ить своей жизни, они навлекают гибель на всех, алчут разрушения того, что не они создавали, но что, как им представляется, мешает им жить иначе. Они ищут бича себе, но вместе и всем другим. Их тяга к суициду вырождается в желание погибели всему обществу. Уйти из жизни самим обидно. Но быть смытыми с лица земли новым потопом вкупе со всем живым – куда лучше! И они призывают этот потоп. Инстинктивно чувствуя, что таким потопом может стать революция, они призывают её. И выходит из этого, что жаждя гибели себе, они обрекают ей всю Россию…
– Нечто похожее говорил мне покойный Любовицкий. Так в чём же корень? – спросил Вигель.
– А это я тебе сейчас прочту, – ответил Немировский, снимая с полки какую-то книгу и надевая очки. – «Диавол выступил уже без маски в мир. Дух гордости перестал уже являться в разных образах и пугать суеверных людей, он явился в собственном своем виде. Почуя, что признают его господство, он перестал уже и чиниться с людьми. С дерзким бесстыдством смеется в глаза им же, его признающим; глупейшие законы дает миру, какие доселе еще никогда не давались, – и мир это видит и не смеет ослушаться. Что значит эта мода, ничтожная, незначащая, которую допустил вначале человек как мелочь, как невинное дело, и которая теперь, как полная хозяйка, уже стала распоряжаться в домах наших, выгоняя все, что есть главнейшего и лучшего в человеке? Никто не боится преступать несколько раз в день первейшие и священнейшие законы Христа и между тем боится не исполнить ее малейшего приказанья, дрожа перед нею, как робкий мальчишка. Что значит, что даже и те, которые сами над нею смеются, пляшут, как легкие ветреники, под ее дудку? Что значат эти так называемые бесчисленные приличия, которые стали сильней всяких коренных постановлений? Что значат эти странные власти, образовавшиеся мимо законных, – посторонние, побочные влияния? Что значит, что уже правят миром швеи, портные и ремесленники всякого рода, а Божие Помазанники остались в стороне? Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мненьями и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, – и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством! (…) И непонятной тоской уже загорелася земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в твоем мире!» Николай Васильевич Гоголь. Вот он – корень! Скука! Со скуки убивают себя и других, пускаются в разврат и спиритизм, в революцию… И никакие богатства не могут истребить её. Потому что скука рождается тогда, когда уходит Бог. Место, откуда Бог изгнан, занимает дьявол… У кого и Бог в душе, и царь в голове, и дело в руках – тот не соскучится.
– Всё, что вы сказали, так правильно, так точно, что, мне кажется, лучше и не сформулировать. Но каков же выход? Что делать?
– Для начала держаться того, что имеем, – ответил Николай Степанович. – И сопротивляться этому грядущему валу каждому, в ком есть понимание наших бед, на своём месте. Здравомыслящих людей, Пётр Андреич, гораздо больше, нежели больных. Беда в том, что как сказал Ларошфуко, здравомыслящему человеку всегда легче подчиниться безумцу, чем управлять им. Так, вот, давай выпьем за то, чтобы в нашем обществе, в нашей России правили не больные и сумасшедшие, а здоровые и здравомыслящие люди! – Немировский приподнял рюмку и тепло посмотрел на Петра Андреевича своими солнечными глазами.
– Ваше здоровье, Николай Степанович!
Эпилог
Большая игра началась, как водится, ровно в двенадцать, когда неприметный трактир на Цветном бульваре обратился в настоящий притон для залётных фартовых и обратников, шулеров и просто захожих людей. Захожие становились лёгкой добычей шулеров, но некоторые из них ещё надеялись отыграться, становились завсегдатаями игры и нередко кончали участью бывших людей… Отставной поручик Разгромов, зашедший сюда однажды, вмиг оценил всю честную компанию и, покрутив ус, расположился у одного из столов.
– Во что желаете? Покер? Преферанс? Очко? – из полумрака блеснула золотая коронка.
Разгромов закурил. Он понял, что дружное сообщество жуликов уже приготовилось обчистить его, принимая за очередную захожую жертву. Как бы не так, господа хорошие! Разгромов не только любому торговцу на рубль пятаков даст, но опытного шулера обдерет, как липку. Погодите же!
У стола собрались ещё несколько человек: двое явных уголовников, по которым горючими слезами обливалась Владимирка, один захмелевший «бывший человек» с кроличьими глазами, уже не игравший, а лишь наблюдающий за игрой, пожилой господин, довольно благородной наружности, и юноша с лихорадочным блеском в глазах. «Этих они догола разденут», – подумал Разгромов о двух последних игроках даже с некой жалостью.
– Мечите!
Из тёмного угла полетели карты.
– Милостивый государь, не ссудите ли вы меня некоторой суммой? – осведомился пожилой господин у Разгромова. – Я намедни проигрался в пух и прах. Но сегодня, я чувствую, фортуна будет на моей стороне. Я всё вам отдам, клянусь честью имени моего!
– Вот, извольте, – Разгромов протянул деньги и добавил тихо. – Но мой вам совет – не играйте больше. Здесь не та публика.
– Зачем же вы играете?
– Затем, что я не проигрываю.
– Счастливец!
Пожилой господин вскоре проигрался и нервно отошёл от стола, попросив налить себе вина.
– Я всё равно отыграюсь… – бормотал он. – Как же это они мой марьяж разгадали…
– Карту! Чинкель-минкель…
– Ваша не пляшет!
– Бедолага, – покачал головой «бывший человек», наклонившись к Разгромову и кивнув на пожилого господина. – Скоро он проиграет всё до нитки и поселится в какой-нибудь ночлежке, где станет кормить блох и постепенно сходить с ума… Он кончит так же, как и я, одним словом. Я ведь тоже не таким сюда пришёл. Я, между прочим, образованный человек, чтобы вы знали! Я Университет оканчивал… Вы зря за этот стол сели, сударь. Они вас разделают, помяните моё слово. Это они пока ещё разогреться всем дают, чтобы поглубже крючок заглотили… А графа песенка спета…
– Он граф?
– По крайней мере, так представляется. Жаль его… Сударь, вы не ссудили бы меня некоторой суммой? В горле пересохло…
И этому просителю Разгромов не отказал. Участников игры становилось всё меньше. Молодой человек то краснел, то бледнел, руки его начинали дрожать – он проигрывал раз за разом и, наконец, в отчаянии отошёл от стола, шепнув:
– Это конец, я застрелюсь!
Разгромов удержал его за руку:
– Постойте, юноша, не уходите теперь.
– У меня больше нет ни гроша. Я нищий!
– Какого же чёрта вы играли?
– Я надеялся выиграть… У меня больна сестра. Нам нечем платить за квартиру. Я думал…
– Простите меня, юноша, но вы просто болван.
– Не смейте меня оскорблять! Я не позволю!
– Не кричите, а то сорвёте представление. Посидите в уголке с теми господами и подождите окончания игры, если хотите вернуть то, что потеряли…
Молодой человек отошёл. Теперь за столом остались два отпетых шулера, их подручный, державший банк, и Разгромов.
– Мечите! Теперь можно и поиграть, – улыбнулся он, убирая трубку в карман.
Не прошло и получаса, как на столе перед ним лежала целая гора банкнот. Вышедшие из игры смотрели на это действо, как завороженные. Происходило нечто небывалое – Разгромов выигрывал раз за разом, сохраняя небрежный и как будто удивлённый вид:
– Ну, надо же, господа, опять банк мой! Простите, но я думал, вы лучше играете.
Подошедший «бывший человек» испуганно шепнул ему:
– Уходите отсюда скорее. Они вам не простят выигрыша! Вас убьют!
– Пусть попробуют!
Шулера явно начинали нервничать. Они перешёптывались и враждебно поглядывали на насмешливо смотрящего отставного поручика. Наконец, Разгромов поднялся, сгрёб всё деньги в захваченный с собой портфель, надел шляпу:
– Прошу меня великодушно извинить, господа. Я рад был провести вечер в вашем приятном обществе, но час поздний, и я вынужден откланяться.
– Ты отсюда не уйдёшь! – прошипел банкомёт, вылезая из своего тёмного угла. – Вяжите его, ребята! Чинкель-минкель…
Два мазурика тотчас бросились на Разгромова, но в ту же секунду отлетели в сторону, получив по мощному удару поручикова кулака.
– Господа, где же ваше гостеприимство!
– Шухер! Бей его!
– Счас мы тебе амбу сделаем!
Банкомёт выхватил нож и ринулся вперёд, но Разгромов ловко вывернул ему руку и, как котёнка, отбросил в сторону. Нож упал на пол. Раздалась длинная, заковыристая брань.
– Господа, может, всё-таки вы позволите мне покинуть сию гостеприимную обитель? Мне бы не хотелось вас калечить!
Откуда-то вынырнули ещё трое мазуриков, и вся банда с угрожающим видом двинулась к Разгромову.
– Ах, так? – приподнял бровь отставной поручик и вдруг выхватил револьвер и разом посуровевшим голосом отчеканил. – Кто сделает ещё хоть шаг, получит пулю в череп. Это ясно?
Мазурики замерли, переглядываясь и не решаясь подставлять свои лбы под пули.
– Юноша! – окликнул Разгоромов молодого человека. – Откройте портфель, возьмите ту сумму, которую у вас здесь украли, и будьте впредь умнее, не посещайте подобных заведений. Поверьте, есть места и получше!
– Вы… Я отныне ваш должник! Моя фамилия Томилин. Андрей Томилин. Я студент, и… Я благодарен вам по гроб жизни! А как ваше имя?
– Виктор Разгромов.
– Спасибо вам, господин Разгромов! Вы благородный человек!
– Поспешите, юноша. Уходите отсюда быстрее. Граф!
Пожилой господин удивлённо поднял голову.
– Возьмите и вы вашу долю.