– Иногда мне кажется, что ваши хитрованцы утратили этот образ не более многих вполне благополучных с виду людей… Внешнее уродство первых словно зеркало для душевного уродства вторых, – заметила Ася.
– Возможно. Между прочим, часть моей клиентуры из высшего света отказалась от моих услуг, узнав, что я оказываю помощь нищим и убогим с Хитровки. Пользоваться услугами врача, который замарал свои руки такими пациентами, считается у них не комильфо! – Георгий Павлович покрутил в руках свою тяжёлую трость. – Может быть, в самом деле, ничего нельзя поделать со всем этим… В Лондоне тоже есть кварталы сродни нашей Хитровке. Достаточно прочесть Диккенса…
– Со временем такие ужасные места канут в лету, – уверенно ответила Ася. – Прогресс нельзя остановить. И ужасные явления вроде Хитровки не могут существовать вечно.
– Дай-то Бог, – вздохнул доктор Жигамонт. – Однако, оставим эту мрачную тему. Пётр Андреевич оставил вас на моё попечение, а я утомляю вас столь безрадостными картинами. Хотите, я лучше прочту вам что-нибудь?
– Вы меня нисколько не утомили, доктор. Но против чтения я не возражаю. Я на днях получила новые рассказы Чехова. Может быть, прочтёте что-нибудь из них?
– Авек плезир3, – улыбнулся Георгий Павлович. – Тем более, что я ещё не имел удовольствия ознакомиться с новыми произведениями моего коллеги.
– Ох-ох-ох, батюшки святы, кто ж это его, родимого, этак жестоко-то, а? – качал головой пожилой, видавший виды врач, склонившись над телом убитого. – Даже на Хитровке этакой страсти встречать не приходилось, там народ простой – ножичком пырнут или шею свернут, а тут вона как…
– Что скажешь, медицина? – спросил Василь Васильич Романенко, облокотившись о дверной косяк и оглядывая небольшое пространство пульмановского вагона.
– А что тебе сказать, Вася? Судя по амбре, убиенный имярек в дороге изрядно хороводился с зелёным змием. Один или в компании – это ты сам думай. Но, судя по тому, что нападения он явно не ожидал, то пил он совместно со своим убийцей. Оный дождался, покуда жертва сомлела, и нанёс блестящий удар в самое сердце острым предметом. Сразу могу тебе сказать – не ножом. Может быть, кинжал какой… Крови почти не вытекло. Ну, а уж после того этот мясник отрубил бедолаге голову. Заметьте себе, именно отрубил. Одним ударом. И не топором, насколько можно судить. Искусная работа. Кстати, вы её не нашли?
– Кого?
– Голову.
– Ты что, медицина, думаешь, я за полчаса весь путь от Москвы до Петербурга обследую на предмет исчезнувшей головы? – буркнул Романенко. – Цоп-топ по болоту шёл поп на охоту… Собачья жизнь… Все теперь – люди как люди – отдыхают, кто как может. А я должен на эту жуть любоваться…
– Стареешь, Васильич, – заметил Овчаров, осклабившись жёлтыми, неровными зубами. – И что ты, в толк не возьму, хмурый, как сыч? Ты ж теперь начальство! Самому начальнику полиции докладываешь, а прямо что туча грозовая.
– К матери бы под вятери это начальство… Я начальствовать не привык, я своими ногами, руками, глазами и ушами привык работать, а не команды раздавать: сходи туда, сделай это, проследи за тем… Ещё теперь с этим трупом морока… Как, спрашивается, его личность устанавливать?
– Да, Вася, сложно, – согласился доктор, закрывая свой чемоданчик. – Без документов и головы никак не установишь. Я свою работу закончил. Могу быть свободен?
– Иди уже, – махнул рукой Василь Васильич, потирая поясницу. – Эх, спину ломит ещё… К дождю, что ли… Что скажешь, Никитич?
– На небе ни облачка.
– Тьфу ты, я не про то. Что о деле нашем скажешь?
– Глухое дело, Васильич. Ни документов, ни головы… При убитом нет ни денег, ни вещей. Можно было бы предположить ограбление, но зачем тогда голова?
– Чтобы мы не узнали личность убитого. А зачем это может быть нужно?
– Зачем?
– Ну, к примеру, для того, чтобы при случае иметь возможность воспользоваться документами убитого и выдать себя за него. Или же, если близкие убитого могут легко направить следствие по следу убийцы… Ты всё осмотрел здесь?
– Обижаешь, Василь Васильич! Я, между прочим, даже землю на оконной раме нашёл, из чего можно сделать вывод, что убийца выпрыгнул в окно.
– Или залез в него… – Романенко крякнул и опустился на колени.
– Васильич, я же всё осмотрел! Охота тебе самому по полу елозить! Ты ж начальство всё-таки…
– Иди ты к чёрту, – раздражённо бросил Романенко. – Всё, говоришь, осмотрел?
– Всё… – неуверенно ответил Илья Никитич.
– А что в том углу? На полу? Позади тела?
Овчаров тотчас прильнул к полу и поднял завалявшуюся в углу запонку.
– Надо же, запонка…
– Эх ты, пустельга, – Василь Васильич, кряхтя, поднялся на ноги. – Осмотрел он всё… Доверь вам!
– Виноват, Василь Васильич…
– «Виноват!», – передразнил Романенко. – Между прочим, друг ты мой Илья, это запонка убийцы.
– Почему ты решил? Может быть, она принадлежала убитому или кому-то из прежних пассажиров…
– Невозможно.
– Почему?
– Здесь регулярно убираются. А полотёры, в отличие от сыщиков, мало-мальски ценных вещиц по углам лежать не оставляют, а кладут к себе в карман. А у нашего покойничка запонки на месте.
– Да, в самом деле… – уныло пробормотал Илья Никитич, в очередной раз подумав, что ему никогда не стать таким блестящим сыщиком, как его начальник.
Когда труп вынесли, Романенко прошёл в соседнее купе и, удобно расположившись на мягком сиденье, велел:
– Подать мне сюда свидетелей!
– Да нет почти свидетелей, Василь Васильич, – вздохнул Овчаров.
Василь Васильич подпёр голову ладонью и смерил его усталым взглядом бирюзовых глаз:
– Проводника веди сюда… Хоть что-то же он должен знать!
Через несколько мгновений бледный и дрожащий проводник предстал пред очи Романенко.
– Рассказывайте! – повелительно кивнул ему Василь Васильич.
– Что рассказывать?
– Всё рассказывайте, дражайший, всё, что знаете. Кто ехал в том купе?
– Господин ехал… Ничего себе господин, солидный-с…
– Как выглядел?
– Затрудняюсь описать… Так много пассажиров мелькает, не всматриваюсь я в них-с… Лет сорок, с залысиной-с…
– Ничего в его поведении странного не было?
– Да нет-с… Обычный господин. Сказывали, из командировки возвращаются, домой-с.
– Так, это уже кое-что. Стало быть, ежели не соврал, так он москвич, а в столицу по делам ездил. Жаль.
– Почему жаль? – не понял Овчаров.
– Потому что в противном случае дело это можно было бы адресовать столичной полиции. Нам и своей уголовщины хватает. О цели своей командировки он не говорил? О доме? О семье?
– Никак нет-с…
– И имени, конечно, не называл?
– А к чему бы им имя своё было называть?
– Действительно… Вещи при нём были?
– Да… Саквояж… Небольшой-с.
– Утянули, стало быть, поклажу. Любопытно, что там было… А к какому на вид сословию принадлежал убитый?
– Затрудняюсь сказать… Может быть, коммерсант. Знаете-с, они так бережно несли свой саквояж, что я даже подумал, что у них в нём деньги-с. А ещё… Я только теперь подумал, когда вы спросили-с… Кое-что странное в них было.
– Что же?
– Сказали-с, что возвращаются из командировки. Но люди, которые возвращаются из командировки, сделав дело, бывают как-то раскрепощены, свободны… А этот господин был так сосредоточен, что скорее можно было подумать, что дело ему только предстоит.
– Однако же, он заказал ужин…
– То-то и оно что нет-с!
– Как так? Там ведь явно ужинали, и весьма плотно…
– Вот, в этом и загадка-с! Они велели не беспокоить и не заходить к ним до самой Москвы и ничего не заказывали!
– Интересно, – Романенко пригладил рукой свои тёмные с изредка пробивающейся сединой волосы. – И вы, конечно, не заходили и не тревожили?
– Разумеется…
– И никто не присоединялся к нему в дороге?
– Ручаться не могу-с. Не видел-с.
– Плохо, что не видели… Ладно, можете быть свободны… Пока.
– Благодарю-с. Ей-Богу, зуб на зуб не попадает от этой истории… Как я нынче вошёл, как увидел…
– Ступайте, дражайший, ступайте. Водочки выпейте.
– Всенепременно-с…
Когда проводник ушёл, Василь Васильич помолчал несколько минут, а затем произнёс:
– Итак, Никитич, что у нас с тобой получается по первому абцугу? Господин Х, человек, судя по одежде, не слишком богатый, зачем-то приезжает в столицу, а затем отправляется обратно в Москву. Причём отправляется не как-нибудь, а в пульмановском вагоне, не пожалев денег, в полном одиночестве, наказав не беспокоить себя на протяжении всего пути. Думается, проводник прав, что некое дело ему лишь предстояло. Но не в Москве, а в самом поезде. Поэтому и требовалось, чтобы не было никого постороннего.
– Встреча с кем-либо? – предположил Овчаров.
– Не иначе. Допустим, что некто должен был тайно подсесть в поезд. Скорее всего, не в самой столице, а на одной из остановок. Какие у них могли быть дела?
– Может быть, убитый должен был передать нечто кому-то?
– Возможно… Однако же, и петрушка у нас с тобой получается: некто должен был передать что-то кому-то… Поди туда, не знаю, куда… Чёрт знает что! Но продолжим… Можно предположить, что должна была произойти некая негоция. Либо наш убитый должен был продать что-то, либо купить. Тогда логично допустить, что его подельник пожелал присвоить себе и деньги, и товар, и для этого вначале напоил, а затем убил свою жертву. И обезглавил её, чтобы запутать следствие.
– По-моему, вполне логично, – осторожно заметил Илья Никитич.
– Логично, да… Одно плохо – это наша ничем не подкреплённая фантазия. Хорошо бы у покойника были родные или близкие друзья, тогда есть шанс установить его личность. Кто-нибудь же должен забить тревогу об исчезновении человека…
– Дадим объявления в газеты, может, кто и наклюнется?
– Может, может… Правда, опознавать будет сложновато. Добро ещё если на теле есть характерные приметы. Да и то… Ну, кто может их знать? Разве что жена, мать…