ем власти и авторитета его, патриарха, и состоявшего при нем освященного собора, служителем Греко-восточной церкви, возглавляемой по византийской традиции константинопольским патриархом, а не русской политики.
Отношения между митр. Алексеем и патриархатом сложились далеко не в духе настольной грамоты. После поставления своего он только дважды ездил в Константинополь, да и послов своих посылал, по-видимому, только в такие моменты, когда испытывал необходимость отразить подготовленный врагами удар или опереться на патриарший авторитет. А такая опора была ему необходима для утверждения силы и значения северной митрополии.
Нараставшее раздражение против окрепшей Москвы и ее властных притязаний неизбежно отражалось и на церковных отношениях при митрополитах, союзниках и сотрудниках московской политики, особенно же при митрополите, ставленнике великого князя, вышедшем на митрополию из московской боярской среды, чтобы взять в свои руки общую политику великокняжеской власти. А митр. Алексей формально закрепил связь митрополии с великорусским великим княжеством, выхлопотав постановление о перенесении резиденции митрополита из Киева во Владимир182. Русская митрополия осталась при этом «Киевской и всея Руси», так как за Киевом сохранено значение собственно престола и первой кафедры архиерейской, а Владимирская епископия признана второй кафедрой, резиденцией и местом упокоения митрополитов. И такое решение вопроса о митрополии всецело отвечало существенным интересам как митрополита, так и великокняжеской власти. Интересы эти настоятельно требовали сохранения за русской митрополией характера «киевской», несмотря на перенесение митрополичьей резиденции на север. Утрата киевского центра грозила не только потерей самого Киева и юго-западных епархий, но и Твери, и Новгорода, и Пскова, не говоря уже о Смоленске, и как только им представится возможность потянуть в церковном отношении к иному, не московскому центру.
Не будет преувеличением сказать, что вопрос этот стал перед митрополитом Алексеем во всем объеме, по-видимому, еще во время его первого пребывания в Константинополе.
Политические судьбы Юго-Западной и Западной Руси вели, естественно, к стремлению освободить их церковное управление от подчинения московскому иерархическому центру. Попытки создать особую митрополию, хотя бы для Галицкой земли, возникали в начале XIV века183, и митр. Феогносту только в 1347 году удалось добиться закрытия особой Галицкой митрополии. Но вскоре – незадолго до поставления Алексея во владимирские митрополиты – вопрос об отделении Западнорусской церкви от северной митрополии стал особо острым. Еще при жизни митр. Феогноста явился в Константинополь новый западнорусский кандидат на митрополию – Феодорит – и, не добившись тут успеха, использовал тогдашний раскол между Византийской и Болгарской церквями, отправился в Тернов, тут поставлен был в митрополиты болгарским патриархом и занял Киевскую митрополию184. Совпадение этого дела с конфликтом между северной митрополией и новгородским епископом усиливало остроту положения. Патриарх Филофей выступил решительно. Его грамоты, разосланные по западнорусским епархиям, объявили Феодорита низложенным, под угрозой полного отлучения «от христианского состояния», и грозили таким же отлучением всем, кто примет его в общение. Новгородский епископ Моисей получил одну за другой две патриарших грамоты: одну о должном повиновении митрополиту Алексею, другую с изложением дела о Феодорите и запретом принимать митрополичью власть Феодорита и вступать с ним в церковное общение185. Затем патриарший экзарх, отправленный на Русь вместе с митр. Алексеем, совершил посажение его на кафедру митрополии Киевской и всея Руси, очевидно, в Киеве: Феодорит сошел со сцены, больше о нем и нет известий186.
За покушением Феодорита на Киевскую митрополию нельзя не усмотреть политики в. к. Ольгерда187. Причина неудачи – осложнение дела разрывом с византийским патриархатом – была устранена заменой Феодорита новым кандидатом на митрополию – Романом, родственником жены Ольгерда, в. к. Ульяны. Есть известие, что Роман, в качестве нареченного митрополита, сделал попытку занять Киевскую кафедру еще до возвращения митр. Алексея из Константинополя летом 1354 года188. Не принятый киевлянами, Роман явился в Константинополь к патриарху после поставления митр. Алексея и его отъезда на Русь189 и был поставлен в литовские митрополиты, получив в свое ведение Новгородскую, Полоцкую и Туровскую епархии. Роман, однако, этим не удовлетворился, а стал «изъявлять притязание на большее» и нарушать права митр. Алексея. Поднялась борьба за Киев и южнорусские епархии, за Тверскую землю. Раздоры двух русских митрополитов стали предметом разбирательства патриаршего собора уже при патриархе Каллисте после падения Филофея. Роман явился в Константинополь отстаивать свои притязания, был вызван и Алексей190. Собор признал, что митр. Алексей, рукоположенный на митрополию Киевскую и всея Руси, таким и остается, а Роману, литовскому митрополиту, переданы все «епископии Малой Руси», но без Киева как первого престола в митрополии Алексея191. Такое решение вопроса, по существу – половинчатое, показывает, что патриархия нехотя уступала литовским настояниям. Патриарх Филофей в позднейшей грамоте, восстановившей во второе его патриаршество единство русской митрополии, пояснял, что разделение ее было в свое время допущено по требованию многих настоятельных нужд192. Такие «настоятельные нужды», несомненно, имелись налицо, так как при господстве национального строя церковной жизни, каждое политическое целое требует себе особой иерархической организации, не мирясь с ее экстерриториальностью. Но Византии трудно было вполне усвоить законность таких тенденций без отказа от вселенского значения своей церковной империи, а с другой стороны, Москва и Литва находились в состоянии упорной борьбы и соперничества на почве территориально-политического самоопределения, далеко не законченного, так что всякая попытка разграничить их церковные области вела неизбежно ко «многим замешательствам и беспорядкам». Ольгерд настаивал, чтобы его Литовско-русское государство было избавлено от подчинения духовной власти митр. Алексея, чтобы Западнорусская церковь была признана самостоятельной митрополией, и внушил патриаршему собору опасения, что может в противном случае произойти полное отделение Литовско-русского государства от Греко-восточной церкви или по крайней мере от Византийского патриархата, как уже было в дни Феодорита. Патриархия пошла на компромисс, но этим не прекратила раздора.
Роман не принял ее половинчатого решения, отказался принять настольную грамоту, покинул Константинополь и, прибыв в Киев, провозгласил себя митрополитом Киевским и всея Руси и удержался на своей митрополии до самой смерти, в 1361 году.
Потеря северной митрополией власти над православной церковью в пределах Литовско-русского государства грозила сугубой опасностью великорусскому великому княжению. Западнорусская митрополия должна была стать такой же опорой политики литовских великих князей, какую московские князья находили в своих владимирских митрополитах. Иерархические связи киевского центра предназначались этой политикой для закрепления господства литовских государей над русскими землями и литовского влияния за пределами прямого захвата. Так, столкновения соперников на тверской почве начались еще во время пребывания обоих митрополитов в Константинополе193. А после попытки митр. Алексея в 1358 году осуществить свою митрополичью власть в Южной Руси, попытки, за которую и он лично, и московская княжая власть расплатились дорогой ценой194, Роман использовал свои и литовские связи в Тверской земле для поездки в Тверь, точно в ответ на действия митр. Алексея, которые должны были представляться «наездом» в его, Романа, митрополию.
III
Все эти церковно-политические отношения тесно сплетались с основным московско-литовским антагонизмом. Борьба между митрополитами Алексеем и Романом разыгрывалась на фоне Ольгердовой политики, которая направлена в 50—70-х годах XIV века на энергичное наступление на восток. Это наступление развертывается, как только сила Великорусского великого княжества оказалась парализованной внутренней борьбой в Великороссии, в момент перехода власти от в. к. Симеона к его брату Ивану. Литва засела в Ржеве, литовские войска воюют Брянск и смоленские волости, а после смерти брянского князя Василия смута, поднявшаяся в Брянске, облегчила захват его в. к. Ольгердом. Как только «нала обладати Брянском великой князь Литовский», митр. Роман захватил иерархическую власть над Брянском в епархии митр. Алексея. Роману приписали в Москве, а с московских слов и при патриаршем дворе почин к нападению Ольгерда на Алексин, митрополичий город195. С той же поры Орша и Белая в литовских руках, а года через три занят Ольгердом и Мстиславль. Все теснее надвигалась на Смоленское княжество, охватывая его крепким кольцом, литовская сила; все плотнее надвигалась она на пределы великорусского и тверского великих княжений. Смоленское княжество еще продержалось полвека196, лавируя между Москвой и Литвой, но Черниговско-Северская область, раздробленная на мелкие вотчинные княжества и почти не испытывавшая на себе объединяющего влияния великорусского центра, стала ареной крупных успехов политики Ольгерда. Западная полоса этой области перешла в 60-х и 70-х годах XIV века под прямую власть литовских князей: тут слагаются княжения его сыновей – Дмитрия Брянского и Трубчевского и Дмитрия-Корибута Черниговского и Новгород-Северского, а также Стародубско-Рыльское княжество Патрикия Наримунтовича и его сыновей. В восточной полосе сидят на своих отчинах мелкие князья Рюриковичи, которых Ольгерд стремится сделать своими подручниками то силой, то путем родственных связей197. В послании к константинопольскому патриарху Ольгерд называет своими волостями Калугу и Мценск, жалуется на захват их москвичами из-за «изъяны» своего слуги князя Ивана Козельского. И долго еще будет Восточная Черниговщина колебаться между Москвой и Литвой; долго служат ее князья то одному, то другому великому князю, а то и