости, которая царит кругом. Вы же уничтожите каждого, кто встанет у вас на пути: правого или виноватого – не разбирая.
– А вы, кажется, считаете меня чудовищем. Надо же, какое открытие!
– Вы хладнокровный убийца.
– А вы, драгоценная моя? Вы со своим кредитором в нарды играть собираетесь?
– Это другое дело. Я хочу отомстить ему за смерть близкого человека. Вот и всё. Я поклялась и исполню свою клятву.