«Еще не сед у нас на княжении, а уже бояре твои деют сильно». Однако подготовка к открытой войне с великим князем вызвала восстание новоторжцев; они не верили в силу Новгорода, боялись прихода великокняжеского войска, а потому изгнали от себя новгородских бояр и освободили великокняжеских наместников и сборщиков дани. В. к. Симеон действительно прибыл в Торжок «со всею землею низовскою», а новгородцы хоть и собрали все силы свои в город, однако послали к великому князю послов и «докончали мир» с ним «по старым грамотам, на всей воле новгородской», выплатив за то великому князю черный бор со всей Новгородской земли да тысячу рублей с новоторжцев164. В Новгороде водворился великокняжеский наместник. Но у в. к. Симеона не хватало силы на руководство обороной земель Новгорода и Пскова против наступления немцев и шведов. Псков перед непрерывно грозной ливонской опасностью, как ранее при князе Александре Михайловиче, «отвергся» в начале 40-х годов от Великого Новгорода и великого князя и «предался» Литве, призвав к себе на княжение Ольгерда; а тот посадил у них князем сына Андрея165. Однако и Андрей Ольгердович, как и отец его166, не был в состоянии вести оборону Пскова лично и с достаточной затратой литовских боевых сил. Только небольшие вспомогательные дружины литовских наместников помогают Пскову в борьбе против немцев167, и дело кончилось отказом псковичей от князя Андрея и враждой за это Ольгерда против Пскова168. Это произошло в 1348 году, и в том же году псковичи возобновили порванную политическую связь с Великим Новгородом, но уже на новых началах Болотовского договора, которые превращали Псков из новгородского пригорода в автономного «младшего брата» Великому Новгороду. Тем самым восстанавливалась и связь Пскова с великим княжением всея Руси.
Новгород принял великокняжеского наместника в 1341 году; но в. к. Симеон, занятый устроением дел Низовской земли, отношений к хану и к Литве, только на пятый год приехал в Новгород и «сел на столе своем». Положение Новгородской украйны было сугубо опасным. С одной стороны, Ольгерд, имея в своих руках Псков, начал было наступление и на Новгород, впрочем, южные дела скоро поглотили его силы и внимание, так что он и Псков потерял. Зато более серьезная опасность поднималась на новгородские волости со шведской стороны.
Король Магнус II начал завоевание Ижорской земли, грозил идти со всеми силами на Новгород, взял Орехов. Призыв новгородцев о помощи великого князя Симеона – остался втуне. Симеон долго медлил, занятый «делами царевыми», потом поехал в Новгород, но с дороги вернулся в Москву. Вместо него в Новгород прибыл его брат Иван, но и он не встал во главе новгородского войска, а уехал обратно, «не приняв владычня благословенья и новгородского челобитья». Новгородцы предоставлены своим силам; только Псков, обеспечив свое новое политическое положение Болотовским договором, дал им некоторую военную поддержку; приходится местными силами отбивать шведов, защищаться от немцев169. Великий князь не в состоянии отвлекать свои силы на дальний северо-запад: в эту пору разыгрались попытки Ольгерда поднять на него Орду, затем – поход в. к Симеона на Смоленск. Литовская опасность тяготеет над всеми отношениями великорусского великого княжения.
Эта опасность подрывала энергию великокняжеской власти в новгородских делах. Она же сильно осложняет тверские отношения. Тут с кончины тверского великого князя Константина Михайловича (ум. в 1345 году) разгорается борьба кашинской и холмской княжеских линий, сплетавшая сложную сеть ордынских, литовских и московских политических интересов в напряженный клубок. И напряжение это оказалось не по силам великорусской великокняжеской власти. На время центробежные силы берут верх в политическом строе Великороссии. Толчком для их резкого проявления послужила неожиданная смерть в. к. Симеона в моровое поветрие 1353 года.
Пятидесятые и шестидесятые годы XIV века – время, когда Москва пережила серьезный кризис своего положения в Северо-Восточной Руси. Тотчас по смерти Симеона нижегородский князь Константин Васильевич «сперся о великом княжении» с в. к. Иваном Ивановичем, при поддержке новгородцев; только перед своей кончиной примирился князь Константин с в. к. Иваном, да и новгородцы полтора года «пребыгиа без мира с великим князем», причем «зла не бысть никакого же», т. е. великий князь не имел силы ни покарать новгородцев за выступление в Орде, ни привести их в свою волю; отношения восстановились только по примирении князей170. А затем по смерти князя Константина сын его Андрей признал в. к. Ивана себе братом старейшим, но после Ивана вспыхнула новая борьба за великое княжение, ликвидированная с большим трудом и с большими усилиями. Замутились и отношения к рязанцам, которые захватили Лопастну и настойчиво предъявляли требование исправления рязанских границ. В Твери усобная борьба склонялась чем дальше, тем больше к победе микулинских князей, враждебных Москве и втянутых в сферу литовского влияния. И за всеми этими тревожными трениями внутренней жизни Великороссии стоит опасность вмешательства татарских и литовских сил. Из рук великокняжеской власти снова ускользает управление внешними отношениями Великороссии, областные политические силы враждебны центру, отстаивают и углубляют свою независимость от него, сами определяют свое положение по отношению к внешнему миру, ищут в Орде и в Литве союза и опоры против требований великокняжеской власти.
II
В это трудное для Москвы время во главе правления делами великорусского великого княжения стоит крупный политический деятель – митрополит Алексей. Его руководство великокняжеской политикой вывело власть великих князей всея Руси из тяжких затруднений времен «кроткого и тихого» Ивана и малолетнего Дмитрия. Притом Алексей, глава Русской церкви, вдохнул в эту политику определенное идейное содержание – церковно-религиозное и тем самым национальное. Сам факт достижения Алексеем митрополичьей кафедры был для великого князя значительным успехом. В его лице во главе русской церковной иерархии встал представитель московской правящей среды, свой человек в великокняжеском дворе. По житию, Алексей171 был сыном боярина Федора Бяконта, который выехал из Чернигова на службу к князю Даниилу Александровичу, а при Иване Калите, согласно свидетельству родословных, «за ним была Москва», что можно понять как должность тысяцкого172. Позднейшие родословцы ведут от Бяконта несколько боярских родов – Плещеевых, Фоминых, Жеребцовых, Игнатьевых, все фамилии, которые не стали в первые ряды боярства, но занимали прочное положение среди московского служилого люда, а частью, как Фомины, связаны со службой при митрополичьем дворе173. Брат митр. Алексея Александр, родоначальник Плещеевых, и его племянник Данило Феофанович – бояре великого князя Дмитрия Донского174.
Алексея можно назвать питомцем великокняжеского двора и его боярской, служилой среды. Есть известие, что он был крестником Ивана Калиты175. Ранний уход двадцатилетнего юноши в монастырь не порвал этих общественных связей, не был удалением от мира. Алексей монашествовал в одном из московских монастырей176, и его пострижение имело, по-видимому, значение подготовки будущего иерарха. С конца 1340 года он стоит во главе митрополичьего суда и управления в должности митрополичьего наместника177. Митр. Феогност готовил его, по соглашению с великим князем, себе в преемники, ввел его за двенадцать лет его наместничества в дела митрополии, а в декабре 1352 года поставил его епископом Владимирским и отправил вместе с в. к. Симеоном посольство в Константинополь к патриарху – хлопотать о поставлении Алексея себе в преемники по русской митрополии178. Дело русского, великокняжеского кандидата на митрополию было на этот раз хорошо подготовлено и в Константинополе, и на Руси. Московские послы вернулись, уже после кончины и митр. Феогноста и в. к. Симеона, с приглашением ехать в Константинополь на поставление, и в. к. Иван Иванович поспешил снарядить Алексея в эту поездку одновременно со своим выездом в Орду для получения ярлыка на великое княжение179. При патриаршем дворе Алексея продержали почти год на «тщательном испытании», и только в июне 1354 года он был отпущен с настольной грамотой на митрополию Киевскую и всея Руси180. Русские епископы прислали патриарху грамоты с признанием Алексея достойным митрополии – все, кроме новгородского Моисея. Оппозиция новгородского владыки, из каких бы оснований она ни исходила181, была серьезным делом не только для митрополии, но и для великокняжеской власти, боровшейся за свое значение в западных областях Великороссии против сильного влияния на них Литовского великого княжества. Общее положение московско-литовских отношений все теснее сплеталось с церковно-политическими задачами русской митрополии ввиду развитого Ольгердом в 50-х годах XIV века деятельного и успешного наступления на русские области и острой постановки вопроса об отношении Западнорусской церкви к московско-владимирской митрополии.
Вся эта чрезвычайно сложная сеть отношений ставила перед митр. Алексеем – главой Русской церкви и руководителем политической деятельности великих князей всея Руси – ряд крупных и трудно разрешимых задач. Он достиг митрополии как ставленник великокняжеской власти; судьба сделала его фактическим правителем Великорусского великого княжества. И в этой роли он опирается на свой церковный авторитет в политических делах, сливает в одно целое свою церковно-политическую деятельность с руководством общей политикой великого княжества всея Руси. Отношение к Византийскому патриархату, к литовской великокняжеской власти, к местным политическим силам Великороссии сливаются у Алексея в одну цельную систему, в которой элементы московского политического строительства неотделимы от задач и интересов митрополичьей власти.
Настольная грамота, которую Алексей получил от патриарха, определяла положение русского митрополита перед патриаршим престолом весьма подробно и с обдуманной отчетливостью. Эта грамота, знаменитая в русско-византийских церковных отношениях, подчеркивает прежде всего обширность и многолюдность митрополии Киевской и всея Руси; управление этой митрополией особо важная задача для константинопольской церковной власти, и потому эта власть поставляла туда, в прежнее время, надежных и доверенных людей из среды византийских клириков, избирая после тщательных испытаний таких, кто не только отличался добродетелью и силой слова, но был и сведущ как в церковных канонах, так и в гражданских законах. Поэтому патриаршая грамота оговаривает, что поставление Алексея – дело исключительное, объясняемое его личными особыми достоинствами, хорошей подготовкой и единодушным свидетельством в его пользу как греков, так и русских, начиная с митр. Феогноста и великих князей Симеона и Ивана, но не должно служить прецедентом на будущее время, а, напротив, впредь патриаршая власть не допускает и не дозволяет поставления на русскую митрополию русского уроженца. Грамота подчеркивает, что такая исключительная уступка – дело совершенно необычное и даже не вполне безопасное для церкви, а потому указывает и меры, исполнение коих должно обеспечить бдительный надзор Константинопольской церкви за деятельностью митр. Алексея и руководство ею. Патриарх предписывает Алексею приезжать в Константинополь через каждые два года или хотя бы присылать надежного представителя из клириков своей митрополии для получения авторитетных указаний по всем важнейшим очередным церковным вопросам. Вся грамота проникнута опасением излишней самостоятельности митрополита, который не вышел из среды константинопольского клира, не связан с ним воспитанием и прочной традицией. Перспектива прочной национализации русской церковной иерархии, несомненно, встревожила патриаршую власть. Это понятно. В Константинополе должны были знать, что русская митрополия ступает на путь превращения в опору местной светской власти и подчинения ей, а патриарх должен был стремиться к тому, чтобы русский митрополит был прежде всего представител